«Жизнь в розовом свете»

Нельзя сказать, что все было в порядке. Экономика Франции далеко не сразу встала на ноги. Улицы больших городов пестрели самодельными плакатиками вроде: «Дайте нам масла, а не можете – верните бошей». Пекари и мясники иногда неделями не открывали свои лавки. Все распределялось по карточкам. Заработки падали.

Экономика начала возрождаться только в 1949 году. Между тем музыке приходилось, с одной стороны, выражать чувство счастья по случаю освобождения после четырехлетней оккупации, а с другой – помогать забыть о том, что жизнь все еще тяжела.

Эдит Пиаф была до смерти рада, что война кончилась, а присутствие юного Ива Монтана приводило ее в восторг. Сидя в кафе на Елисейских полях, она напела Марианне Мишель мелодию, которую назвала Les choses en roses[77]. Музыка нравилась ей безумно, но Пиаф считала, что эта песенка не для нее. «Может, ты ее споешь?» – сказала она подруге. Марианна Мишель спела песенку по радио, но поменяла les choses на la vie[78]. Слушатели отреагировали восторженно. Пиаф тут же изменила свое мнение и в 1946 году забрала песню у Марианны. Взгляните на текст, и вы почувствуете, как песня взмывает вверх:

«Quand il me prend dans ses bras / Qu’il me parle tout bas / Je vois la vie en rose». (Когда он меня обнимает / И тихо со мной говорит, / Жизнь видится мне в розовом свете).

Когда в 2007 году вышел фильм La M?me[79], оскароносный biopic Оливера Даана, в мировом прокате ему поменяли название на La vie en roses, что говорит о поистине фантастической популярности песни.

В том же, 1946 году во Франции случилось наводнение, которого никто бы не заметил, если бы не радио. Собственно, не столько само радио, сколько Шарль Трене, сидевший у окна вагона поезда, проезжавшего через Лангедок. Если ехать на поезде из Монпелье в Перпиньян, вы увидите с левой стороны огромное Этан-де-То, озеро лагунного типа, отделенное от моря узкой полоской земли, которую довольно трудно заметить, потому что берег моря – ниже и скрыт от наблюдателя.

И Шарль Трене этого берега не увидел. Тем более что, очень кстати, лил жуткий дождь. Вдохновленный всем этим, он утащил из туалета клочок бумаги и накорябал на нем несколько фраз.

Если уж поэту невтерпеж, поэзии остается только послушно следовать за ним. Итак:

La mer

Qu’on voit danser le long des golfes clairs

A des reflets d’argent

La mer

Des reflets changeants

Sous la pluie

Море

Пляшет вдоль солнечных пляжей

И заливает собой берега.

Море

Разливается, переливается через край,

Переполненное дождем.

В точности, как Пиаф в парижском кафе, он напел придумавшийся кусочек ошалевшим спутникам, но тотчас же решил, что сам петь этого не будет. Мелодии, по мнению Трене, недоставало движения и она звучала довольно монотонно.

Рене Леба несколько раз пыталась исполнить ее в 1945 году, но успеха не достигла. Однако благодаря этому у Трене получился oneliner[80], потому как La m?re Леба происходит от La mer[81] Трене. В девяностые годы Трене замечательно украсил шутку:

«Так как я написал этот шансон уже 50 лет назад, мы можем сегодня спокойно называть его la Grand-M?re[82]».

Итак, вернемся в 1946 год, когда Трене решил наконец опробовать шансон на концерте в Голландии. Случилось так, что петь пришлось в сопровождении любительского хора, и уже во время репетиции Трене понял, что этот хор убивает песню.

Но в том же году он записал ее в студии с мощным профессиональным хором. И почувствовал себя гораздо лучше.

А мне до сих пор страшно жаль, что Франция радовалась освобождению под чьи-то легкомысленные куплеты, не обращая внимания на поэтичный шансон Трене о море, который в свой срок, во время очередного турне, перебрался в Соединенные Штаты.

На другом берегу океана La mer ожидал феерический успех и статус современной классики. Здесь его назвали Beyond The Sea[83] и все по очереди пали к ногам шансона Трене: Фрэнк Синатра, Луи Армстронг, Дин Мартин, Джордж Бэнсон, Бинг Кросби, позже – молодой Стив Вандер, едва оправившийся после воспаления голосовых связок, а после – Барбра Стрейзанд и даже сам Джон Леннон.

Успех, словно бумеранг, вернулся во Францию, всем вдруг захотелось пережить кульминацию задарма. Крошечный клочок поэзии, фортепиано, равномерной волной катящееся к концу песни, хор, от которого даже покойный Трене может выскочить из могилы, и, наконец, прорывающиеся сквозь музыку слова: La mer a berc? mon coeur pour la vie[84]. Да, на этот раз – действительно berc?[85], а не bless?[86].