«Весело и с удовольствием»

Четырнадцатого июля 1935 года 500 000 французов собрались на площади Бастилии под лозунгом «Мир, хлеб, свобода». Это были социалисты Леона Блюма и коммунисты Мориса Тореза, по такому случаю объединившиеся. Один из редчайших случаев предвыборного объединения левых под общим лозунгом; на радостях они обозвали себя «Народным Фронтом».

В результате Народный Фронт в мае 1936 года победил на выборах. Блюм сформировал правительство, которое немедленно приняло фантастические решения.

Рабочая неделя – не больше 40 часов.

И совершенно сенсационное: закон об оплаченном отпуске, знаменитое cong?s pay?s, вступившее в силу 20 июня 1936 года, – как раз вовремя для того, чтобы сделать это лето незабываемым.

Впервые в истории французский рабочий мог бездельничать две недели, а ему за это еще и платили. В коллективной памяти это лето окрашено в яркие тона: поездки на велосипедах; пикники; дешевые хостели для молодежи; прогулки босиком; пляжи Нормандии; espadrilles[62] и солнечные очки; переполненные поезда и стадионы, забитые народом во время футбольных матчей; обвальное увеличение продаж масла для загара и лимонада.

Рабочие почувствовали себя равноправными членами общества. В эти, почти сказочные, дни Шарль Трене поразил Францию песнями, каких страна еще никогда не слыхала. До сих пор публика получала те песни, которых она ожидала: трагические и реалистические (Фреэль), комические, которым можно подпевать («Валентина» Шевалье), и слащавые любовные песенки (группа с Тино Росси во главе).

И тут появился Трене. Оптимистическая программа Народного Фронта нашла своего барда, и какого барда…

Трене только что вернулся с военной службы, и, к счастью, служба его достала. Чтобы прийти в себя, он стал придумывать мелодии и сочинять к ним тексты. Осенью 1936 года Трене прибыл в Париж, имея при себе шесть готовых песен. Одну из них – «Радость и удовольствие» (Y a d’la joie) – он предложил Морису Шевалье, который возмутился: «Я еще не рехнулся, чтобы петь «Эйфелева башня сбежала от нас».

Абсурдистская поэзия Трене, несомненно, и близко не напоминала Валентинины сиськи или «йоп-ла-бум» «Проспера».

Итак:

1. Эйфелева башня сбежала со своего места и с горя утопилась в Сене.

2. Велик почтальона взлетел в воздух, чтоб доставить письма на небо.

3. Линия метро так удлинилась, что достигла седьмого неба.

Шевалье счел весь этот абсурд безумной дерзостью. Но, говорят, Мистенгетт, в ту пору его возлюбленная, увидев текст песни у Мориса на столе, пала на колени и умолила Шевалье ее исполнить.

Конечно же его ожидал бешеный успех.

Триумф Шевалье пробудил в Трене веру в себя, и он решился на исполнение остальных композиций самостоятельно. Сравнение разных записей одной песни весьма поучительно.

У Шевалье слышны трубы.

Трене избрал свинг.

Шевалье раскатывал свои «р» по-довоенному, на манер Тино Росси.

Трене избрал классическое «р», гортанное, но без нажима – примерно так произносила его Пиаф.

Время от времени Трене позволяет себе употреблять в песне мудрую, легкую иронию. Веселая непосредственность и звучный голос, которые невозможно повторить. В 1938 году, в зале Театра АВС, Шевалье присутствовал при триумфе Трене. Сила его возмужавшей к тому времени поэзии просто сбила Момо с ног. Он понял, что появился сильный конкурент, который к тому же сам сочиняет песни.

В конце «Радости и удовольствия» Трене внезапно увеличивал темп, напяливал шляпу и вылупливал глаза – словно изумленный чем-то. Публика приходила в бешеный восторг, его в шутку звали «Le fou chantant»[63].

В тот вечер он впервые исполнил публично «Я пою» (Je chante), песню, ставшую его любимой.

Je chante!

Je chante soir et matin,

Je chante sur mon chemin

Je chante, je vais de ferme en ch?teau

Je chante pour du pain je chante pour de l’eau

Я пою!

