С. В. Мазов. Воспитывать «людей с прогрессивными взглядами, искренних друзей Советского Союза». Государственная политика в отношении обучавшихся в СССР африканцев, первая половина 1960-х годов

В России сложилась африканская диаспора, мини-копия Черного континента, вобравшая его разнообразие, противоречия, проблемы. Полвека назад в Советском Союзе африканцы были в диковинку. А теперь многие из них успешно адаптируются к российской жизни, борются за «место под солнцем» и из-за цвета кожи чаще других «чужих» становятся объектами проявлений расизма.

Опубликованные материалы не дают возможности объективно разобраться в положении учившихся в СССР африканцев. Это была одна из горячих тем в идеологической конфронтации между участниками «холодной войны», которые освещали ее с предельно политизированных позиций. Советская пропаганда последовательно создавала образ студента-африканца, который пытливо овладевает знаниями, хорошо материально обеспечен, не знает, что такое расовая дискриминация, восхищен достижениями страны Советов и благодарен ей за заботу. С не меньшим упорством западные средства массовой информации изображали жизнь африканцев в СССР сплошным кошмаром: постоянные проявления расизма, плохие материальные и жилищные условия, «промывка мозгов» марксизмом-ленинизмом, преследования за нелояльность к советскому строю, слежка и провокации спецслужб.

Обнаруженные автором документы из отечественных архивов были секретными и не подвергались цензуре, подгонявшей факты и мнения под официальные идеологические установки и политическую конъюнктуру. Они позволяют в какой-то мере воссоздать реальную и панорамную картину жизни африканцев в Советском Союзе, их взаимоотношения с властными инстанциями и советскими гражданами.

Советское руководство рассматривало крушение колониальной системы и становление освободившихся государств в качестве субъектов международных отношений сквозь призму «холодной войны». Бывшие колонии превратились из прочного тыла Запада в его уязвимое место, куда можно было ворваться на антиколониальной волне, добившись поддержки миллионов пробудившихся к новой жизни людей.

1960 год вошел в историю под названием «Год Африки», потому что тогда провозгласили независимость 17 африканских стран. 20 января 1960 г. ЦК КПСС принял секретное постановление «О расширении культурных и общественных связей с негритянскими народами Африки и усилении влияния Советского Союза на эти народы». Одним из главных инструментов усиления советского влияния должна была стать образованная африканская молодежь. В первом пункте постановления признавалось «целесообразным увеличить прием учащихся студентов и аспирантов из негритянских стран Африки для обучения в высших учебных и средних специальных заведениях Советского Союза». ЦК обязал исполнительную власть довести число стипендий для студентов из Африки до 300 и распространить на них материальное обеспечение, предусмотренное для студентов из колониальных и зависимых стран.[577]

Количественные задания были выполнены и перевыполнены быстро. Если в декабре 1959 г. в советских вузах училось 114 студентов и аспирантов из Африки южнее Сахары,[578] то в мае 1961 г. их насчитывалось 402. Среди 25 стран наиболее крупные контингенты обеспечили Гана (108) и Гвинея (69), численность граждан Камеруна, Мали, Нигерии, Сомали, Сьерра-Леоне и Того была не менее 20.[579] Эту статистику нельзя считать полной, поскольку она не учитывала африканцев, обучавшихся в закрытых учреждениях – Ленинской школе, военных училищах.

Большинство африканцев учились в Университете дружбы народов, главной советской кузнице кадров интеллигенции для развивающихся стран. УДН был учрежден по личной инициативе Н. С. Хрущева решением Президиума ЦК КПСС 5 февраля 1960 г.[580] В опубликованном постановлении ЦК КПСС и Совета Министров СССР «Об организации Университета дружбы народов» основной целью университета называлась «подготовка национальных кадров стран Азии, Африки и Латинской Америки».[581] Существовали и тайные планы, более конкретные и масштабные. Первый ректор УДН С. В. Румянцев и министр высшего и среднего специального образования СССР В. П. Елютин в записках Н. С. Хрущеву и Совмину СССР подчеркивали, что они руководствуются задачей «формирования специалистов, способных по уровню знаний и по своему общекультурному кругозору превзойти выпускников высших учебных заведений передовых капиталистических стран». Университет задумывался как образцовое по мировым стандартам высшее учебное заведение, «отлично организованное, располагающее опытными кадрами, достаточно оснащенное материально, <…> высоко авторитетное в научном, учебно-методическом и общественно-политическом отношениях».[582] Столь блестящие характеристики предполагали статус ведущего мирового центра по подготовке национальных кадров для развивающихся стран.

Власти СССР последовательно осуществляли комплекс мер, которые были продиктованы стремлением выиграть у Запада борьбу за умы африканской молодежи.

