Последнее разо­бла­чение

Последнее разо­бла­чение

Ну, ладно, обна­ружили мы в начале 32 главы лири­ческое отступление, раз­ъясняющее второе послание из Апокалипсиса. Тогда должно быть про­должение, отсыла­ющее к третьему посланию Пер­гамской церкви и так далее? Но далее сразу начина­ется раз­говор о всадниках. Кроме того, первое по­слание мы нашли совсем в другой главе с помощью ключа сим­метрии, а не рядом со вторым. Рас­по­ложен­ные рядом эти всем известные сим­волы, даже немного преоб­ражён­ные, были бы слишком уз­наваемы. А в замысел Автора точно не входило раз­маты­вание клубка загадок, начиная с конца. По­э­то­му, если остав­шиеся пять посланий церквам Асии спрятаны где-то в тексте Романа в виде лири­че­ских отступ­лений или устных посланий, то обна­ружить их или убедиться в отсут­ствии – это отде­ль­ная задача для ис­следо­вания. А пока нам придётся двигаться дальше по тексту 32 главы и использо­вать доступные методы и ключи:

«Ночь густела, летела рядом, хватала скачущих за плащи и, со­драв их с плеч, разо­блачала обманы». В парал­ле­льном тексте 22 главы после кладбищенской сим­волики героиня также оказыва­ется в не имеющем ви­димых границ про­стран­стве, где царит темнота. Главным смыслом той части ис­пы­та­ний была способ­ность рас­поз­нать обманы лукавого Фагота. В последней главе героиня полу­чает совер­шен­ную способ­ность видеть всё и всех в истин­ном свете, даже лун­ной ночью. Соответ­ству­ющий отрезок 24 главы начина­ется после смерти совы и остановки часов, показы­ва­ющих полночь (00h00). Повторение сюжета подтвержда­ется замеча­нием о прити­хшем Беге­моте, который был до то­го неугомон­ным. Завершает параллельный отрезок 24 главы разо­бла­чение тайны останов­лен­ного вре­мени: «Тут в комнату ворвался ветер, так что пламя свечей в канделябрах легло, тяжелая за­на­веска на окне отодвинулась, рас­пахнулось окно, и в далекой высоте открылась полная, но не утрен­няя, а полночная луна».

Автор рас­ставляет в тёмном лабиринте доста­точное число путеводных знаков. Например, в 32 главе есть последо­ва­те­льность из трёх периодов: «все обманы исчезли, свалилась в болото, утонула в ту­манах колдов­ская нестойкая одежда». В середине 24 главы, между двумя знаками «полночи» на­ходим один за другим три абзаца: героиня оде­вает халат Воланда, затем чув­ствует себя обманутой и, наконец, решает: «То­лько бы выб­раться отсюда, а там уж я дойду до реки и утоплюсь». Далее в 24 главе следует про­щение Фриды, а в главе «Прощение и вечный приют» про­исходит превращение ис­куплённого Фагота в фиолетового рыцаря. В зерка­льно сим­метричной первой главе было обратное превращение, воплощение Фауста в цирковую одежду клетчатого регента. Что же каса­ется полёта по­лной любви Маргариты, то в первой главе ей сим­метричен образ отсутствующей Ан­ну­шки, уже раз­лив­шей масло. Как раз в этот момент иностранец «поглядел в небо, где, предчув­ствуя ве­чернюю про­хладу, бесшумно чертили чёрные птицы…». Так что бесшумный полёт в небе имеет место, и ал­лите­рация «чертили чёрные» делает этот полёт чертов­ски загадоч­ным.

