Религия как источник культуры

Чем глубже погружался Бируни в индийскую науку, тем больше понимал, что имеет дело с чем-то абсолютно непохожим на греко-римское мировосприятие, которое изначально определяло собственное понимание ученого реальности. Центральной задачей его труда было точно сформулировать это отличие и проследить истоки индийского подхода. Реальность индийской цивилизации, заключил Бируни, определял индуизм, и ему он посвятил самый большой раздел своей книги. На многие до него пытались разведать недра другой культуры, не говоря уже о том, что связано с религией, так радикально отличавшейся от их собственной. Задача оказалась необычайно трудоемкой. Бируни понимал, что в данном случае у его читателей нет фоновых знаний о предмете, в отличие от математики или астрономии. Хуже того, он прекрасно знал: сама тема может вызвать отторжение у читателей, которые полагали, что их вера – единственно правильная и что все другие верования представляют собой различные степени невежества, заблуждения или вероотступничества.

Каким-то образом Бируни должен был привязать свое исследование к тому, что его читатели уже знали. Его основным инструментом стал сравнительный метод, который он применил с большей аккуратностью, чем любой антрополог или социолог до него. Снова и снова он проводил параллели между индийскими верованиями и религиями, которые уже были известны его читателям. Как, например, мог он передать индийское понимание многочисленных уровней бытия? Бируни спокойно объяснял своему читателю: «Если ты сравнишь сказания индийцев со сказаниями греков про их религию, ты перестанешь находить их странными»[1018].

На протяжении всей книги он проводил поразительные параллели между индуизмом и верованиями арабов в доисламский период, христиан, суфиев и иудеев, а также ортодоксальных мусульман. Редко сдавался и просто сообщал, что то или иное понятие может казаться странным, но на самом деле оно логически обосновано. Он сделал так с индуистскими взглядами на астрологию и космос. Признавал, что они могут показаться необычными иностранным читателям, но по крайней мере подкрепляются теориями, сложными и масштабными[1019].

Кроме того, Бируни должен был сказать что-то о небеспочвенном предубеждении против заклинателей змей, поклонения идолам и мрачных суеверий. Более ранние авторы распространили это предубеждение по всей Центральной Азии и арабскому миру. Бируни, говоря от лица образованных людей, признавал, что такие практики существовали, но в Индии, как и везде, необходимо отделять религиозные представления интеллектуалов от верований непросвещенных масс[1020].

Прояснив это, Бируни перешел к разумному объяснению многих предрассудков. Например, чтобы объяснить феномен индийских заклинателей змей, он сравнил их музыку с пением, предваряющим охоту на горных козлов в Центральной Азии. Оба эти явления понятны, говорил он, когда помнишь о том, что они родились в культуре народов, привыкших слышать звуки, производимые птицами и животными[1021].

Тот же метод Бируни использовал при рассмотрении вопроса идолопоклонничества. Учитывая запрет ислама на изображение человека, он ступил на зыбкую почву, но настойчиво продвигался вперед и проследил корни этого явления в желании живых людей вспоминать о тех, кто ушел из жизни[1022]. Он предположил, что почитание впоследствии распространилось на тех, кто возводил идолов, а затем и на сами идолы. Наконец он предположил, что индуисты почитают своих идолов в неразрывной связи с теми, кто создал их, и дело вовсе не в материалах, из которых они сделаны[1023].

Бируни описал множество индуистских богов. Методично рассматривая использование слова «бог» в древнееврейском, греческом и арабском языках, нашел впечатляющее сходство. Он предположил, что индусы на самом деле были монотеистами, а их пантеон – лишь способ представить различные воплощения божества, которое признают все религии[1024].

Индуистские концепции реинкарнации и переселения душ представляли собой сложную проблему, поскольку они формально противоречили здравому смыслу приверженцев всех трех авраамических религий. Главный вопрос Бируни подразумевал, но не задавал: что происходит со всеми бессмертными душами по мере того, как их количество растет вместе с ростом населения и с течением времени? Мусульмане или христиане предполагали, что этот процесс должен привести к их экспоненциальному распространению. Однако у Бируни были сомнения. Он наблюдал, что все живые организмы стараются воспроизвести себя в наибольшей степени. Но, полагал он, ничто в природе не может распространяться вечно. «Сеяние и плодоношение наполняют мир. День ото дня то и другое увеличивается, и это развитие безгранично, хотя миру и положены пределы»[1025].