Делалось все возможное, чтобы в советские вузы попадали только благонадежные по советским меркам африканцы. По указанию вышестоящих инстанций администрация УДН организовала отбор кандидатов таким образом, чтобы они находились под контролем советской стороны. Согласовав свои действия с МИД СССР, ректор УДН «обратился к советским послам в странах Азии, Африки и Латинской Америки с разъяснением о порядке приема в Университет и с просьбой оказывать возможное содействие Университету в вопросе отбора наиболее подходящих кандидатов для зачисления в Университет». Он предложил послам «не обращаясь к официальным властям страны их пребывания, рекомендовать наиболее подходящие кандидатуры из числа лиц, подавших заявление в Университет, соблюдая при этом все меры предосторожности, действуя через друзей или соответствующих доверенных лиц».[583]

Естественно, что действия в обход национальных правительств вызвали у них «неудовольствие». Прозвучали заявления, что лицам, желающим выехать без ведома государственных органов на учебу в СССР, паспорта выдаваться не будут.[584] Гана и Гвинея обратились в посольства СССР с соответствующими официальными запросами, Сомали направило в посольство памятную записку. В ней обращалось внимание на «случаи прямого предоставления стипендий со стороны дипломатических представительств, аккредитованных при Сомалийской Республике, сомалийским организациям и гражданам, причем <…> в большинстве случаев абсолютно не принимается во внимание политика школьного образования Сомалийской Республики». Правительство Сомали уведомляло посольство о своем решении «концентрировать все стипендии, предоставляемые заграничными представительствами, в Министерстве народного образования Сомалийской Республики» и предлагало «с настоящего момента и впредь воздержаться от предоставления стипендий непосредственно организациям и гражданам Сомалийской Республики».[585]

Полуконспиративные методы отбора абитуриентов имели серьезные и многоплановые негативные последствия. Их изложил в записке ЦК председатель КГБ А. Н. Шелепин. Во-первых, некоторые правительства развивающихся стран «начали проявлять известное недоверие к истинным целям создания Университета» из-за «ложного впечатления», что его открытие «преследует чисто политические цели и что он по своему характеру является повторением Коммунистического университета трудящихся Востока». Помимо ритуальной ссылки на «влияние реакционной пропаганды», Шелепин объяснял «подобную настороженность» и промахами советской стороны. Официальные запросы об УДН «длительное время остаются без ответа», а тем временем «огромное количество лиц, желающих учиться в СССР, устанавливают контакт с советскими представителями за границей и непосредственно с Университетом, в обход национальных правительственных учреждений, занимающихся вопросами образования». Резидентуры КГБ за границей сообщали, что «послы СССР в некоторых странах стремятся самоустраниться от всякого участия в наборе студентов или пустить это важное дело по нелегальным каналам. Имеются сигналы о том, что полное игнорирование правительственных учреждений дружественных нам государств в проведении этой работы болезненно воспринимается ими и может привести к обострению отношений. Вместе с тем такое положение отрицательно скажется и на качестве набираемых контингентов, а также на их последующем трудоустройстве».[586]

Во-вторых, набор студентов без участия официальных структур создавал дополнительные трудности ведомству Шелепина: «Разведывательные службы капиталистических стран получат дополнительную возможность для засылки в СССР через третьи страны своей агентуры и кадровых разведчиков, пользуясь тем, что проверка их на местах окажется затруднительной. Впоследствии эта категория может осесть в СССР или в других социалистических странах под предлогом бойкотирования их своими правительствами. Уже сейчас посольства СССР в Риме и Каире осаждаются группами эмигрантов из африканских стран, добивающимися посылки их на учебу в СССР, мотивируя это отсутствием средств к существованию. Провести предварительную проверку этих лиц не представляется возможным. Кроме того, полное отсутствие официальных контактов в деле набора студентов не только затруднит нелегальный отбор кандидатов там, где в этом имеется необходимость, но в значительной мере сузит возможности проверки отбираемых лиц». Сотрудничество с правительственными учреждениями, напротив, открывало «широкие возможности для изучения принимаемых в Университет», разработки интересующих КГБ «иностранцев из числа интеллигенции» и легализовало «выезды в государства и районы, обычно трудно доступные для деятельности советской разведки».[587]

2 августа 1960 г. Секретариат ЦК КПСС принял постановление, в котором признал, что «для успешного набора студентов и организации учебно-воспитательной работы в Университете дружбы народов» необходимо информировать правительства развивающихся стран о целях создания Университета и сотрудничать с ними при отборе абитуриентов.[588] Секретариат утвердил указания на этот счет послам в ряде стран, в частности в Гане. Из них явствовало, что УДН не преследует политических целей и не является государственным учреждением: «Университет дружбы народов создан с целью помочь странам Азии, Африки и Латинской Америки в деле подготовки кадров – специалистов в различных областях народного хозяйства, науки и культуры». Организаторами УДН назывались «советские общественные организации» – Советский комитет солидарности стран Азии и Африки, Союз советских обществ дружбы и культурной связи с зарубежными странами, Всесоюзный центральный совет профессиональных союзов. Они образовали Совет университета, которому и принадлежит «право зачисления в Университет, равно как и установления количества вакантных мест, выделяемых для каждой страны». Совет выражал надежду, что «правительство и официальные учреждения Ганы окажут необходимое содействие лицам, направляющимся в Советский Союз для поступления в Университет дружбы народов».[589]

