Роман как История

We use cookies. Read the Privacy and Cookie Policy

Роман как История

Возвращаясь к нашей попытке применить найден­ные универса­льные ключи к событиям все­ми­рной истории, отметим ещё одно примеча­те­льное совпа­дение с важным эпизодом Романа. Речь идёт о завязке сюжета в первой главе, где Воланд соглаша­ется с Берлиозом: «Я – историк…». Пере­д этим он рас­сказывает о своём интересе к руко­писям алхимика Герберта Аврилакского, а немного раньше – о близком знаком­стве с Им­мануилом Кантом. Похоже, что Булгаков тоже, как и мы, делал попытку определить узловые моменты всемирно-истори­ческого про­цес­са. Открытый рас­кол христиан­ства в начале XI века, оказыва­ется, имеет связь с тем фактом, что знаменитый алхимик, всю жизнь боров­шийся с пап­ством, в конечном итоге занимает папский престол. Он про­делывает такой же полити­ческий кульбит, что и гугенот Генрих Наваррский – не то­лько Париж стоит мес­сы, но и сам Рим тоже. Воланд, как и Автор, весьма интересу­ется парал­лелями между истори­ческими событиями раз­ных эпох. Признаваясь в том, что он присут­ствовал и в древнем Ершалаиме при утрен­нем допросе Иешуа, и в старин­ном Кёнигсберге за завтраком у Канта, Воланд указывает на истори­ческие парал­лели между ран­ним утром христиан­ства и рож­дением совре­мен­ного научного мировоззрения.

Рож­дение христиан­ства, выно­шен­ного маргина­льной иудейской культурой позднеантичного Pax Romana, – это самостоя­тельный истори­ческий про­цесс. Мы уже можем определить его место и уровень в рамках всемирной Истории. Как мы знаем благодаря «восьмому ключу», каждая стадия сама является отде­льным про­цес­сом, который также можно раз­бить на четверти и на стадии. Соответ­ствен­но, про­цесс рож­дения христиан­ства – это первая, предвари­тельная четверть 11-й стадии несво­боды христиан­ства и парал­ле­льного несовер­шен­ства римского мира. Содержание истори­ческого про­цес­са «рож­дения христиан­ства» приблизи­те­льно описывают книги Ново­го Завета – канони­ческие Евангелия, Деяния и послания апостолов. Доверять этим доку­ментам как истори­ческим источникам нужно с большой долей скептицизма, о чём предупреждает нас Воланд в согласии с Берлиозом по дан­ному пункту. Тем не менее, в отличие от Берлиоза, Воланд полагает воз­можным объектив­ный взгляд на реа­льно про­исходив­шие в древнем Ершалаиме события, то есть воз­мож­ность их ре­кон­струкции, близкой к жизни. Хруста­льный глобус, «маги­ческий крис­талл» будущей теории позволяет Воланду увидеть как живых истори­ческих Иешуа, Иуду, Пилата, Каифу, Петра, Павла.

Однако мы живём не в 22 стадии всемирной Истории, а на рубеже 20 и 21 стадии, поэтому та­кого «маги­ческого кристал­ла» у нас пока нет. А есть то­лько найден­ный в Лабиринте несовер­шен­ный набор инструментов и первое приближение к научной модели. Тем не менее, будет глупо не попы­та­ться рас­смотреть этот истори­ческий отрезок с помощью нашей несовер­шен­ной «оптики». В конце концов, без несовер­шен­ных опытов и наблю­дений Галилея не было бы законов небесной меха­ники Кеплера и Ньютона. При этом Галилей опирался на фантазии Коперника, как мы на книгу Булгакова.

Мы можем сравнить сюжеты и историю создания Ново­го Завета не сто­лько с художе­ствен­ны­ми образами каждой из глав Романа, ско­лько с универса­льными идеями, которые скрывались за этими образами. Например, идея осознания несвободы и пере­жи­вания несовер­шен­ства, отражён­ная в 11 главе про раз­двоение Ивана. В отличие от раз­ных евангель­ских «чудес», имеющих лишь сим­воли­че­ское зна­чение, рас­сказ Учителя о пребы­вании в пустыне и иску­шении сатаны имеет все признаки пси­хо­логи­ческой достовер­ности. Как и герой 11 главы Иисус находит уединён­ное место, в котором про­исходит внутрен­ний диалог, борьба между получив­шим имя Иисуса духом Ново­го Завета и «ветхим Иудой», который пыта­ется оказать сопротивление боже­ствен­ному замыслу. Будет нелишним обра­тить внимание на тот факт, что дух-искуси­тель трактует обето­вания Ветхого Завета в их буква­льном про­чтении. Однако такое про­чтение оказыва­ется ложным, а истин­ным – то­лько иносказа­те­льное зна­чение сим­волов камня и хлеба, то есть мёртвой буквы закона, которая превраща­ется духом Ново­го Завета в живое знание. Отказ от себя прежнего, ветхого и желание ас­социиро­вать свою лич­ность с духом Ново­го Завета – это и есть содержание 11 стадии.

