3. Опять «беспокойный старик»
3. Опять «беспокойный старик»
Начнем с очевидных параллелей между Трилогией и Романом, точнее – нашим истолкованием скрытых смыслов Романа. Проводить эти параллели будет тем легче, что у Азимова в начале Трилогии отсутствуют «коллективные образы» и речь идет не о глубинных, а о внешних проявлениях неких закономерностей в развитии больших сообществ.
Например, идея так называемых «селдоновских кризисов» как необходимых этапов на пути построения новой, более гармоничной и устойчивой глобальной цивилизации. Разбирая первую главу булгаковского Романа, мы уже находили первоисточник этой идеи – программную статью Канта о движении к «всемирному гражданско-правовому состоянию». Кант предполагает это необходимое движение в виде цепи последовательных революций, то есть кризисов. Нет ни малейших сомнений в том, что доктор философии Азимов был знаком с этой статьей Канта, и именно эти философские воззрения он излагает в популярной форме, рассчитанной на американского читателя.
Булгакову, в отличие от Азимова, не нужно было показывать своему читателю, как выглядит «кантовский кризис», настоящая революция. Там была задача самоопределения по отношению к самой революции как социально-политическому явлению, а значит выявление глубинных факторов и движущих сил. Азимову приходится объяснять себе и читателю другое – необходимость выхода из счастливой изоляции заокеанского «Терминуса» и посильного участия в глобальных кризисах. При этом на начальных этапах это участие само по себе, почти автоматически – в силу изначальных геополитических условий, ведет к усилению влияния «Первой Академии». Тем не менее, для вовлечения элиты и народа Терминуса необходимо фактически религиозное обоснование особой роли «Первой Академии» в истории, в сокрушении прежнего «плохого» империализма и построении вместо него «хорошего» антиимпериализма. Сложно не увидеть в этом аллегорическом описании не только мотивы, но и методы американской политики ХХ века.
Тем сильнее оказывается шок наследственной олигархической элиты Терминуса во время очередного – не то пятого, не то шестого «селдоновского кризиса», описанного во второй части второй книги. В этот момент сам Селдон, священный образ которого возникает в Склепе, фактически сообщает об окончании прежней благодати для «Первой Академии». То есть налицо не просто очередной кризис, а настоящая революция со сменой мировоззренческих основ. Еще пару лет назад эту часть Трилогии можно было трактовать только как умозрительное, отвлеченное построение. Но сейчас, в разгар мирового финансового кризиса прежняя «благодать» действительно отнимается у элиты США и начинается совсем иная эпоха в отношениях всех антиимперских «Оснований».
Если уж называть своим именем источник божественной благодати заокеанского «Основания», то это – сама экспансивная природа капитализма, основанного на сочетании нескольких факторов – прежде всего, накопленных экономических ресурсов прежнего аграрно-ремесленного уклада, технологических инноваций, индустриальной организации, финансовых технологий и имперской военно-пропагандистской машины государства. Однако нынче пределы экспансии достигнуты, все прежние и даже вновь созданные в рамках советской «антиимперии» ресурсы поделены и многократно перезаложены. А значит, исчерпаны прежние механизмы властвования элит, которые автоматически вели к усилению удаленной и защищенной от имперских культурных ограничений финансовой олигархии.
И кстати, развитие глобального капитализма как системы, в ядре которой доминирует обратная связь в лице финансовой олигархии, прошло на настоящий момент именно шесть стадий, а значит, соответственно, шесть политических кризисов, не считая начального «кризиса» имперской Европы, случившегося вскоре после провозглашения «беспокойным стариком» программных принципов нового мировоззрения. Если рассмотреть такую проекцию сюжета первой половины Трилогии на новейшую историю, то в роли «Селдона» оказывается сам Иммануил Кант, создавший свою теорию буквально накануне первого кризиса эпохи империализма – наполеоновских войн.