Реально Совет был таким же проводником государственной политики СССР, как и номинальные учредители университета. «При отборе кандидатов в Университет дружбы народов, – сообщал в ЦК КПСС ректор Румянцев в октябре 1960 г., – Приемная комиссия и Совет университета в первую очередь руководствовались наличием у поступающих рекомендаций как от советских представительств и общественных организаций, так и от прогрессивных общественных организаций в странах приема». Это не гарантировало прием только «желательных» студентов. Рекомендации оказались у 89 из 190 кандидатов-африканцев, что объяснялось «прежде всего отсутствием компартий в странах Черной Африки и малочисленностью советских представителей в этих странах». Кроме того, к кандидатурам «отдельных местных организаций» приходилось «относиться сдержанно, ввиду недостаточной информации о них». И как результат «в отдельных случаях рекомендации были выданы непроверенным, случайным и даже прямо подозрительным лицам».[590]

Так что порой приходилось действовать «через друзей и доверенных лиц». И в обход официальных структур. МИД рекомендовал УДН передать все официальные стипендии для сомалийцев сомалийскому министерству просвещения, продолжив практику приема по рекомендации оппозиционной Лиги Великого Сомали (ЛВС), «но отправку этих студентов организовать через третьи страны».[591] Механизм нелегального набора студентов для учебы в СССР становится ясным из беседы, состоявшейся 13 августа 1962 г., между временным поверенным в делах СССР в Сомали С. С. Зыковым и Юсуфом Самантаром, секретарем по вопросам национального руководства Сомалийского Демократического Союза (СДС).[592] Сообщив, что СДС выделено 155 стипендий, дипломат «высказал мнение, что с учетом существующей в Сомали обстановки транспортировку студентов стоило бы осуществлять через третьи страны, где они могли бы обратиться в советские посольства за визами и средствами для проезда до Москвы». Самантар согласился и в «целях дополнительной конспирации» предложил «сделать так, чтобы до отлета из Могадишо только старшие групп знали бы, что предстоит учеба именно в СССР, а остальные были бы информированы об этом только в дороге».[593]

Сферой особого внимания советских властных инстанций стала «правильная организация здорового быта граждан из слаборазвитых стран».[594] Государство обеспечило им бесплатное образование, медицинское обслуживание, они получали повышенные стипендии, пособия на лечение, теплую одежду и приобретение научной литературы.[595] Африканцам, «принимаемым на обучение в советские вузы общественными организациями Советского Союза», полагалась специальная привилегия. Совет Министров СССР постановил, что с 1 сентября 1961 г. оплата их проезда «в оба направления» производится за счет советской стороны.[596] На особом положении находились студенты УДН. Министерству торговли были даны указания «обеспечить экипирование студентов Университета дружбы народов по его заявкам через магазины и ателье» и «организовать в учебных зданиях и студенческих общежитиях столовые и буфеты для обслуживания студентов и работников Университета разнообразным и в необходимых случаях национальным питанием». Ежемесячно выделялось 10 тыс. руб. «для организации спецбуфета». Предусматривалось создание медпункта «с кабинетами: терапевтическим, хирургическим, стоматологическим, физиотерапевтическим» и профилактория на 75 мест. Позаботились о безопасности студентов и сотрудников УДН, установив ему «военизированную охрану первой категории».[597]

Министр высшего и среднего специального образования СССР В. П. Елютин и заместитель министра высшего и среднего специального образования РСФСР Н. Краснов докладывали в ЦК КПСС, что в результате «исключительной заботы» государства об иностранных студентах и аспирантах им «созданы все условия, чтобы без забот о заработке успешно овладеть знаниями».[598] Однако факты, приведенные этими высокопоставленными чиновниками и другими должностными лицами, свидетельствовали, что бытовые условия иностранных студентов вряд ли можно было считать хорошими даже по советским меркам.

Остро стояла жилищная проблема, и решать ее приходилось за счет советских студентов. В августе 1961 г. Государственный комитет Совета министров СССР по культурным связям с зарубежными странами, Госкомитет по профтехобразованию, Министерство высшего и среднего специального образования, Министерство здравоохранения и Академия наук «внесли в ЦК КПСС предложение о расширении в СССР подготовки кадров для экономически слаборазвитых стран Азии, Африки и Латинской Америки».[599] Представители этих организаций констатировали: «Большинство студенческих общежитий в Москве и других городах Советского Союза построены в 30-х годах, во многих из них отсутствуют элементарные бытовые условия. Несмотря на увеличение обучающихся в вузах студентов, строительство общежитий в течение последних лет не производилось. В этих условиях иностранных студентов размещают в многоместных комнатах без достаточных условий для занятий. Имеются частые случаи выселения советских студентов и размещения их по частным квартирам, чтобы на их месте разместить иностранцев».[600]

Просторными и уютными общежития все равно не становились. Общежития строились для неприхотливого советского студента, «без учета размещения в них иностранных учащихся», и последние едва ли могли чувствовать себя там комфортно. Елютин и Краснов признавали, что «условия жизни в общежитиях не всегда отвечают запросам иностранцев». Жили в стесненных условиях (3–4 человека в комнате), душевых не хватало, если они работали, ванных комнат не было вовсе. Африканцы страдали от холода, поскольку нормы на отопление, «вполне достаточные для советских студентов», оказывались «крайне заниженными» для студентов, «прибывших из тропических стран». Они получали пособие в размере до 3 тыс. руб. на приобретение теплой одежды. Но в условиях дефицита «проходили недели после приезда в СССР, а студенты не могли купить в магазинах теплые пальто, теплую обувь и другие товары». Выход предлагался чисто советский: «Необходимо поручить Министерству торговли РСФСР выделить в ГУМе специальные фонды теплой одежды и обуви для экипировки иностранных студентов».[601]