Нетрудно догадаться, что предыстории фиолетового рыцаря в 22 главе парал­лелен рас­сказ самого Фагота о про­нырливом «пере­строй­щике», пытав­шемся самово­льно решить квартирный воп­рос. Пожалуй, эта парал­лель может помочь нам раз­решить загадку фиолетового рыцаря. Настой­чивые булгаковеды, имея два указания Автора на отдел руко­писей государ­ствен­ной библиотеки, рас­копали, что Булгаков был знаком с «Песней об Альбигойском крестовом походе», которую в XIII веке со­чи­нил неиз­вестный трубадур – очевидец сражений с крестоносцами. В этой поэме вос­произведён исто­ри­ческий каламбур, сочинен­ный альбигойцами на смерть предводителя рыцарей-католиков Сим­она де Монфора: «На всех в городе, поско­льку Сим­он умер, снизошло такое счастье, что из тьмы со­т­во­рился свет». Кроме того, дотошные ис­следо­ватели рас­копали, будто бы одна из альбигойских поэм начиналась с виньетки, изобража­ющей рыцаря в фиолетовой одежде.

Цвет одежды не так важен, как суть каламбура, ерети­ческая даже с точки зрения альбигойской версии манихей­ства. Альбигойцы считали, что боже­ствен­ное и сатанинское, свет и тьма находятся в постоян­ном про­тиво­бор­стве как два равных и самостоя­тельных начала мира подобно Ормузду и Ат­ману зороастрийцев. Эта идеология давала обосно­вание про­тиво­стоянию Про­ванса королю като­ли­ков, которые выставлялись обман­щиками и похитителями света. Мы не будем углубляться в эту дав­нюю историю, поско­льку Автор не для того отыскал этот каламбур. Главное здесь в самой попы­тке сотворить свет из тьмы.

Выявлен­ное нами сопротивление духа мате­риализма Фагота твор­ческому духу христиан­ства намного масштабней и важней, чем любые рыцарские побоища. Хотя, конечно, история альбигойцев имеет отно­шение к извечному про­тиво­стоянию мирского и духовного, сим­воли­ческих Египта и Из­раиля. Так же как биография Герберта Аврилакского – алхимика, сменяв­шего реторту на ти­ару или же философия Бэкона. Но это част­ности, а в образе Фауста-Фагота сфокусировано главное, предъяв­лены самые общие, кардина­льные претензии к неверному упра­вителю. Кстати, слово регент, кроме руко­водителя церковного хора имеет и другое, более важное зна­чение. Так называют вре­мен­ных пра­вителей при не достигших совер­шен­нолетия закон­ных наследниках. Это зна­чение насто­лько точно совпадает с ролью неверного упра­вителя из евангель­ской притчи, что придётся имен­но его приз­нать основным. Речь идёт имен­но о князе мира сего или мате­риалисти­ческом духе, вла­ствующем в этом мире, пока человече­ство вынуждено подчиняться веще­ствен­ным началам.

Чем более усерден вре­мен­ный упра­витель, чем совер­шен­нее есте­ствен­нонаучное знание о ве­ще­ствен­ных началах, тем ближе момент его отставки и превращения наследника в жениха. Потому что есте­ствен­нонаучное знание дей­ст­вите­льно даёт необ­ходимую мате­ри­а­льную неза­висимость, но мате­риализм не может решить психо­логи­ческие про­блемы, извлечь из веще­ствен­ных начал необ­хо­ди­мое духовное знание. Совер­шен­ное знание о духовном мире имеет своими сим­волами свет или белые одежды. Путём есте­ствен­нонаучного ис­следо­вания мате­ри­а­льного мира нельзя получить духовного знания – нельзя сотворить свет из тьмы. Можно лишь достичь совер­шен­ства тёмных одежд, в кото­рые одеты Воланд, мастер, Маргарита и Азазелло в 31 главе и в начале следующей.

