Потерянный рай Махмуда аль-Кашгари

Какую бы политику ни проводили караханидские правители, аль-Кашгари нисколько не сомневался в том, что культура и ценности тюркских кочевников избраны, чтобы вывести цивилизованный мир на качественно новый уровень. Так он писал во введении к «Сборнику»: «(Тюрки) это „правители века“, которым (Бог) вложил в руки бразды правления миром, возвысил над (остальными) людьми, усилил тех, кто был им близок и предан, и направил к истине». Под тюрками, конечно же, аль-Кашгари понимал все население, включая простых мужчин и женщин, которые передавали и хранили пословицы, народную поэзию и, самое важное, тюркские языки.

В качестве одного из аргументов в пользу изучения тюркских языков Кашгари привел Божью волю. Через 200 лет после того, как Бухари собирал хадисы, аль-Кашгари торжественно заявил, что имамы Бухары и Нишапура передали ему истинные высказывания Пророка, который убеждал человечество «учить язык тюрок, поскольку их правление будет длительным»[856]. Другими словами, изучение тюркского языка и тюркской культуры было долгом верующего. Затем он процитировал еще один предполагаемый хадис Мухаммеда с утверждением, что «тюрки превосходят все другие народы»[857]. Караханидские и сельджукские правители, должно быть, в равной мере радовались этому ловкому пропагандистскому ходу.

После такого введения аль-Кашгари обратился к самому тексту своего «Сборника тюркских наречий». Он зафиксировал дату, когда начал писать: 25 января 1072 года. Учитывая пятилетний процесс редактирования, он закончил эту работу 9 января 1077 года[858]. С первой до последней страницы аль-Кашгари остается верным своим популистским и эгалитаристским взглядам, избегая любого соблазна создать какую-либо иерархию среди множества тюркских наречий и культур. Его записи о таких этнографических элементах, как кухня, кровное родство, народная медицина, были полны уважительного отношения.

Принять такую позицию было несложно, поскольку Махмуд аль-Кашгари исключил из своей картины почти все внешнее влияние на тюрков. Верно, он с увлечением остановился на предании о событиях, связанных с Александром Македонским в Центральной Азии, но ко времени написания его работы эти события тысячелетней давности были полностью вплетены в ткань тюркской жизни. В иных случаях аль-Кашгари представлял тюркские племена как свободные от внешнего влияния. Эта точка зрения настолько же замечательна, насколько и неверна.

Готовность аль-Кашгари к погружению в глубину бытовой и культурной жизни тюрков стала одной из его самых важных инноваций. Он включил в свое собрание длинные поэмы и пословицы на тюркском языке, но для удобства читателей основная часть текста написана на арабском. Аль-Кашгари писал в ясном и четком стиле, подобающем учебнику для начинающих. Но вместе с тем эта работа читается как отчет восхищенного антрополога, который только что вернулся из экзотических мест и впервые докладывает аудитории, состоящей из наивных, но образованных людей. Аль-Кашгари скромно избегал использования речи от первого лица. Тем не менее на протяжении всей работы он не позволял читателям забыть, что вся эта любопытная информация доступна им исключительно благодаря любопытному этнографу и лингвисту, который добрался до незнакомых мест и провел многие месяцы среди малоизученных народов.

Аль-Кашгари не приравнивал «экзотическое» к «иноземному». Он решил включить большое количество пословиц и народных стихов в сборник, чтобы показать читателям, что тюркская культура не уступает другим в мудрости. Используя пословицы для обоснования своей точки зрения, он показал тюрков проницательным народом, который не питает никаких иллюзий относительно способности человека к совершенствованию: «Даже упряжь на осле не сделает его конем» или «Тот, кто причиняет зло другим, причиняет его себе». Необязательно блистать при дворе, чтобы прожить насыщенную жизнь, поскольку мир предлагает множество возможностей: «Лучше быть головой теленка, чем ногой быка».

Тюрки, согласно аль-Кашгари, понимали, что ничто в мире не достигается без борьбы: «Тот, кто собирает мед, должен перенести укусы пчел». Они были борцами, но понимали цену конфликта: «В схватке двух верблюдов погибает муха, пролетающая между ними». В конце концов, каждый ответственен за свои действия, поскольку «каждая овца подвешивается (в лавке мясника) за ноги». Высоко ценилась скромность, а также реалистичный взгляд на вещи: «Заяц злился на гору, но гора об этом не знала».

Тюрки полагали, что знание важно само по себе: «Тот, кто знает, и тот, кто не знает, не одно и то же». Проявляя дальновидность, они не поддавались пессимизму, поскольку «Одна ворона не приносит зиму». Усердная работа всегда приносит плоды: «Тот, кто женится рано, расширяет свою семью; тот, кто встает рано, проходит больший путь».