Многих студентов из Африки, например нигерийцев, раздражали «перенаселенность общежитий, отсутствие возможностей уединиться, однообразное питание, неудовлетворительное сантехническое оборудование».[602]

Еще в более неприглядных условиях жили 55 гвинейских курсантов Центральных курсов по подготовке и усовершенствованию авиационных кадров Министерства обороны СССР в Киргизии. Побывавший там с инспекционной проверкой работник ЦК КПСС Б. Попов зафиксировал «существенные недостатки» в организации быта, питания, торгового и медицинского обслуживания слушателей курсов: «Курсанты размещены по 6–7 человек в комнате, помещения обставлены плохо, мебели недостаточно. Большинство жилых зданий с печным отоплением, как правило, без водопровода и канализации. Ощущается недостаток питьевой воды». В продаже «было мало разнообразных кондитерских изделий, дефицитных и высококачественных товаров», а «хорошей почтовой бумаги, конвертов» и вовсе не нашлось. Негде было починить одежду и обувь. Санитарные части располагались в «примитивных помещениях», где из-за тесноты «нельзя развернуть положенное число коек». В одном гарнизоне это была бывшая конюшня, в другом уборная.[603]

Советский командный и вольнонаемный состав курсов жил не лучше. 300 офицеров нуждались в квартирах. Рядовые и сержанты сверхсрочной службы размещались «в казармах с двухъярусными койками, в чрезмерно стесненных условиях». «Вид наших солдат» Попов назвал «крайне неприглядным»: «Хлопчатобумажное форменное обмундирование сильно изношено, к тому же на многих солдатах оно не по размерам. Шляпы грязные и потеряли свою форму. Фуражек и парадного обмундирования не хватает. Все это создает впечатление бедности и неряшливости, на что также обращают внимание иностранцы».[604]

Неудивительно, что у иностранцев складывалось «превратное и искаженное представление о нашей советской действительности». Об этом они сообщали и в письмах домой: «Страна спутников, а такая беднота», «Здесь нет даже хорошей бумаги, чтобы написать вам письмо», «Все, что говорили нам о Советском Союзе, это неправда, здесь много бедности». «В руках наших врагов и политиканов, – бил тревогу Попов, – подобные письма могут быть средством пропаганды против нас, против социалистического лагеря».[605]

Реакция ЦК была оперативной. В январе 1961 г. Секретариат принял постановление о срочных мерах для исправления положения на курсах.[606] В марте в ЦК поступил доклад, где сообщалось, что «в целях улучшения условий учебы, жизни и быта иностранных военнослужащих и постоянного состава курсов Министерства обороны на капитальное строительство и ремонт культурно-бытовых и аэродромных объектов в 1961 г. выделено 2,25 млн руб. Строительство этих объектов отнесено к первоочередным». На курсы было «дополнительно направлено необходимое количество мебели и предметов уюта для оборудования культурно-бытовых и учебных помещений». Улучшилось «снабжение гарнизонов промышленными и продовольственными товарами, медицинское обслуживание иностранцев и постоянного состава курсов».[607]

Можно было наладить сносный быт в отдельно взятом гарнизоне или общежитии, но невозможно было исправить все то, что мешало африканцам «увидеть преимущества социалистического строя и социалистической системы хозяйства».[608] Те из них, кто побывали на Западе, тяготились советской действительностью. «В Москве, – делился своими впечатлениями нигерийский студент, – нет легковых автомобилей, кафе, хорошей одежды и еды, нечего купить или поискать в магазинах, нет никаких ярких событий, оживляющих гнетущую серость московской жизни».[609]

Бытовые неудобства советское руководство не считало серьезной помехой для усвоения студентами из развивающихся стран коммунистической идеологии, «формированию национальных кадров прогрессивного направления».[610] Иностранные студенты, полагал В. П. Елютин, должны испытывать «уважение к порядкам, установленным в нашей стране, предоставившей им гостеприимство, а нередко и бесплатный дом и хлеб».[611] Но не хлебом единым… Во главу угла воспитательной работы с ними ставилась задача «подготовить из иностранной молодежи не только высококвалифицированных специалистов на уровне современной науки, техники и культуры, но и верных друзей Советского Союза, активных пропагандистов социалистических идей среди своих соотечественников».[612] Спустя четыре месяца ЦК КПСС обязал «партийные, комсомольские, профсоюзные организации и руководителей вузов повседневно заниматься вопросами обучения, воспитания и быта иностранных студентов, аспирантов и стажеров с тем, чтобы они вышли из советских высших учебных заведений не только высококвалифицированными специалистами, но и людьми с прогрессивными взглядами, искренними друзьями Советского Союза».[613]