Рож­дение христиан­ства затрагивает лич­ность не одного лишь Иисуса, но дово­льно широкого сообще­ства иудеев, приняв­ших крещение от Иоан­на. Притом что Крести­тель руко­вод­ству­ется идеа­лом Ветхого Завета, он пыта­ется объединить рас­колотое на секты иудейское обще­ство под знаменем близкого прихода мес­сии. Но на деле про­водит новые границы внутри обще­ства, которое раз­деляется на поверив­ших Крестителю, сомнева­ющихся, скептиков и твёрдых про­тив­ников. Можно ска­зать, что формиру­ется «твор­ческая среда», в которой будет дей­ство­вать будущее «твор­ческое меньшин­ство».

Возвращение Иисуса из пустыни и приз­вание первых учеников – это выход 11 стадии из пред­вари­те­льной четверти и из маргина­льного про­стран­ства. Теперь раз­двоение между последним про­ро­ком Ветхого Завета и новым центром в лице Иисуса суще­ствует для всей «твор­ческой среды». Требо­вание Иисуса к ученикам следо­вать за ним, чтобы учиться Ново­му Завету, означает для них жи­з­нен­ный выбор, выделя­ющий их из «твор­ческой среды» в актив­ное меньшин­ство. В этот же период Иоанн Крести­тель заключён в темницу, что также имеет зна­чение – сама судьба подталкивает участников будущей Мистерии к Иисусу, а Иисуса – в Галилею к его будущим ученикам.

В реа­ль­ности Нагорной про­поведи, навеки врезав­шейся в память буду­щего христиан­ства, тоже сомне­ваться не приходится. Как и в принадлеж­ности этого события к 12 стадии рож­дения христиан­ства, точнее к водоразделу между двумя стадиями, узлу 11/12. Большая часть последовав­ших за Иисусом, не исключая и будущих учеников, оставались в раз­двоен­ном состоянии сомнений. Нагорная про­поведь – это по внеш­ности про­возгла­шение более жёстких требо­ваний к последо­вателям Иисуса. Поэтому для тех, кто вос­принимает слово Божье лишь как закон, слова Иисуса означают более тяжё­лую ношу в отличие от тех, кто желает ново­го, более совер­шен­ного знания. Нагорная про­поведь – это начало водораздела и необ­ходимость выбора для учеников Иоанна. Они должны оста­вить прежние занятия так же реши­те­льно, как Иван своё ремесло поэта и прежнее имя Бездомного.

Здесь вроде бы чита­ется кажущееся про­тиво­речие, потому что ученики должны, наоборот, оставить свой дом и стать апостолами. Нам нужно вспомнить Секста Эмпирика и один из принципов клас­си­ческого скептицизма – строго придержи­ваться избран­ного уровня рас­смотрения. Мы ис­следу­ем не судьбу отде­льных лич­ностей, а судьбу христиан­ства. И как раз на этой 12 стадии дух Ново­го Завета обретает свой соб­ствен­ный дом – первую общину. Без двенадцати учеников нет и Учителя.

Продолжение раз­говора Мастера с Иваном тоже обна­руживает кое-какие парал­лели с да­льней­шими событиями в Евангелиях. Иван рас­сказывает о предше­ствующей встрече с Воландом у Патри­арших прудов, а Мастер рас­толковывает ученику, с кем он имел дело. Похожий диалог Учителя с учениками можно найти в главе 11 Евангелия от Матфея. Речь идёт о лич­ности и о событии, которые привели учеников к их нынешнему отрыву от обще­ства и учени­ческому состоянию:

«Что же смотреть ходили вы? Про­рока? Да, говорю вам, и больше про­рока. Ибо он тот, о котором написано: се, Я посылаю Ангела Моего пред лицем Твоим, который приготовит путь Твой пред Тобою. Истин­но говорю вам: из рожден­ных женами не вос­ставал больший Иоан­на Крес­ти­теля; но меньший в Цар­стве Небесном больше его» /Мф 11,9-11/.

