Культура при внуках Тамерлана

До своего заката династия Тимуридов успела инициировать поразительный расцвет культуры. Создателям империй редко удавалось передать своим потомкам тот энтузиазм, который ими двигал. Чаще преемники сосредотачивались на поддержании стабильности и процветания. Сыновья и внуки Тамерлана, как и общество в целом, так устали от бесконечных войн, что стабильность стала для них высшей ценностью. Сын Тамерлана Шахрух правил 42 года. Далее последовало несколько десятилетий относительного спокойствия. Это создало идеальные условия для процветания науки и искусства.

Двое из трех величайших покровителей культуры в эпоху после Тамерлана были членами правящего дома, третий – визирем и близким родственником правителя. Первые двое – сыновья Шахруха Гияс ад-Дин Байсунгур и Мухаммед Тарагай (последний известен как Улугбек); оба спокойно трудились на протяжении нескольких десятилетий, пока долгое правление Шахруха не завершилось его смертью. Байсунгур коротал эти годы в столице – городе Герате, активно поддерживая, а иногда и практикуя различные виды искусства, но в итоге умер в возрасте 37 лет от пьянства. Его старший брат Улугбек проводил время в Самарканде, где быстро вырос от наместника Самарканда до правителя всей Центральной Азии, за исключением ставки отца в Хорасане. Ни один из братьев не питал особого интереса к политике, не говоря уже о военном деле. Зато они имели достаточно времени для культурной деятельности, которая была им больше по вкусу.

За несколько веков до того, как монголы разрушили Герат, он уступал Балху и Нишапуру. Но при правлении щедрого Шахруха Герат полностью восстановил былое величие и на протяжении всего XV века бесспорно выступал политической и культурной столицей Центральной Азии, Ирана и даже Индии. Властная жена Шахруха Гаухаршад и его сын Байсунгур были полноправными партнерами в попытках сделать Герат городом, соответствующим званию столицы.

На обширном участке земли к северу от исторического центра они построили несколько медресе и мечетей. Эти здания должны были воплощать солидную, но интеллектуально ограниченную суннитскую ортодоксию, которую Шахрух считал жизненно важной для поддержания общественного порядка[1369]. Жемчужиной этого комплекса была Мусалла – огромное медресе для девочек, спонсируемое Гаухаршад. Немногое от этого удивительного ансамбля осталось сегодня, но шесть сохранившихся минаретов возвышаются как недремлющие стражи над руинами Герата XV века. Один из минаретов украшен великолепными бирюзовыми звездами. Поблизости находится мавзолей самой Гаухаршад с гробницей Байсунгура-мирзы[1370].

Вокруг Герата, Самарканда и других столиц империи Тамерлана разбивали сельские сады. Их отделяли друг от друга стены, между которыми мирно текла по каналам, выложенным камнем, вода. Также там были павильоны, обычно двухэтажные и с открытой верхней террасой с видом на богатую зелень. Террасы часто становились площадкой для приемов, развлечений и вечеров. Со временем эти сады начали копировать по всему мусульманскому миру они стали прототипом так называемого «исламского» сада.

Не менее важно, что Байсунгур построил обширное книгохранилище, первое такое учреждение в Центральной Азии с монгольских времен. При библиотеке он основал центр искусств, связанных с копированием, украшением и переплетом летописей. В этой китабхане, или «книжной мастерской», работали 40 переписчиков, снимавших копии с древних шедевров. Одни художники китабханы создали элегантные новые шрифты для арабского и персидского языков, а также изобрели технику декупажа. Другие корпели над миниатюрными рисунками для иллюстраций или декорирования страниц, а третьи придумывали новые способы золотого тиснения на кожаных переплетах и нанесения оттисков с гравюры на форзац. Сам Байсангур был талантливым каллиграфом. Превосходные книги из его мастерской содержали поразительные миниатюрные рисунки, одни из них изображали события, описываемые в тексте, а другие были самостоятельными произведениями искусства, не имевшими никакой другой цели, кроме как восхищать зрителя[1371].

Байсунгур собрал свою группу художников практически в то же время, когда по заказу герцога Беррийского братья Лимбурги начали оформлять «Роскошный часослов». Обоих правителей по праву можно считать заказчиками важнейших иллюминированных рукописей XV века. Художники Байсунгура, так же как и архитекторы Тамерлана, привлекались изо всех центров, попавших когда-то под контроль завоевателя. В действительности революция в живописи, начавшаяся при Шахрухе, уходит корнями в век Ильханидов в Западном Иране, откуда и привезли несколько наиболее выдающихся художников Герата[1372].

Подобные образцы наряду с недавними контактами с китайской живописью вдохновляли художников Герата в невиданном с доисламских времен масштабе[1373].

Контраст между гигантоманией Тимура и страстью его преемников к изображению небольших миров и миниатюрам поразителен. Означало ли это отказ от идеалов Тамерлана? Наблюдается ли подобная утонченность при дворах в Герате, Самарканде и Табризе, когда даже небольшое пространство или архитектурная поверхность украшались и расписывались красками из желания отгородиться от бушующей энергии, с которой Тамерлан создал мир, где придворным теперь жилось так комфортно?