Министерства высшего и среднего специального образования СССР и РСФСР нацеливали вузы на создание системы учебно-воспитательной работы, которая ставила иностранных студентов под плотный и постоянный контроль идеологических наставников. Пребывание иностранных студентов «в нашей социалистической стране» следовало «наиболее полно использовать для пропаганды и привития им социалистического мировоззрения. Им необходимо обстоятельно и тактично разъяснить, что современная эпоха – эпоха разрушения и неминуемой гибели капиталистической системы, эпоха рождения и расцвета социалистического типа международных экономических и политических отношений, которые, например, сложились у нас со странами народной демократии и со многими странами Азии и Африки».[614]

Идеологическая работа должна была стать неотъемлемой частью всего учебного процесса. Роль подготовительных факультетов не ограничивалась обучением русскому языку, им следовало «решать воспитательные задачи и глубже изучать настроения и думы каждого студента, чтобы вуз, принимающий данного студента на дальнейшее обучение, имел о нем исчерпывающую характеристику». Для выполнения столь разнообразных функций необходимо было «привлекать на кафедры русского языка квалифицированных и политически зрелых преподавателей, способных правильно направить мысли молодежи, нуждающейся не только в разъяснении научных вопросов, но и явлений повседневной советской действительности».[615]

От подготовительных факультетов воспитательная эстафета переходила к кафедрам общественных наук. Их обязали пропагандировать «в доходчивой и доступной форме, силами преподавательского состава» достижения «Советского Союза в области внутренней и внешней политики, борьбу СССР за сохранение мира и безопасности народов», знакомить иностранных студентов «с историей КПСС и историей нашей страны, с основами марксизма-ленинизма, философии, политической экономии и другими вопросами».[616]

Внеучебная работа с иностранцами возлагалась на партийные и комсомольские организации. Она ограничивалась «мероприятиями преимущественно культурно-просветительного характера» – экскурсиями, вечерами отдыха, походами в театр, поездками по стране. Поэтому «отдельные студенты по своей инициативе, без влияния и контроля со стороны наших партийных органов начали создавать на своей основе политические организации со своими уставами и программами». В их числе называлась «Лига африканских студентов».[617] Партийные организации должны были «оказывать влияние на содержание политической работы со студентами» через их организации и землячества.[618]

Преподавание социально-экономических курсов не было обязательным для студентов из капиталистических и развивающихся стран, и они выпадали «из сложившейся в советских вузах системы идеологического воспитания». Для исправления «этого недостатка» предлагалось «вне учебного времени проводить для студентов лекции, доклады, научные семинары по актуальным проблемам истории нашего государства, по внешней и внутренней политике коммунистической партии и правительства, по вопросам советской культуры и т. д.». В помощь преподавателям следовало привлекать «умелых молодых людей, которые основной своей обязанностью считали бы проведение всесторонней воспитательной работы среди иностранных студентов. В частности, они должны проводить внеучебную культурно-просветительную и политическую работу, иначе говоря, стать их политическими руководителями и наставниками. Работу таких воспитателей следует организовать при студенческих клубах или других подобных учреждениях вузов».[619]

Даже в своей комнате в общежитии студент из-за границы не должен был оставаться без внимания идеологических опекунов: «В общежития с иностранными студентами подселять для совместного проживания в одной комнате (с согласия иностранных граждан) или в смежные комнаты наиболее политически грамотных, морально устойчивых и принципиальных советских студентов и аспирантов, однако, учитывая возрастные особенности и тех и других».[620]

Описанная модель воспитательной работы была довольно быстро реализована на практике. Заместитель министра высшего и среднего специального образования СССР М. Прокофьев докладывал в ЦК КПСС в декабре 1961 г.: «Решая большую и сложную задачу идеологического воспитания студентов из капиталистических и слаборазвитых стран, наши вузы накопили известный опыт такой работы».[621]

«Наиболее основательно и продуманно» она была поставлена в УДН. Там была выстроена система тотального охвата всех студентов «изучением социально-экономических дисциплин», хотя формально оно оставалось делом добровольным. Идеологическая работа начиналась на подготовительном факультете с изучением русского языка, «когда студентов знакомили также с основными политическими понятиями и общественной и культурной жизнью страны». Затем студенты изучали «факультативный цикл идеологических дисциплин» – «Историко-экономический обзор» (на подготовительном факультете), «Политическую экономию» (на I и II курсах), «Исторический и диалектический материализм» (на III и IV курсах). «Историко-экономический обзор» представлял собой «первый в Советском Союзе систематический курс марксистско-ленинской социологии, прочитанный для иностранных студентов на пяти языках – английском, французском, испанском, арабском, японском. В лекциях этого курса в доступной популярной форме разъясняется, как одна социально-экономическая формация закономерно сменяется другой. При этом всесторонне показываются различные аспекты и процессы, происходящие внутри той или иной формации – экономические, социальные, политические и идеологические. Конкретно-исторические события привлекаются в качестве иллюстративного материала к теоретическим положениям». Явления, которые не укладывались в эту стройную линейную формационную схему, трактовались как «пережитки, сохранившиеся или даже господствующие в тех или иных странах Азии, Африки и Латинской Америки».[622]

