Песчинка в жемчужной раковине

Трудно оценить важность аномалии, когда признание ее тотчас не приводит к новой парадигме. Но что можно сказать об общей ситуации, когда аномалии рассматриваются либо как неудобство, либо как угроза и поэтому их или заметают под ковер, или подавляют? К сожалению, Кун не углубляется в этот вопрос. Он не пытается определить культурные и научные условия, которые привели одних людей к тому, что они стали сопротивляться фактам, не соответствующим их пониманию вещей, а других – к признанию «неудобных» свидетельств и попытке справиться с ними.

Глядя на повороты истории Центральной Азии, мы понимаем, что более чем за 1000 лет до арабского завоевания и по крайней мере в течение 400 лет после него регион был способен вдумчиво обрабатывать даже самые «неудобные» новые знания или мнения в светской и религиозной сферах. Это было уверенное в себе общество, привыкшее к изменениям и принимающее их. Конечно, интересно, как бы жители региона восприняли античные шедевры, которые не были переведены на арабский и персидский языки, например «Историю Пелопоннесской войны» Фукидида, «Историю» Геродота, «Сравнительные жизнеописания» Плутарха, а также греческие трагедии. Но даже без этого вопрошания в духе альтернативной истории очевидно: лучшие мыслители региона показали себя невероятно открытыми незнакомым и «неудобным» для них текстам.

Жемчуг, который жители Центральной Азии долгое время привозили из Индии и Ближнего Востока, появляется не просто так. В большинство раковин никогда не попадает песчинка (которая потом станет жемчужиной). Во многие раковины песок попадает, но в итоге ничего не происходит, а другие моллюски пытаются отторгнуть инородное тело, иногда умирая. Чудом центральноазиатской культуры было то, что в течение нескольких веков она была открыта чужеродному песку и что могла использовать его для производства жемчуга. Такое чудо было бы невозможно без одновременной открытости внешнему миру и здорового общественного организма, способного перерабатывать и адаптировать новые веяния, а не просто поглощать их. Долгое время Центральная Азия была центром интеллектуальной жизни и мировой культуры. Когда же она утратила эту способность – конструктивно сталкиваться с чужеродным и превращать его в «жемчужины», – начался упадок.

Абдус Салам, известный пакистанский физик-ядерщик и первый мусульманский ученый, получивший Нобелевскую премию, выразил эту мысль очень четко. Когда его спросили, как бы он стимулировал научные исследования в исламском мире, он повторил ответ директора израильского Института Вейцмана на вопрос от комиссии ООН: «У нас очень простая политика по развитию науки. Активный ученый всегда прав, и чем он моложе, тем правее»[1437].

Эта книга началась с истории о научной полемике между 18-летним Ибн Синой и 28-летним Бируни. Оба были убеждены, что имели дело с самыми главными вопросами жизни и, что более важно, у них имелись все инструменты, необходимые для поиска ответов на них. Менее чем через три поколения аль-Газали резко оспорил подобные заявления и даже назвал Ибн Сину вольнодумцем. Самые важные истины уже открыты в Коране и хадисах, воплощены в шариате. Вера, а не наука и тщательный ход мысли – ключ к их разгадке. Вера, в отличие от разума, приходит к человеку лишь после длительного процесса самоочищения. Она скорее появится у старейшин, аксакалов, суфийских учителей, чьи поиски мудрости на протяжении всей жизни дают им право и обязанность учить молодых. Поэтому, заключал аль-Газали, позволим им делиться мудростью, а молодым позволим слушать. Тот вид духовных и научных сокровищ, которые предлагали имамы и суфии, подразумевал смирение и послушание, а не песок в жемчужной раковине.