Не правда ли, эти слова Учителя немного стран­ны и про­тиво­ре­чивы? С одной стороны, Иоанн уподобляется Ангелу, с другой – он же, величайший из смертных, недо­стоин сравнения с меньшим в Цар­стве Небесном. Иоанн, привержен­ный духу Ветхого Завета, стал мешать про­поведи Иисуса и соблазнять его учеников. Иисус не может прямым текстом наз­вать его сатаной, как позже назовёт Петра или как раньше называл своего ветхого двойника. Поэтому приходится составлять та­кие слож­ные конструкции, уважи­тельные по форме, но означа­ющие то же самое.

Нас же в этой парал­лели заинтересует ещё один момент. Иисус говорит об Иоан­не Крестителе, которому в нашем Романе соответ­ствует вовсе не Воланд, а Берлиоз. Тогда слова Мастера Ивану: «Вчера на Патри­арших прудах вы встретились с сатаной», – тоже нужно толко­вать иначе, чем каже­тся на первый взгляд. С чего мы взяли, что Мастер говорит имен­но о Воланде? А может быть всё же о Берлиозе, в которого вселился сатана? Ведь клетчатый пере­вод­чик привиделся, проник в душу са­мому редактору пере­д раз­говором с Бездомным об Иисусе. Нужно так понимать, что страстность по­эта, изобразив­шего Иисуса как живого, заставила осторожного Берлиоза встать на скользкий путь. Так что мы снова видим одну и ту же уловку Автора: на поверх­ности, по внешней видимости он при­держива­ется версии заказ­чика, рисуя Воланда сатаной. Но для тех, кто одет и бодр­ствует, обла­дает знаниями и необ­ходимым внима­нием, эта версия опроверга­ется всеми вскрытыми парал­лелями.

Описание 12 стадии в Романе раз­делено на две про­тиво­постав­лен­ные сюжетные линии. Одна из этих линий в 13 главе связана с взаимоотно­ше­нием Мастера с его учеником. Другая линия в 12 гла­ве живописует отно­шения Воланда со столичной публикой, «твор­ческой средой». Точно такое же раз­деление сюжета мы найдем и в Евангелиях: с одной стороны, Иисус наставля­ющий учеников наедине с ними, а с другой – взаимоотно­шения Иисуса с фарисеями и книжниками, и шире – со сто­личной обще­ствен­ностью Ершалаима. При этом между «твор­ческим меньшин­ством» и «твор­ческой средой» нет видимой стены, изоляция двух частей про­исходит не из-за физи­ческого раз­де­ления, а по причине раз­ного понимания одних и тех же слов, сказан­ных Учителем. Целью обу­чения является наставление учеников для их будущей апостоль­ской дея­те­льности, в том числе Иисус учит их тому, какие слова нести людям. Например, рас­сказы­вать всем о чудесах насыщения пяти тысяч пятью хлебами и че­тырёх тысяч семью хлебами. Но при этом наедине он раз­ъясняет ученикам зна­чение этого ино­ска­за­ния, необ­ходимость двух истолко­ваний Благой Вести и, соответ­ствен­но, двух ног – церквей как носителей двух раз­ных истолко­ваний (обуви) – буква­льного и сим­воли­ческого. Буква­льное истолко­вание – это для «твор­ческой среды», нужда­ющейся в букве закона, жела­ющей чудес и не готовой вос­принять знание. Тайное истолко­вание будет достоя­нием лишь избран­ного меньшин­ства.