Именно в этот момент истории на противоположном краю Атлантики была основана (founded) первая «антиимперская» федерация государств, построенная по кантовским принципам. И само слово «федерация» (Federation) даже ближе к Foundation, чем любая «академия» или «фонд». А вот вторая антиимперская федерация была образована в 1917 году в бывшем центре имперского Союза. Но только нужно иметь в виду, что греческий префикс «анти» означает «вместо», а не только «против». Поэтому две «антиимперии», поделившие мир в итоге третьего кризиса, вполне заменили прежний имперский порядок.
Заметим, что первые три из шести политических стадий капитализма протекали на фоне двух последних политических стадий прежнего имперского порядка. В этот период заокеанский «Терминус» развивается автономно и ускоренно, вовлекая в свою сферу влияния соседние «королевства». Первая стадия заканчивается кризисом сначала внутриевропейской Крымской войны, а затем североамериканской гражданской войны, во время которой северная Федерация выстояла против ближайших морских держав – Англии и Франции только благодаря расколу в бывшем имперском Союзе, когда отдельные колониальные державы не желали усиления других. Похожий сценарий описывает и Азимов для первого «селдоновского кризиса».
Второй кризис у Азимова так же, как и в истории капитализма, связан с резкой милитаризацией соседних держав, угрожающей все еще изоляционистской и потому не слишком вооруженной «Первой Академии». Однако есть существенное и очень любопытное различие в сценариях – историческом и психоисторическом. У Азимова распространение новейших технологий в отсталом окружении сопровождается насаждением «псевдорелигии», карго-культа. С одной стороны, это различие подчеркивает, что Азимов (как и Булгаков) описывает некую универсальную схему, опираясь на конкретный исторический прототип или, скорее, прототипы. Мы видим спроецированный в далекое будущее сценарий, элементы которого заимствованы и из недавнего, и из далекого прошлого. С другой стороны, эта вполне удачная проекция на предысторию американского центра глобального капитализма имеет некоторый привкус памфлета. На первый взгляд, этот памфлет, описывающий «религиозный» период в политике «Первой Академии» кажется просто антиклерикальным, пародирующим историю христианства. Но на самом деле эта проекция высвечивает религиозную природу самой идеологии «либерализма», активно насаждаемой из американского центра с конца XIX века.
Сначала отцы-основатели некритически усваивают высшие достижения европейской критической философии, выстраивают на этой основе вполне рациональную систему политического устройства и долгосрочные стратегии внешней политики. Затем эти новейшие схемы становятся догмой новейшей «веры в Разум», на которой строится активность проводников внешней экспансии. Однако либеральный догматизм вовсе не означает, что в основании этой «новейшей религии» нет объективного знания. Есть, и эта философская модель носит имя Иммануила Канта. Однако объективное знание всегда несовершенно, и отсюда следуют, как минимум, два разных пути. Первый – воплощать на практике несовершенное знание, второй – совершенствовать саму систему знания. Совместить эти два пути на практике трудно, поскольку индустриальная организация масс требует не научной теории, а основанной на известном уровне знаний практической дисциплины, то есть научной догмы.
В первых главах булгаковского Романа в символическом виде описан процесс рождения догмы. Это когда голова прежней гуманитарной науки отделяется от ее тела. Тело без головы ведет за собой весь Массолит, то есть массу последователей догмы. А голова продолжает тайно жить своей собственной жизнью до тех пор, пока не воплотится в «магическую чашу» новой, более совершенной теории. На этом примере можно почувствовать разницу между символическим языком Булгакова, оперирующим глубинными идеями, и шершавым языком памфлета, который использует Азимов для описания внешней стороны кризисных перипетий в абстрактной политической вселенной.
Тем не менее, оба писателя пытаются выстроить некоторую универсальную схему развития, в которой модно выделить эволюционные стадии и кризисные моменты или «узлы». И отталкиваются оба философа от одного и того же первоисточника – Канта.