Киносюжеты. Мертвое и живое еще раз

Звуковое кино довершило превращение голоса в электрический феномен. Поначалу экранное «безумье звуков» усилило жалобы на ненатуральность звучания электрических голосов, имеющих специфический звуковой «привкус», на электрическое эхо, на отсутствие глубины и привычной связи между звуком и перспективой[393]. «Приходится отдать преимущество не говорящему фильму, а звуковому ‹…› По более внимательному вслушиванию приходится признать, что в том поистине неприятном впечатлении, которое производит человеческий голос на экране, повинен прежде всего фонограф. Он придает всякому слуху эховый характер. Мы слышим отраженный звук ‹…›, но нам представляется, что он отражен стенами зала: мы погружены в звук. Когда этот звук музыкален, тогда это естественно, и поэтому само человеческое пение выходит лучше, нежели человеческая речь: оно сливается с музыкой оркестра и доходит до нашего слуха в том круглом виде, в котором вообще доходит до нас музыка. Но речь человеческая воспринимается нами ‹…› по линейному направлению – как луч, а не как среда звуковая, в которую мы погружаемся. Вот причина того неприятного удивления, которое мы испытываем при первом прикосновении человеческой речи в говорящем фильме. Грубое, несоответственное вмешательство голоса в зрительно-молчаливую картину всегда вызывает в нас какое-то внутреннее перестраивание нашего воспринимательного аппарата. И это всегда сопряжено с неприятностью, с отказом от спокойствия, от гармонии. И что еще неприятнее – с отказом от душевного элемента, ибо фонограф не психологичен. Ведь душевный элемент речи – тембр, интонация. Фонограф же заменяет эту драгоценнейшую часть речевой выразительности своим собственным “граммофонным” тембром, гулким, сиплым, однообразным. Ужасна “суррогатность” того материала, который предлагается новым изобретением…»[394]

Эти впечатления Сергея Волконского свидетельствуют о том, что звуковое кино обновило шок, испытанный при медиальном преобразовании голоса в фонографе, телефоне, граммофоне, радио, и заставило воспринять электрический голос как технологическую синтетическую конструкцию. С другой стороны, окончательное утверждение электрического голоса наравне с натуральным происходит именно благодаря кино, которое маскирует искусственность медиальной ситуации при помощи магического сведения звучания и изображения. Именно кино делает электрический голос таким популярным явлением, снабжая его отсутствующим (в телефоне или на пластинке) телом.

Фильмы «переходных периодов» (появления звука или его обновления в стереофоническом звучании) возвращаются постоянно к двум сюжетам о поющих автоматах, знакомым по романтическим, декадентским и модернистским вариациям. Первый из них связан с контрастом между звучанием голосом на граммофонной пластинке и в кино, при этом старая техника соединена с мертвым, механическим, иллюзорным, а новая – с живым и органическим. Второй сюжет, наоборот, подчеркивает искусственность произвольного сведения изображения тела и записи голоса в кино, которое делает легко заменимым и записанный голос, и изображение тела, отделяет видение и слушание от других чувств, усиливает восприятие электрического голоса как голоса робота и порождает гротескный нарратив о краже голоса и расщеплении идентичности. Обе ситуации работают с одним тем же постулатом, который меняет понимание искусственности и натуральности. Фантасмагоричность и парадоксальность этих мотивов обрабатывается во французском, немецком, американском и русском кино в разных жанрах, вселяя ужас, вызывая смех или возвышенный трепет – в зависимости от национальной традиции понимания голоса. Неудивительно, что ключевые романы романтиков и декадентов об отделении голоса от тела и странном существовании акустических электрических двойников («Песочный человек», «Замок в Карпатах», «Будущая Ева», «Трильби») экранизируются в кино по нескольку раз[395].