Процветание художников в Герате привело также к созданию широкоформатной живописи и фресок. Эти жанры, по сути, оживил сам Тамерлан: по его указанию стены нескольких садовых павильонов были покрыты большими фресками, изображающими героические эпизоды его биографии[1374]. При Шахрухе тематика фресок стала более разнообразной. Сохранилось лишь несколько фрагментов этих работ, но описания говорят о том, что по масштабу и значению они могли соперничать с великолепными фресками домусульманской эпохи в Пенджикенте, Самарканде, Балалык-тепе и Топрак-кале. Причудливая преемственность культур сделала так, что древние герои «Шахнаме» снова украшали стены дворцов и общественных зданий наряду с изображениями правителей, дипломатов и других высокопоставленных лиц. И официальные покровители, и художники беспечно игнорировали все мусульманские запреты касательно изображения человеческих фигур. Если проповедники и богословы и возражали, то их заставляли молчать.

Основание образовательных учреждений и библиотек, собрание, редактирование и переиздание редких книг в великолепных переплетах – эти факты, казалось бы, должны указывать на интенсивную научную жизнь. Но Байсунгур стремился собирать вокруг себя ученых не больше, чем его дед Тамерлан. При всем великолепии книг, изданных в период его правления, научные интересы Байсунгура не простирались дальше переиздания «Шахнаме» Фирдоуси – задача достойная, но едва ли новаторская. Притом что он собрал и сделал копии нескольких книг великих ученых региона, Байсунгур был в первую очередь библиофилом, любителем древностей, а не покровителем ученых и философов. Аль-Хорезми не было уже более пятисот лет, а Ибн Сины – четыре столетия.

Проблема здесь не в возрасте книг, которые собирал Байсунгур, а в том факте, что он и его окружение не находили в них никакого научного интереса, не говоря уже о злободневности. Несомненно, книжники эпохи после Тамерлана признавали великих ученых и мыслителей прошлого, но не столько как смелых мыслителей, обращавшихся к сложным вопросам, сколько как источник четких ответов. Они были уверены, что аль-Хорезми, аль-Фараби, Бируни и аль-Газали постигли тайны природы и человеческой жизни до такой степени, что человечеству остается только следовать им. Книги этих мастеров воспринимались не в качестве живых примеров силы духа, а как авторитетные справочники по соответствующим темам. Подобное отношение насаждалось и усиливалось буквалистской и в научном смысле «робкой» версией ислама, укоренившейся в Центральной Азии и мусульманских землях на западе после аль-Газали. Богословы вели полемику уже не с христианами, индуистами или конфуцианцами, а с теми мусульманами, которых подозревали в вольнодумстве, а то и вовсе в вероотступничестве. И так как подобное отношение воинственно уберегало веру от раскола, царящее в Герате мировоззрение резко сузило границы допустимого для мыслителя.

Негласные ограничения ощущались даже в относительно спокойной области эстетики. Показателен случай арабского ученого аль-Хайсама (965–1040). Известный на Западе как Альхазен, Хайсам был современником Ибн Сины и Бируни. Он проводил исследования в области физики, математики и оптики. Западные читатели ознакомились с его работами по оптике в период раннего Ренессанса и признали, что эти изыскания, проведенные 400 лет назад, прямо отвечали на вопрос о более точном способе изображения перспективы. Так аль-Хайсам сыграл важную роль в развитии «ренессансной перспективы». Но в Герате, который мог похвастать самыми талантливыми художниками во всем исламском мире, некоторые из которых проявляли интерес к геометрии и алгебраической структуре физического пространства[1375], вся восточная традиция оптики, геометрии и тригонометрии игнорировалась. То же самое можно сказать и о знаниях, накопленных в Центральной Азии и арабоязычном мире за предшествующие 500 лет. К началу эпохи Тимуридов господствующие парадигмы в большинстве областей науки и философии укоренились так глубоко, неразрешенные проблемы оставались такими малочисленными и казались настолько незначительными, а голоса несогласных были столь слабыми, что в научной жизни наступил полный штиль.

Большинство творческих людей в эпоху Тамерлана осуществляли свою деятельность так, как будто уже унаследовали законченную систему знаний, полную и целостную. Поскольку она более не требовала их внимания, они позволили себе сконцентрироваться на украшении своего мира. Конечно, это не умаляет эстетических достижений художников, ремесленников и архитекторов Байсунгура. Но их достижения были эстетическими, а не научными или философскими. За одним важным исключением, о котором мы скоро поговорим, Центральную Азию при преемниках Тамерлана больше занимала красота, чем исследование мира природы или взаимоотношений человечества с Богом и Вселенной. В этом смысле культура XV–XVI веков радикально отличались от основного течения центральноазиатской цивилизации предшествовавшего тысячелетия.