Поэтому учение Ново­го Завета для внешней публики выглядит как чудеса и фокусы. Имен­но это изображает Автор в 12 главе, где чудо насыщения семью хлебами заменено эффектным дождём из червонцев. Чтобы подчеркнуть эту раз­ницу двух аудиторий, парал­лель с началом 11 главы из Матфея отражена не то­лько в 13 главе, но и в 12-й, в про­исше­ствии с Бенгаль­ским, попросившем маэстро Во­ланда разо­блачить чудеса. В Евангелии речь идёт о послании Иоан­на Крестителя:

«Иоанн же, услышав в темнице о делах Христовых, послал двоих из учеников своих сказать Ему: Ты ли Тот, Который должен придти, или ожидать нам другого? И сказал им Иисус в ответ: пойдите, скажите Иоан­ну, что слышите и видите: слепые про­зревают и хромые ходят, про­кажен­ные очища­ются и глухие слышат, мертвые вос­кресают и нищие благове­ствуют; и блажен, кто не соблазнится о Мне» /Мф 11, 2-6/. Как видим, даже для величайшего из ветхозаветных людей и для его последо­вателей предназначены лишь сообщения о чудесах, а не знания о Цар­стве Небесном. Сим­воли­ческое отры­вание головы Бенгаль­ского указывает на эту самую парал­лель с Крестителем.

В Евангелиях после упоминания о казни Предтечи почти сразу следует Преоб­раже­ние. В сю­жете 12 главы после про­щания с Бенгаль­ским Воланд неза­метно для публики исчезает со сцены. Что означает сим­волика одежды и обуви, мы помним. Для ершалаимской, как и для москов­ской пуб­лики интерес представляют чудеса, да ещё модные учения или истолко­вания, как гермети­ческие. Вот уж чего-чего, а недо­статка в лжепророках и лжеучителях в евангель­ские времена не было. После исчез­но­вения Иоан­на Крестителя с полити­ческой сцены внимание публики немед­лен­но пере­клю­чилось на новые раз­вле­чения и новых героев. Доста­точно вспомнить, что мятежник Варрава был по­пу­лярнее Иисуса, а некий Сим­он Маг в пределах галилейских был куда известнее тёзки по про­звищу Камень. Другое дело, что за этот идейный плюрализм, ложную свободу выбора ершала­имской пуб­лике потом пришлось горько рас­плачи­ваться.

Пере­клю­чение внимания любопытной, но ветреной публики позволяет остав­шейся в маргина­льной изоляции общине самых верных последо­вателей пере­йти к следующему этапу обу­чения. До сих пор Учи­тель учил их толко­ванию библейской сим­волики на примере Ветхого Завета, акцентируя внимание на тех сюжетах из про­роков, которые касались прише­ствия Мес­сии. Судя по лестному для Петра, а потому сохранен­ному в Евангелиях эпизоду, когда ученик сам, без подсказок признает учи­теля Мес­сией, до этого момента Иисус избегал говорить с учениками о своей мис­сии. Не делал этого напрямую и Иоанн Крести­тель. То есть и в первом прише­ствии ситуация с призна­нием Мес­сии была ровно такая же: призна­вать или нет – дело личного жизнен­ного выбора каждого. Преображение в гла­зах учеников одного из уважаемых иудейских про­поведников в един­ствен­ного Учителя имеет соот­ветствие в 13 главе, где незнакомец отрицает статус писателя и называет себя мастером.

После Преоб­ражения основной темой обу­чения стано­вится уже не толко­вание ветхих про­ро­ков, включая Крестителя, а притчи о будущем Цар­стве Небесном и обстоя­тель­ствах его наступ­ления, то есть о «втором прише­ствии». Однако в тексте 13 главы мы обна­ружим рас­сказ Мастера о его отно­шениях с Маргаритой. Можно, конечно, посчитать, что все предше­ству­ющие парал­лели между дета­лями и поворотами сюжета были чистой случай­ностью, очередной «ошибкой» Автора. Но воз­можно и другое толко­вание, которое подтверждает уже сделан­ный нами на других осно­ваниях вывод: авто­биография Мастера рас­сказывает о сюжете Мистерии «второго прише­ствия».

Напомню, что в 23 главе Автор рас­крывает то­лько одну из двух положенных сюжетных линий – рас­сказывает лишь о судьбе Маргариты. Она олице­творяет ту самую москов­скую «твор­ческую сре­ду», которая то­лько что интересовалась Воландом и его «маги­ческим кристал­лом», но затем охотно пере­ключается на многочис­лен­ных алхимиков и про­чих гостей, созван­ных сатаной на Бал. При этом осталось за кадром, чем занят в это время Воланд. Обяза­те­льное применение к 23 главе «первого клю­ча», то есть парал­лель с 13 главой, также приводит нас к тому же самому автобиографи­ческому рас­сказу Мастера. Эта связка парал­лелей из 23-й, 13-й глав Романа и главами Евангелий, где Иисус учит о времени «второго прише­ствия», вполне разо­блачает тайный умысел Автора. Мы уже отмечали, что концовка рас­сказа Мастера представляет собой реализацию первого плана спасения Иешуа, который сложился у Пилата. Быв­ший подслед­ствен­ный воз­враща­ется в си­льно охладев­ший к нему город, об­на­руживает, что его место уже занято другим, и доброво­льно уходит за пределы города в скорбное изгнание. Здесь парал­лель с событиями Страстной Пятницы доста­точно очевидна.