В этих кратких строках Бируни поднял вопрос, который английский священник и демограф Томас Мальтус (1766–1834) задаст 800 лет спустя в своей эпохальной работе «Опыт закона о народонаселении». Бируни предложил смелый и четкий ответ. Постоянно растущее население, в конце концов, не сможет себя прокормить, и должен будет начаться некий процесс отбора. На протяжении всей книги он рассматривал демографическое воздействие эпидемий и природных катастроф. Он знал, что они могут убить большое количество людей и таким образом отрегулировать численность населения. Но, поскольку подобные бедствия затрагивали всех в равной степени, они могли ослабить вид (человечество) в целом. Предоставленная сама себе, природа не различает, кто умрет, а кто выживет. «Природа поступает так же, но без разбора, так как действие ее стихийно; она может дать погибнуть листьям и плодам деревьев и, хотя она при этом нарушает их нормальное развитие, все же позволяет им погибнуть».

Как и Мальтус, Бируни рассматривает природу как слепого, сурового хозяина, который во имя выживания видов одинаково наказывает всех. Признавая эту жестокую правду, он затем привел поразительные примеры противоположного, когда происходил рациональный отбор. «Землепашец же очищает посевы, оставляя произрастать то, в чем нуждается, а остальное вырывает. И садовод оставляет те ветви, от которых он ожидает щедрый урожай, срезая все прочие».

Эти доводы легко списать со счетов как работу разумных индивидуумов. Но природа также проводит разграничения при принятии решения о том, кому следует выжить: «Пчелы убивают тех из своего рода, кто ест и не работает в улье». Иными словами, отбор не так хаотичен, как может показаться с первого взгляда. Но и люди, и другие существа основывают свой выбор на пригодности или непригодности каждого организма к выживанию: «Если земля погибает или находится на краю гибели от (чрезмерного) множества людей, тогда устроитель ее, который у нее есть – ибо забота его обо всем видна в каждой частице земли, – посылает на землю того, кто сокращает это множество и пресекает распространение зла»[1026].

Таким образом, естественный отбор работает благодаря постоянной заботе великодушного и разумного Бога. Поскольку для Бируни «все вещи божественны»[1027], природа в этом случае является Богом, который обеспечивает поддержание всех форм жизни посредством осуществления естественного отбора. В самом деле, понимаем мы или нет работу этого процесса, естественный отбор является основным принципом, регулирующим все, что живет. Придя к такому выводу, Бируни, писавший в Афганистане тысячу лет назад, сделал шаг в сторону выводов Чарльза Дарвина относительно этого же процесса. Различие состоит в том, что, по Бируни, Бог выбирает людей и виды животных и растений на основе какого-то предопределенного набора критериев, сформированного на основе его всеобщего плана, в то время как у Дарвина критерии определяются самим процессом отбора[1028].

Осталось еще одно важное различие между Бируни и его преемником викторианской эпохи: по Бируни, виды статичны. Его задача заключалась в том, чтобы объяснить сохранение и здоровое существование живых организмов, а не их эволюцию во времени. Бируни не считал эволюцию невозможной, наблюдая ископаемые, не имеющие аналогов среди современных ему существ. Фактически он давно предложил теорию геологической эволюции для объяснения значительных изменений. Но в том, что он не применял те же принципы к эволюции живых организмов, Бируни оставался человеком своего времени и всех последующих эпох, вплоть до середины XIX века.

Представив своим читателям эти новаторские идеи, он пришел к выводу, что идеи реинкарнации и переселения душ не лишены смысла, поскольку представляют собой своего рода экологию окружающей среды в применении к душе человека. Он добавил еще одно замечание, указав, что эти понятия можно найти не только в индуизме, но и в идеях мусульманских суфиев, хорошо известных его читателям.

Ритуалы индуизма также не ускользнули от внимания Бируни, и в своих размышлениях о них он не полагался ни на священные тексты, ни на работы индуистских мыслителей. Вместо этого он делал их понятными, указывая на параллели в классической греческой религии и показывая их практичность. Так, он нашел лишь небольшое отличие между кремацией у индусов и у греков эпохи Гомера, и обе традиции он проследил до веры в единство сотворенных существ[1029]. Что касается воздержания индусов от употребления говядины, разве это не просто разумное ведение хозяйства в свете того факта, что «корова является животным, которое служит человеку»[1030], перевозит грузы, помогает пахать поля, дает молоко?

Пост, милостыня и паломничество существовали не только в индуизме, но и в исламе, поэтому Бируни не чувствовал необходимости объяснять их с теологической точки зрения, а вместо этого перешел к более общей оценке того, как они работают на практике. Очевидно, все три традиции были благоприятны для здоровья и всеобщего благосостояния. Но индуизм оставил их в статусе добровольных обязанностей, а не установленных Богом требований[1031]. Иными словами, индуизм подразумевает, что люди будут поступать разумно по собственной воле. Бируни не провел параллели с исламом, который считает соблюдение поста, подаяние и совершение паломничеств обязательными.