Придворные поэты

Низами Арузи, писатель XII века родом из Самарканда, отметил: «Царю необходим хороший поэт, который бы увековечил имя царя и закрепил память о нем в диванах и тетрадях»[967]. Махмуд собирал поэтов так же, как собирал идолов из индийских храмов. И делал он это из тех же побуждений – жадности и желания показать свое человеческое, а также воинское величие. Принято считать, что «гильдия поэтов» Махмуда насчитывала 400 стихотворцев[968]. Даже если эта цифра в четыре раза превышает их действительное количество, она свидетельствует о сильном желании окружить себя большим количеством знаменитых поэтов. Почти все эти поэты писали на персидском языке. Хотя в период, когда Махмуд задумывал захват власти в халифате, он принял к себе на службу и несколько арабских писателей[969]. Несмотря на свое происхождение, Махмуд не выказывал ни малейшего интереса к тюркской литературе.

Один из поэтов при дворе Махмуда Газневи, Фаррухи из Систана, достиг невероятных высот. Когда он увидел, как один из наместников султана клеймит лошадей, он сочинил хвалебный стих, описывающий это действие. Начальник вскоре принял поэта к себе на службу и после определил его на службу к Махмуду[970]. Других привозили с захваченных территорий, в основном из таких городов, как Балх, а также из близлежащих регионов Центральной Азии. Махмуду повезло, что несколько наиболее блистательных дворов региона (начиная с Саманидов в Бухаре) пали как раз тогда, когда он пришел к власти, оставив без заработка десятки поэтов и певцов. Большинство из них переехали в Газни. Моделью для Газневи служил двор Сасанидов в Бухаре, которому так преданно служили его предшественники. Если саманидский правитель Наср II наслаждался обществом одного Рудаки, то почему бы Махмуду не иметь четыре сотни таких, как Рудаки?

Жизнь придворных поэтов в Газни не была напряженной. Например, из письменных свидетельств мы знаем, что послеобеденное время они обычно проводили, загадывая сложные загадки, на которые нужно было отвечать в стихах[971]. Перед поэтами стояла единственная задача – сочинение поэм, восхваляющих их покровителей. Написанные для устного оглашения, эти панегирики строго согласовывались[972]. Обилие в них простейших выражений и эпитетов в превосходной степени передает глубокую и для современных людей непонятную угодливость.

Например, поэт Абу-ль-Хасан Кисаи из Мерва. Не обделенный талантом, он мог описать лазурно-голубую водяную лилию таким образом:

«Цвет подобен небу – лучезарно яркий,

Чаша твоя – желтая, как в отблеске луны;

Лазурь твоя подобна монаху, пожелтевшему с годами,

Который из накопленного достоинства облачился в синий цвет»[973].

Но когда пришло время восхвалять Махмуда, он сделал это языком льстеца:

«О, шах, мы можем назвать руку твою нашим драгоценным камнем,

Он неустанно одаряет нас россыпью драгоценных камней;

Хотя Бог сотворил душу твою из щедрости и благородства,

Когда она устает, как у нее хватает сил дышать?»[974].

Такие банальности не были для него в новинку – он неплохо зарабатывал на жизнь написанием подобных стихов для правителей в Бухаре, а затем в Багдаде. Он один из многих, кто превратил лесть в профессию. Мог ли он поступить иначе? Поэты в то время не могли прельститься идеалом бедного, но высоконравственного творца, теснящегося в своей каморке.

Мог хоть один поэт написать о своих взглядах более откровенно? В саманидской Бухаре один поэт, когда его покровитель-визирь Балами не заплатил ему, написал следующее полное гнева четверостишие:

«Власть Балами – это полный беспорядок,

Замок, висящий на развалинах.

Он не уважает ни ученых, ни знать, ни книжников.

Никто больше него не заслуживает казни»[975].

Автор этих стихов и сатирик по имени Лаххам жил в расслабленной атмосфере Бухары и не поплатился за них жизнью. А единственным поэтом в государстве Махмуда, критиковавшим своего правителя, был Фирдоуси, но он делал это с безопасного расстояния и завуалированно.

Если бы панегирики стали единственным видом поэзии, распространявшимся из Газни, Махмуда можно было бы назвать ограниченным покровителем. Но сам правитель тоже писал стихи. Даже если два дошедших до нас примера – это работа других лиц, несомненно, он понимал поэзию. Человек, носивший титул царя поэтов (малик аш-шуара) при дворе Махмуда, – Абу-ль Касем Унсури, написал 30 000 стихотворных строк, из которых до нас дошло только несколько тысяч. Унсури прибыл из Балха в числе писателей, которых Махмуд призвал после захвата города[976]. Успехом при дворе Газневи Унсури в большей степени обязан своей тактичности. Во время одного из пиршеств Махмуд приказал своему возлюбленному юноше отрезать ниспадающие локоны. На следующее утро он понял, что поступил опрометчиво, и был в замешательстве, что же делать дальше. Унсури исправил ситуацию следующим образом:

«Кудри кумира ведь могут быть чуть покороче.

Кроме длины у них много достоинств и прочих.

Развеселитесь же, пейте вино золотистое!

Тем кипарис и красив, что стригут его истово»[977].

(Пер. Г. И. Алексеева.)

Другой придворный поэт, Абу Назар Абдул Асджади из Мерва, написал похожие стихи, выражающие сожаление в муках похмелья:

«Я каюсь – пил вино, хвалил его,

Прекрасные девы, учтивые беседы – все за серебро.

О, дерзкие слова! Я снова жду греха.

Такое покаянье не примет мой Аллах»[978].

В дополнение к панегирикам и описаниям природы придворный поэт Махмуда был автором многочисленных изящных и трогательных стихов о любви[979]. В этом к нему присоединились и другие поэты правителя, они писали о проблемах, которые возникают, когда молодые люди из разных социальных слоев влюбляются. Вот строки Асджади:

«Капли слез струятся из моих прикрытых глаз

Подобно облаку с дождем или бурлящему потоку;

Эти капли уже затмили дождь,

Этот ропот – печальный ропот сердца»[979].

Придворные поэты Махмуда сделали больше, чем кто-либо до них, для развития любовной лирики – литературного новшества той эпохи. Этот жанр популярен и по сей день[980].

Еще один из поэтов Махмуда, Фаррухи, придерживался очень высоких литературных стандартов. Будучи к тому же певцом и музыкантом, Фаррухи сопровождал правителя в его военных походах и на охоте. В таких работах, как «Сцена охоты», он перемежал восхваление Махмуда с изысканными строками о красотах природы и радости, которую приносят вино и любовь[981]. Поскольку Фаррухи служил не только Махмуду, но и двум его преемникам, он должен был отразить в своем творчестве очевидный упадок. Он сделал это посредством понятных, но сложных поэм, построенных вокруг символического образа сада. Его стихотворение о смерти Махмуда – одна из прекраснейших элегий на персидском языке[982].