Следо­ва­те­льно, чёрные кони-птицы олице­творяют укро­щён­ные мирские страсти, что даёт тво­р­ческому духу и всем ипос­тасям челове­ческой лич­ности необ­ходимую свободу. Но эта свобода не для мате­ри­а­льного, а от мате­ри­а­льного. Это свобода от тьмы для движения к свету, для воз­вращения к истине, яв­лен­ной две тысячи лет тому назад. Для этого воз­вращения к свету вовсе не нужно унич­то­жать тьму, победа над нею воз­можна лишь путём любви. То­лько любовью можно получить чёрные одежды знания, да­ющего необ­ходимую степень свободы. Лишь полное примирение Воланда с духом мате­риализма, то есть с силами тьмы, даёт воз­мож­ность выйти из катакомб и свободно дей­ство­вать силам света, духовным знаниям. Последнее утверж­дение может быть сгоряча принято за манихей­ство, но примирение не озна­чает уравнивания. Наоборот, равен­ство сил и зна­чения означает вечное про­тиво­бор­ство без прими­рения. То­лько примирение всадника с лошадью на основе любви и знаний её природы означает его истин­ную победу. Любые сугубо мате­ри­а­льные стимулы – голода, боли, страха означают несвободу и страдание обоих – и лошади и всадника.

Слепые догматики вроде Левия тешат себя бесплодными мечтами о мире без теней, о свете без тьмы, факти­чески отстаивая тем самым манихейский идеал о вечном про­тиво­стоянии света и тьмы, когда на самом деле необ­ходима помощь твор­ческого духа духу мате­риализма, ведущая к их примирению. Имен­но поэтому фарисеи Ново­го Завета не могут или не хотят понимать смысл притчи о неверном упра­вителе, в которой вре­мен­ный рас­поряди­тель дома получает в конце своего прав­ления похвалу и благословление хозяина. А ещё у евангелиста Луки есть притча о добром самарянине, в ко­торой также обещана награда содержателю гостиницы, то есть вре­мен­ного пристанища.

Соб­ствен­но, награда эта и заключа­ется в искуп­лении духа, который был должен вре­мен­но иг­рать роль хозяина дома, то есть лич­ности «совре­мен­ного» человека. Этот вре­мен­ный рас­поряди­тель должен был отвечать на все вопросы, в том числе и те, которые относятся к сфере света, то есть вы­ступал в каче­стве самозваного пере­вод­чика на язык есте­ствен­ной науки понятий, относя­щихся к ду­ховной сфере. В результате получа­ется в лучшем случае цирк, в худшем – глумление. Клас­си­ческий пример такого шутов­ства – фрейдист­ские интерпретации сим­волов и законо­мер­ностей психи­ческой природы человека. Про­чие механисти­ческие, картезианские варианты гума­ни­тарных теорий тоже не отличались це­льностью и точ­ностью «пере­вода» духовного опыта на язык мате­риализма.

В этой связи вполне уместна рас­сказан­ная Коровьевым самокритичная ал­легория проныры, ра­з­меняв­шего одну квартиру на шесть комнат в раз­ных концах города и затем на седьмую комнату, ма­ксима­льно далёкую от изнача­льного состояния. Первонача­льная трёхкомнатная квартира – это хри­стианское учение о лич­ности, имеющей три личные ипос­таси – дух, душа и мастер­ство, которые свя­заны с внутрен­ней­шим через такую же триаду ангелов-покро­вителей – вера, надежда, любовь.

Понятно, что каждая пере­стройка и обмен соответ­ствует стадиям нисходящей линии раз­вития духа. Четыре комнаты означают признание довлеющих внешних обстоя­тель­ств, веще­ствен­ных сил, четырёх стихий – начало вре­мен­ного управ­ления мате­ри­а­льного духа. Похоже, что этому моменту во всемирной истории как раз и соответ­ствует алхимик на римском престоле. Следу­ющий шаг – клас­си­ческое раз­деление пятерых на трёх про­тив двух, офици­а­льного догмати­ческого учения о Троице про­тив рациона­льных тайных учений, вос­ходящих к древнеегипетской мудрости. Наконец, вместо цело­стной картины лич­ности или хотя бы двух раз­де­лён­ных уровней воз­никает дифференциация гу­ма­ни­тарных наук, занятых отде­льными слоями соци­а­льной жизни – экономика, политика, юрис­пру­денция. Это раз­деление, максима­льно уда­лён­ное от исходного един­ства, закрепляется превраще­нием каждой из гума­ни­тарных теорий в «седьмую комнату» – дис­циплину, основан­ную на догматических законах.