Видимо, далеко не все студенты горели желанием постигать доктрину, которая объявляла реалии их стран «пережитками». Прокофьев отмечал, что «наибольший интерес и восприимчивость к основам политических знаний проявляют студенты тех стран, которые занимают более прогрессивные позиции, например, Мали и Гвинеи», а также студенты из государств, где «имеются реакционные правительства» (бывший французский Камерун). Да и им гранит марксистской науки давался нелегко. Трудным для усвоения оказался постулат об «ограниченности демократии в эксплуататорском обществе», материалистическая трактовка происхождения религии, «такие категории, как производительные силы, производственные отношения, способ производства, базис, надстройка, общественно-экономическая формация».[623]

По сравнению с образцовым УДН в других учебных заведениях воспитательная работа была организована хуже. Учебный процесс слабо использовался «в целях воспитания иностранцев»: «При изложении материалов о выдающихся успехах советской науки и техники не всегда подчеркивается, что достигнуты они прежде всего благодаря победившей в нашей стране социалистической системе хозяйства, марксистско-ленинской идеологии, великим преимуществам социализма перед капиталистическим строем». Плохо проявляли себя на воспитательном поприще иные преподаватели, особенно русского языка: «Для работы с иностранцами иногда подбираются недостаточно подготовленные в идеологическом отношении преподаватели, которые учат русскому языку оторвано от жизни советского народа и его борьбы за построение коммунистического общества, за мир и дружбу между народами». Работа с зарубежными учащимися часто ограничивалась «лишь стенами вуза» и не велась в общежитиях. Это «важное дело целиком было отдано на откуп комендантам» общежитий, а те не обладали «необходимой политической зрелостью».[624]

Африканцы, проходившие производственно-техническое обучение в СССР, нередко и вовсе оставались без идеологической опеки. «Пребывание иностранных специалистов в СССР, – констатировали сотрудники ЦК КПСС, – не используется парторганизациями для правильного раскрытия им советской действительности и преодоления искаженных представлений о Советском Союзе, с которыми значительная часть иностранных специалистов прибывает в СССР, для широкого приобщения их к богатствам советской культуры и искусства. <…> В результате в ряде случаев зарубежные специалисты и рабочие, находясь в СССР, не получают правильного представления о жизни в Советском Союзе».[625] Гвинейцы, обучавшиеся на ленинградских предприятиях, «жаловались на то, что им не дают возможности более глубоко знакомиться с жизнью советского народа, деятельностью советских общественных организаций» через «посещение предприятий, колхозов и совхозов, участие в коллективах художественной самодеятельности». Для них не организовывались лекции и беседы, их не обеспечивали необходимой литературой.[626]

Гораздо больше, чем отсутствие лекций или литературы, темнокожих студентов огорчало нежелание советских молодых людей общаться с ними. «К сожалению, – отмечали Елютин и Краснов, – у нашей молодежи нередко проявляются боязнь и, более, – пренебрежение к иностранцам. Наша молодежь часто чуждается их, опасается “разговоров” относительно дружеского внимания, оказываемого, например, арабу или африканцу. Нельзя ограничиваться только тем, чтобы иностранцам внимание оказывалось в порядке комсомольского поручения, надо решительно искоренять имеющий место отрыв советской молодежи от иностранцев. Иногда вокруг иностранцев создается своеобразный “вакуум”, который заполняют лица сомнительного поведения, что создает у иностранцев ложное впечатление о советской молодежи».[627] Осторожность и подозрительность в отношении иностранцев были частью советского воспитания, и здесь власти пожинали плоды собственной недальновидной политики.

Еще более негативные последствия имели специфические формы общения африканских студентов с их советскими сверстниками. Нередким явлением стали конфликты на расовой почве.

Для огромного большинства советских людей африканец, как и иностранец вообще, не был реальным лицом, отношение к которому складывается в результате непосредственного контакта. Образ иностранца формировался литературой и пропагандой. В советской литературе 1920–1950-х годов «иностранец-чужой» – это всегда белый и часто толстый (в книгах для детей) мужчина. Обычно он житель Западной Европы или Америки, всегда классовый враг-угнетатель, наделенный лишь такими человеческими качествами, которые позволяют считать его «буржуем». Образа плохого черного в советской литературе этого периода, когда до изобретения политкорректности было еще очень далеко, вы не найдете. Темный цвет кожи – это гарантия положительности. Черный иностранец – это «иностранец-свой», социально близкий и наделенный всяческими достоинствами. А если он находится в Советском Союзе, то уже свой в доску, платящий советским людям за любовь и сочувствие той же монетой. Хотя сочувствие было патерналистским, но все же искренним.[628] Прибавьте к этому образ африканца, который тиражировали советские СМИ – простодушного, добродетельного и бескорыстного борца против колониализма и империализма, – и вы получите представление о том, чего ждал от учившихся в Советском Союзе африканцев обычный советский человек.

Многие африканцы эти ожидания не оправдывали. Впрочем, любому африканцу не была гарантирована бесконфликтная жизнь среди незнакомой цивилизации и людей с другим цветом кожи. Нормальные по привычной ему шкале ценностей и этическим нормам поступки здесь могли быть не только не поняты, но и вызвать раздражение или гнев.