А вот в концовке 12 главы, в сюжетной линии, описан­ной с позиции столичной публики, эта же парал­лель не столь очевидна. Для местной публики важен лишь конфликт высокопостав­лен­ного ку­ратора над этой сцени­ческой площадкой, с одной стороны, и не менее жаждущим власти «пере­вод­чиком», который взялся истолко­вать и представить учение как фокусы заезжего мага. Совпа­дение ролей в конфликте про­ку­ратора с первосвящен­ником дей­ст­вите­льно налицо. Пилат требует честного истолко­вания вины подслед­ствен­ного, а Каифа рас­пускает слухи о том, что лояльная позиция про­ку­ратора связана с интригами его жены, которая вряд ли пользовалась любовью иудейской публики.

Но где же в концовке 12 главы хотя бы намёк на воз­вращение Воланда на сцену? Такой намёк дей­ст­вите­льно обна­ружива­ется, хотя и неско­лько обескураживает. Дело в том, что Бенгаль­ский в се­редине представ­ления называет Воланда маэстро. А в самом конце тоже появляется маэстро, но не на сцене, а в оркестровой яме, и играет этот оркестр нечто совсем уж непотребное с точки зрения почтен­ной публики. Здесь придётся ещё раз напомнить, что наш Автор – талантливый, нет, гени­а­ль­ный драматург. Он легко заставляет читателя глядеть на ситуацию глазами того или иного героя, и легко подстраива­ется под запросы публики. Поэтому сравнение полуподпо­льной апостоль­ской об­щи­ны с оркестром, игра­ющим куплеты, – это всего лишь оценка истин­ного отно­шения Ершалаима к христианам и к Иисусу. Автор пыта­ется вернуть христиан с небес на грешную землю, раз­веять апо­логети­ческие ил­люзии, которые нево­льно про­ециру­ются на времена, когда христиан­ство ещё не ро­ди­лось, а плод то­лько сформировался в лоне иудейской общины. И кроме этого, трезвая оценка обстоя­тель­ств пер­вого прише­ствия позволит с необ­ходимой долей скептицизма отнестись к вероятным об­стоя­тель­ствам второго.

Главная мысль, которую Автор ил­люстрирует двумя контрастными парал­лелями к сюжету Евангелия, – вывод о том, что все события Страстной Мистерии имели своей целью исключи­те­льно психо­логи­ческое воз­дей­ствие на апостоль­скую общину, а вовсе не ершалаимскую публику и тем более не власть имущих. Иисусу было необ­ходимо превращение иудейской секты в первую, слабую, ветхозаветную по внешним формам, но христианскую по своей глубин­ной сути общину. Этот резу­льтат достигнут в ходе не вполне приличного с точки зрения публики представ­ления, но это главное.

Настоящий выход христиан­ства на истори­ческую сцену займёт ещё многие десятилетия и даже века. Начало этого великого пути Благой Вести за пределы ершалаимской колыбели случится вскоре после Вос­кресения, но не сразу. 14 стадия всегда начина­ется с про­цес­са внутрен­ней мобилизации, ко­гда первонача­льная община сплачива­ется вокруг ново­го центра, авторитетных апостолов Петра и Иоан­на, представляв­ших общину. «Деяния святых апостолов» описывают общение Петра с поклон­никами Вар-равана, которые вроде бы про­явили интерес к про­поведи апостолов, но результатом яви­лось предвари­те­льное заклю­чение их в узилище, грозящее судом Синедриона и гибелью. Согласно канону, апостолов спасает из темницы чудо.