Я пою все время,

Я пою везде, я свободен.

Я пою, во дворце или в хижине,

Я пою за хлеб и воду, каждую минуту, пока жив.

«Я пою» начинается, как рокот водопада. В невероятном темпе Терне сообщает публике, что он – поет. Никого не удивило, что шансонье-бродяга из «Я пою» доволен тем, как песня помогает ему выживать: «Ты помогаешь мне справиться с жизнью. / Нет, ограждаешь меня от нее, / Ведь душу я отдал тебе».

Так Трене стал духом песни, он исколесил всю Францию, всегда веселый, с удовольствием дарящий свой голос слушателям.

Его популярность достигла такого градуса, что в «Астериксе и римских легионерах» (1967) римские солдаты, явно пародируя Трене, поют: «Я пою, пою, пою – и все по-латински, / Потому что я солдат легионов римских». А деревенских соседей Астерикса раздражает пение местного барда Какофоникса, а его песни – пародийно переиначенный Трене, и среди них – любимая песня Обеликса «Menhirmontant» (пародия на «M?nilmontant»).

АВС-концерт 1938 года завершился песней «Бум» (Boum), до сих пор одной из самых известных его песен.

«Когда наше сердце стукнуло – бум, / Все вместе с нами слышат – бум».

В этой песне «бумкает» почти все – от консервных банок до самого Бога на облачном троне. Солирующее фортепиано и радостные сшибки одного «б» с другим (ббббум) приводили зал в экстаз.

«Бешеный шансонье» продолжал свое победное шествие по Франции аж до 80-х годов. Я завидую своим французским друзьям, которым посчастливилось побывать на его последних концертах. Они рассказывали о выходившем на сцену старике, почти мгновенно преображавшемся и покорявшем публику искрометной смесью энергии и безукоризненного исполнения. До самой смерти в 2001 году он излучал оптимизм и счастье, оставаясь душой Народного Фронта.

Легкость Трене покоилась на тяготах его внутренней жизни. Он знал, что жизнь, собственно, может быть тяжелой и, если внимательно присмотреться, довольно-таки бессмысленной, и ему хотелось дать людям силу справляться с житейскими невзгодами и любовь. Трене превращал окружающий мир в jardin extraordinaire – удивительный сад, где ветер насвистывает песенки, люди парят в воздухе, смерть поет, а птички весело чирикают.

«Удивительный сад расцветает в сердце моей песни» – прямо так и сказано в шансоне «Удивительный сад» (Le jardin extraordinaire, 1957).

Он поет и смеется, вздыхает и плачет в своих шансонах, но не насмехается над теми, кто плачет над его песнями или подпевает ему. Сама смерть, несмотря ни на что, нестрашна. Старуха с косой и ее страна – только паутина, которую уносит ветер.

Жан Кокто тоже присутствовал на его концерте в АВС в 1938 году. Он, как и Морис Шевалье, понятия не имел, что выйдет из Трене, но попытался описать свои впечатления:

«Жизнь была трудной, всякая мелочь требовала жутких усилий. Ничего не происходило, все только болтали. Но песенки Шарля Трене поднимали дух. Он создал целый мир (…) где один предмет превращается в другой, где влюбленные вылетают из окна в небо, где веселые висельники обращаются в веселых призраков, а почтальон доставляет письма быстрее, чем доходит телеграмма. Он поет. Он поет в постели. Он поет в туалете. Он поет в авто. Он поет по телефону. Он поет в театре. Его песни несутся на крыльях радиоволн. Едва он замолкает – вступают другие, и поют то, что он пел накануне. Это не кончается: поют рабочие, поправляющие мостовые, велосипедисты, проносящиеся у нас под окнами, да и сам Трене продолжает петь».

Большинство шансонье смотрели на него, застыв в обалдении. Лео Ферре выразил это прекрасно:

«У других не осталось времени даже одеться. Они остались стоять голышом на улице, а Трене, в полном одиночестве, уходил вперед».

И Жак Брель согласился с ним: «Если бы не Трене, мы все пошли бы в бухгалтеры».