Да и советская действительность нередко расходилась с представлениями африканцев о нашей стране, которые формировались у них на родине. Проучившийся четыре месяца на кооперативных курсах в Москве сомалиец Хусейн Ид Хасан так описывал советских людей и взаимоотношения между ними на митинге в Могадишо, где собралось 10 тыс. человек: «Относительно характера живущих в СССР людей могу сказать, что трудно описать их благородство, уважение к личности и моральным нормам. В этой обширной и редко населенной стране нет ни воровства, ни убийств, люди там не эксплуатируют и не оскорбляют друг друга, там нет ненависти и даже не вызванных необходимостью споров. <…> Что касается расовой дискриминации, то это отвратительное явление в СССР знают только по истории колонизаторских стран».[629]

Первое массовое появление африканцев в СССР произошло во время VI Всемирного фестиваля молодежи и студентов, проходившего в Москве летом 1957 г. Тогда они были диковинными гостями с далекого и загадочного континента и пользовались всеобщим вниманием и расположением.[630] Влившись в повседневную будничную жизнь, африканцы испытывали на себе не только положительные эмоции окружающих.

17 марта 1960 г. исполком организации «Союз студентов из Черной Африки в СССР» направил на имя тогдашнего советского лидера Н. С. Хрущева письмо, где, в частности, говорилось: «Нам кажется, что для энергичного предотвращения явлений, которые нам бы не хотелось называть “расовой дискриминацией”, правительству этой страны следует принять меры по недопущению повторения инцидентов, которые угрожают будущему наших отношений. <…> Подобно многим африканским студентам в других частях земного шара, мы приехали в эту страну учиться, а не как беженцы. Поэтому мы вправе ожидать к себе нормального человеческого отношения, на которое может рассчитывать каждый гражданин этой страны».[631]

Пафос письма не соответствовал приведенным в нем фактам о «расовой дискриминации». Речь шла о бытовых инцидентах, наиболее серьезным из которых было «избиение русскими студентами в здании МГУ студента из Сомали только за то, что он танцевал с русской девушкой».[632] Несколько высокопоставленных комиссий, занимавшихся проверкой письма, установили, что имело место не избиение сомалийского студента, а драка между ним и советским студентом, которую спровоцировал сомалиец, прилюдно плюнув в лицо девушке на вечере в МГУ за то, что она отказалась с ним танцевать.[633]

Случались и более серьезные эксцессы. В октябре 1960 г. начальник Политуправления Туркестанского военного округа генерал-майор Н. С. Демин сообщил о «недостойном поведении и хулиганских выходках» по отношению к курсантам из Гвинеи, которые обучались на Центральных курсах по подготовке и усовершенствованию авиационных кадров Министерства обороны в г. Фрунзе, Киргизия. Там на гвинейцев, появлявшихся в общественных местах с местными девушками, совершались немотивированные нападения, один курсант был ранен ножом. Нападавший был задержан и привлечен к уголовной ответственности, но если обходилось без крови (обычно девушкам «советовали» с «черными» больше не встречаться, а у гвинейцев отбирали деньги), то милиция не вмешивалась. Демин считал, что «отдельные работники городской милиции проявляют бестактность к гвинейским слушателям, ущемляют чувство их национального достоинства». Сами гвинейцы жаловались, что «им стало невозможно появляться в парке им. Панфилова, так как там их называют “черными”, “неграми” и т. д. Девушки отказываются с ними танцевать под предлогом того, что им запрещается общаться с иностранцами». Один из курсантов заявил советским военнослужащим: «Мы прибыли в Советский Союз с радужными надеждами. Вы понимаете, что мы являемся как бы рупором всей Черной Африки. Но что мы сможем рассказать там хорошего, если сталкиваемся с такими вещами здесь… Такого отношения к себе, как во Фрунзе, мы не встречали».[634]

Бытовой расизм, особенно на почве взаимоотношения полов, эксцессы из-за взаимного непонимания – это универсальные издержки начала контактного взаимодействия цивилизаций. Насколько болезненно проходила адаптация африканцев к чужбине, во многом зависело от государственной политики «принимающей стороны». Советские властные инстанции не всегда оказывались на высоте. Вскрыть истинные причины конфликтов мешал постулат о том, что расизма в стране пролетарского интернационализма нет и быть не может «по определению». Значит, виноваты враждебные внешние силы и классово чуждые элементы среди иностранных студентов.