Пётр был един­ствен­ным среди апостолов римским гражданином, а впослед­ствии будет при­знан первым римским папой. Поэтому доста­точно про­зрачна ал­легория этого эпизода Деяний в главе 14, где Римский беседует с Варенухой, а затем – «Слава петуху!» – лишь чудом избегает смерти. Здесь мы тоже обна­руживаем скепти­ческое отно­шение Автора к результатам первой про­поведи апо­с­толов среди поклон­ников Вар-равана и болтливой ершалаимской обще­ствен­ности. Тем не менее, на каком-то этапе апостоль­ская община находит баланс интересов с иудейским обще­ством и соци­а­ль­ную нишу защитников вдов и сирот. Находит также союзников среди «эл­ли­ни­стов», ершала­им­ского аналога рос­сийской либеральной интел­лигенции начала ХХ века. Про­исходит усложнение стру­ктуры, рядом с апостолами учрежда­ется служба диаконов, своего рода «секретариат ЦК». Это уже 15 стадия раз­вития, в те­чение которой, по идее, должно было вырасти зна­чение апос­тола Иоан­на как главного хранителя «тайных знаний», поддержива­ющего баланс между апосто­лами и диаконами, мис­си­оне­р­ской и соци­а­льной ипос­тасями первой церкви.

При ближайшем рас­смотрении и в 15 главе находим парал­лель с соответ­ствующей частью сю­жета Деяний. Речь идёт о сцене допроса первого диакона Стефана в Синедрионе. И здесь булгаков­ская ал­легория си­льно снижает пафос ново­заветного автора Деяний. Однако важнее, что Автор приз­наёт истори­ческую достовер­ность факта суда над Стефаном. Несомнен­но, смелая попы­тка про­поведи в Синедрионе про­извела большое впечатление на самих первых христиан. Однако необ­ходимая доля скептицизма требует приз­нать, что дилетантская горячность Стефана вряд ли про­извела хоть ско­лько-нибудь благоприятное впечатление на про­фес­сиона­льных толко­вателей Торы. В общем, объектив­но, не мог святой Стефан не накуролесить в ответ на призыв Синедриона предъявить миру цен­ности ново­го учения. Что не отменяет уважения к самой попытке и печа­ли по поводу му­чени­ческой смерти первого диакона. Стоит также заметить, что семь диако­нов во главе со Стефаном были призваны апо­столами для более призем­лён­ной службы – рас­поряжения собран­ными для нужд общины сред­ствами. Чуть раньше в Деяниях рас­сказыва­ется, что первые хрис­тиане в ожидании близкого светопрестав­ления про­давали своё имуще­ство и сдавали вы­ручен­ные деньги диаконам. Так что центральный ло­зунг 15 главы «Сдавайте валюту!» имеет отно­шение не то­лько к советским временам.

В 16 главе «Казнь» главным дей­ствующим лицом является не разумеющий, но рьяный ученик Иешуа – Левий. В соответ­ствующем отрезке сюжета Деяний таким же главным героем является Савл, будущий апостол Павел, а пока ярый преследо­ва­тель Иисуса. Левий устремляется в погоню за Иису­сом, которого «свита» выводит за пределы города, потом воз­враща­ется, чтобы взять нож для убий­ства Учителя, факти­чески, чтобы спасти его имидж праведника, не допустить его в один ряд к последним раз­бойникам. Точно также и Савл пыта­ется не допустить рас­пространения за пределами Иудеи, среди поганых врагов иудаизма неправи­льного образа библейского учения. Савл обраща­ется к первосвя­ще­н­нику и получает необ­хо­димые полномочия как эмис­сар духовных властей. По дороге в Дамаск Савл встречает самого рас­пятого Иисуса. В 16 главе присут­ствует необ­ходимая ал­легория грозы, ниспав­шего с небес царя и рас­пластан­ного под тяжестью ноши ученика.

Обращение Савла является поворотным пунктом, пере­ломным пунктом от нисходящей линии всеоб­щего преследо­вания христиан к полу­чению ими внешней опоры в лице апостола язычников Павла и его учеников. Нача­ло 17 стадии рож­дения христиан­ства выглядит как тёмный хаос неопреде­лён­ности. Взо­шедшая на севере звезда интуиции Павла стано­вится спаси­те­льной и путеводной для церкви Петра, которая также начинает движение вслед за Павлом к будущему вос­соединению в Риме.