Почему Фагот стано­вится мрачным? Это как раз понятно. Неудачный калам­бур обернулся многими веками шутов­ства, которое стало неуместно после примирения с хозяином и отставки от вре­мен­ного управ­ления лич­ностью человека. В своём же истин­ном обличье духа есте­ствознания Фа­уст по-настоящему серьёзен, а мрачен посто­льку, поско­льку имеет дело исключи­те­льно с мёртвой ма­те­рией. Любопытнее вопрос, почему Автор одел преоб­ражён­ного Фауста, воз­несён­ного на небеса, в фиолетовый цвет? Выбор конкретного оттенка отчасти случаен – главное, что это не белый, но и не чёрный цвет. Из всех цветов радуги фиолетовый цвет наименее живой и может озна­чать сферу косной мате­рии и неживой энергии. Но всё же – почему не чёрный, как одеяние Воланда или плащ Мар­гариты? Объяснение может быть таким: абсолютно чёрные одежды – это не знание о веще­ствен­ных началах, а сопряжён­ное, но тоже духовное знание – о неидеа­льной, тёмной стороне психо­логии лич­ности, преодолева­ющей соп­ротивление жизнен­ных обстоя­тель­ств, о раз­витии в фазе Надлома.

Что же каса­ется преоб­ражения двух других помощ­ников Воланда, то их ново­е обличье нельзя наз­вать глубоко сим­воличным. Про­сто можно говорить о полном отрицании про­шлого в одном слу­чае – худенький юный паж вместо жирного кота, и о ли­шении демо­на безводной пустыни последних живых черт, превращении его в ста­льную машину. Небольшая стран­ность заключа­ется в том, что этим двум превращениям мы не находим соответ­ствий в парал­ле­льных главах или в сим­метричной первой главе. Можно предпо­ложить, что про­щение Фриды в 24 главе было прецедентом для всех – Беге­мота, и Азазелло, и Гел­лы тоже.

Един­ствен­ное место в первой главе, которое хоть как-то может намекать на всех трёх демо­нов из свиты Воланда – это описание Автором самого иностран­ного консультанта. Трость с черным на­ба­лдашником в виде головы пуделя – это сим­вол из «Фауста» и может означать самого Фагота как зем­ную опору Воланда. А вот два глаза, которыми Воланд по-разному смотрит на мир, напоминают нам: зелёный – о Бегемоте, а чёрный – об Азазелло. То есть свита всегда при хозяине, его глаза, уши и ин­струменты, так надо понимать. Каждая из этих подсобных идей получает земное воплощение в виде каких-то личностей и сообще­ств, бес­созна­те­льно движимых одной из форм интуиции.

Конечно, летящие всадники из 32 главы не могут не напомнить о всадниках Апокалипсиса, но их описание не даёт нам основы для сопостав­лений. Если Автор и имел такое желание, то всё же не смог или не успел найти все соответ­ствия этим образам последней книги. Или же мы с вами пока не смогли найти их в тексте Романа. В конце концов, нельзя пере­тяги­вать на себя всё одеяло, нужно оставить и другим воз­мож­ность про­явить себя в ис­следо­вании – найти остав­шиеся необ­наружен­ными парал­лели с книгами Ново­го Завета и другими главными первоисточниками или же оконча­те­льно убедиться в их отсут­ствии. Тем не менее, преображение следующей тройки заглавных героев за­слу­живает нашего отде­льного рас­смотрения и свежего взгляда.