Даже в дни аль-Кашгари эти изречения вызывали в сознании образ степи, неподвластной времени. Степь далека от суматохи современной городской жизни и ее постоянных изменений. Тогда, как и сейчас, подобная точка зрения казалась привлекательной для спешащих горожан, особенно для жителей Багдада, которые оказались под властью носителей этой доброй народной культуры.

В таком контексте круглая карта народов, которую аль-Кашгари включил в свой сборник, имела собственный подтекст: вы можете не знать, кто такие тюрки или откуда они пришли, но многие уверяют, что они долгое время были хозяевами огромных территорий, очерченных океаном, обрамляющим мир. Представление, будто населенный мир окружен водой, восходит к Аристотелю; упоминая Гогу и Магогу, Кашгари опирался на Библию. На карте аль-Кашгари можно увидеть современную территорию Египта, Индии, России, Китая и большинства земель, лежащих между ними. Наиболее удивительно изображение Японии, которая выделена зеленым полукругом. Кроме того, что это первая известная нам тюркская карта, она и сегодня признается как самая старая карта мира, изображающая Японию[859].

Формат, выбранный Махмудом, имел одно огромное преимущество над сеткой, основанной на широте и долготе, – на карте аль-Кашгари был центр. Арабские картографы любили круглые карты, потому что могли расположить Мекку в самом центре круга. Но аль-Кашгари сместил фокус. Его темой был не мир ислама (ни Мекка, ни даже Багдад не изображены на ней) и не мир тюрков. Аль-Кашгари изобразил почти весь известный мир и показал его вращающимся вокруг Баласагуна, главного города Караханидов в то время. Это был политически продуманный шаг.

При всей практичности аль-Кашгари его представление о тюрках не лишено романтики, граничащей с самообманом. Позвольте снова отметить, что Кашгари систематически отказывался признавать какое-либо внешнее влияние на тюркские языки и культуры. В самом деле, он далеко зашел, заявляя, что когда тюрок подходит слишком близко к чужому миру (в данном случае персидскому), то начинает терять связь с собственной языковой и культурной идентичностью[860]. Но не была ли жизнь самого аль-Кашгари проявлением точно такого же космополитизма? Он больше не возносил древних тюркских молитв, полностью перенял арабский язык и был связан семейными узами с династией, которая активно впитывала саманидскую культуру. Но этот, в иных случаях практичный человек, казалось, страстно жалел о потерянном рае – месте, где слова обладали стихийной энергией, во всем была поэзия и царила мудрость.

Продолжая активно пропагандировать тюркскую культуру, аль-Кашгари где-то в глубине души оставался пессимистом. Как и Фирдоуси, он, возможно, был поглощен фиксированием важных элементов доисламского наследия, опасаясь, что вскоре они могут быть утрачены навсегда. С этой целью он включил длинный отрывок, посвященный тюркскому 12-годичному календарю, где каждый год был годом определенного животного. Мусульманский календарь, который приняли караханидские и сельджукские правители, заменил старую систему, однако она продолжала использоваться наряду с 12-месячным календарем и все еще была в ходу у монголов 200 лет спустя.

Аль-Кашгари старался предстать и как свой для тюрков, и как исследователь, изучающий их со стороны. Да, он сам был гордым тюрком и никогда не позволял читателю забыть об этом. Но его представление о тюрках смешивалось с космополитизмом, который преобладал в современную ему эпоху. Он, не колеблясь, применял приемы, которые перенял у арабских лексикографов и персидских собирателей древностей, включая самого Фирдоуси.

Итак, труд аль-Кашгари предстает, во-первых, как политически мотивированное прославление всего тюркского, написанное для аудитории, состоящей из персов и арабов, только начинающих осознавать тот факт, что отныне ими управляют тюрки. Аль-Кашгари, опираясь на обширные полевые исследования и на собственное наследие, убеждал их, что все будет хорошо и что перед ними откроются новые возможности. Но они должны четко понимать новые реалии. Аль-Кашгари заявлял, будто Пророк указал на превосходство тюркской культуры и самих тюрков. Любой, кто будет настолько глуп, чтобы оспаривать это, «подвергнет себя обстрелу стрелами»[861]. Другими словами, любой человек, отклоняющий послание этой книги, умрет!

Вместе с тем «Сборник» аль-Кашгари – дань вечным ценностям культуры со стороны человека, которого жизнь научила, что нет ничего более постоянного, чем временное. Противопоставление преходящего и вечного – один из лейтмотивов книги. Но эта напряженность не является источником негатива, наоборот – она дает книге душу, поднимает ее на более высокий уровень, делает чем-то большим, чем этнографическое исследование, пусть и новаторское.