Взаимная конкуренция Петра и Павла находит отражение и в насыщении Деяний подроб­ностями. Обна­ружить среди них парал­лели с сюжетом 17 главы будет немного сложнее. Тем более что завер­шение 17-й стадии очень похоже на 18-ю и обна­ружить между ними грань нелегко. Если Ав­тор и в 17 главе Романа опирался в выборе формы сюжета на текст Ново­го Завета, то будет есте­ствен­ным полагать, что 17 стадия Деяний заверша­ется арестом Петра по приказу Ирода. Этому также пред­ше­ствуют утоми­тельные путеше­ствия апостола в поисках того, кому можно отдать доверен­ные ему духовные цен­ности. Можно даже заметить, что Автор в 17 главе иронично пародирует двойное пов­торение «песни» про первое хож­дение Петра к язычникам. Выбор для ал­легории песни о славном море, которое на самом деле является священ­ным озером, тоже находит своё объяснение – ещё одно указание Автора на то, в каком известном тексте нужно искать парал­лели. И опять Автор использует излюб­лен­ный метод парал­лелей, чтобы дать свою оценку ситуации. Ал­легория Прохора Петровича говорит о состоянии иерусалимской церкви пере­д приходом Павла в Иерусалим. Осталась одна вне­шняя форма, а ученики раз­бежались и попрятались. Заодно объясняется и выбор ал­легори­ческого имени для детища Петра – церковного собрания (хора).

Однако в запасе у апостола Петра есть надёжный способ вернуть популяр­ность и первен­ство вреди апостолов – харизмати­ческое чудо избав­ления из темницы и спасения от казни. Это событие открывает 18 стадию Деяний, идея которой заключа­ется в опас­ности ложного, искажён­ного откро­вения. Одним из главных событий 18 стадии стано­вится раз­ре­шение апостолами спора об обрезании язычников. «Тогда вос­стали некоторые из фарисейской ереси уверовав­шие и говорили, что должно обрезы­вать язычников и заповеды­вать соблюдать закон Моисеев» /Деян 15,5/. Факти­чески речь шла о том, чтобы фарисейский ветхозаветный дух вселился в ново­заветный дом в каче­стве нрав­ствен­ной ипос­таси. Поэтому вполне уместен выбор для ал­легории фарисейской ереси киевского дяди с типи­ч­ной фамилией, которому тоже был дан от ворот поворот. Что же каса­ется буфет­чика, торгую­щего несвежей и нечистой пищей, то налицо ал­легория жрецов язы­ческих культов, которые также жало­ва­лись римскому началь­ству на Павла и других христианских про­поведников. Главным же аргументом в убеж­дении язычников, как и в увеще­вании буфет­чика, было обещание вечной жизни в обмен на отказ поклоняться золотым идолам. Заверша­ется 18 стадия кризисом в отно­шениях христиан­ства как с язычниками – мятеж про­тив Павла в Эфесе, так и новыми гонениями от иудеев. Арест Павла в Иерусалиме начинает новую, 19-ю главу в истории рож­дения христиан­ства.

Уди­вите­льно, но факт! Казалось уже, что мы про­никли во все тайные закоулки Лабиринта Идей, так что некогда даже осмыслить всё богат­ство, глубину и раз­нообразие обна­ружен­ных идей, ал­легорий, сим­волов. И тут выясняется, что в Романе наличе­ствует ещё один, притом сквозной слой смыслов, связыва­ющих с сюжетом ново­заветных Евангелий и Деяний текст большого ряда глав с 11 по 18, как минимум. Похоже, что имен­но сюжетное раз­нообразие Ново­го Завета является главным ис­точником для выбора Автором формы и образов каждой из этих глав.

Более того, выявление этих парал­лелей в тексте означает нечто большее, поско­льку текст Но­во­го Завета в главных своих моментах отражает истори­ческую реа­ль­ность и обстоя­тель­ства рож­де­ния христиан­ства. Следо­ва­те­льно, удачное сопоставление с гипотети­ческой моделью раз­вития истори­че­с­ких про­цес­сов, которая содержится в художе­ствен­ной форме Романа, предпо­лагает законо­мерный ха­рактер этих истори­ческих событий. Наконец, эти же главы Романа мы уже сопоставляли с историей Рос­сии в ХХ веке или с полити­ческими про­цес­сами последних 20 лет. Поэтому найден­ные парал­лели с истори­ческими истоками христиан­ства вынуждают нас по-новому взглянуть на нашу соб­ствен­ную недавнюю историю и нынешнюю политику. Поэтому мы обяза­те­льно про­должим поиск и анализ но­во­заветных парал­лелей вплоть до интересующей нас 22 стадии.