По версии председателя КГБ А. Н. Шелепина, руководитель исполкома Союза студентов Черной Африки в СССР студент из Гвинеи Кхила Дийс только подписал письмо Хрущеву, а его истинными авторами являлись «студенты-негры, <…> подозреваемые в причастности к иностранным разведорганам. Все они враждебно относятся к Советскому Союзу, неоднократно подстрекали других студентов из африканских стран к провокационным действиям».[635]

Секретарь МГК КПСС В. И. Устинов и министр высшего и среднего специального образования СССР В. П. Елютин тоже считали письмо провокацией: «Случай, имевший место в МГУ 12 марта с. г., определенные лица пытались использовать для дискредитации национальной политики Советского Союза и мер по привлечению на учебу в СССР студентов из африканских стран, о чем свидетельствует факт передачи копии письма одному из корреспондентов американского телеграфного агентства (передача этого документа за границу была задержана цензурой)».[636]

Администрация МГУ полагала, что среди африканских студентов есть лица с неподобающим для студентов советских вузов социальным положением и моральным обликом. Начальник иностранного отдела университета Б. С. Никифоров писал в Министерство иностранных дел: «На наш взгляд, подбор некоторых студентов на учебу в Московский университет из стран Африки неудачен. Некоторые из этих студентов, выходцы из феодальной и купеческой знати своей страны, приезжали в Советский Союз не непосредственно из своих стран, а из стран Западной Европы и Америки, где они учились в различных учебных заведениях, и в значительной степени развращены буржуазными нравами». Никифорова насторожили такие сведения о некоторых студентах из Африки, как «постоянный контакт с английским и американским посольствами», служба в военно-морском флоте Канады и т. п.[637]

По мнению заместителя Елютина М. Прокофьева, к обучающимся в СССР иностранцам следовало подходить дифференцированно, с учетом их «социально-политической принадлежности, жизненного опыта и культуры». Пока же, полагал он, «нередко проявляется несколько наивный подход к студентам, приезжающим из стран Африки и Азии. В советских вузах их всех зачастую рассматривают как представителей угнетенных или угнетавшихся в прошлом народов. При этом упускается из виду, что среди студентов из указанных стран имеется немалое количество, если не большинство, выходцев из буржуазии и феодальной знати, людей, зараженных буржуазной идеологией».[638]

Принятые властями меры тоже были весьма показательны. Участники драки в МГУ, советский и сомалийский студенты, отделались выговорами, а были исключены из советских вузов (формально за неуспеваемость) те три студента (угандиец, нигериец и тоголезец), которых Шелепин назвал в своей записке в ЦК в числе «враждебно настроенных к Советскому Союзу» истинных авторов письма Хрущеву.[639]

Типичный портрет «нежелательного» для советских властей и отчисленного африканского студента нарисовал ректор УДН Румянцев в записке послу СССР в Сомали. Студент из этой страны Абдулкадир Юсуф Исмаил не только «имел очень низкую теоретическую подготовку» и был «одним из самых слабых» сомалийских студентов. Плохая успеваемость «усугублялась недостойным поведением, нежеланием заниматься и враждебным отношением к Советскому Союзу». Абдулкадир, писал Румянцев, «пытался проводить среди сомалийских студентов разлагающую работу, стремясь склонить их к отъезду из СССР, являлся проводником враждебного влияния на студентов Университета. <…> Известно, что Абдулкадир ранее обучался в одной из итальянских частных школ и имеет, очевидно, там определенные связи».[640] Портрет дополнил другой учившийся в СССР сомалиец, бывший на хорошем счету у советского посольства в Могадишо. Абдулкадир, по его словам, «вел себя недостойным образом, всем был недоволен, все время проводил сравнение между СССР и Италией, расхваливал итальянский образ жизни».[641] «В целях предупреждения проникновения подобных элементов в Университет» Румянцев просил советского посла в Италии «оказать помощь в более тщательном подборе кандидатов для учебы в УДН».[642]

Власти СССР экстраполировали на африканских студентов свой подход к национализму. Антиколониальный национализм, объективно ослаблявший позиции Запада, удостаивался похвального названия «национально-освободительного движения». Если же освободившиеся страны не вставали на путь «прогрессивного развития», т. е. оставались в орбите влияния Запада, то их национализм становился «реакционным», «буржуазным». Правящая верхушка опасалась, что рост национализма в Азии и Африке может создать угрозу целостности СССР, стать вдохновляющим примером для «антисоветских националистических организаций и групп», коих на территории Советского Союза в 1960–1962 гг. было выявлено 69.[643] Проводниками националистических идей в среду советской молодежи считались и нелояльные к советскому строю африканские студенты: «Нельзя не отметить наличие националистических влияний на некоторую часть нашей молодежи со стороны студентов из слаборазвитых стран Азии и Африки, у которых националистические тенденции сильно развиты, а политически неподготовленные лица из советской молодежи, не всегда понимая прогрессивную роль национализма лишь на определенном этапе освободительного движения, не способны осмыслить его антинародную сущность».[644]

Совершенно секретные записки в ЦК – это, конечно, не тот жанр, где соблюдаются пропагандистские клише, но все равно контраст с массовым образом африканцев разителен. Перечисленные выше должностные лица, практики и реалисты, отнесли часть африканцев к иностранцам-«чужим», которые в советских книгах как раз и были богатеями или шпионами, т. е. оценивали их с позиций классового подхода, что было нормальным для советского менталитета и политической культуры. Если раньше черный цвет кожи был признаком «своего», то теперь африканцев уравняли с белой и другими расами, тоже делили их в зависимости от материального положения и политических взглядов на социально близких и чуждых.

Но была сфера, где всех африканцев, бедных и богатых, «реакционно» и «прогрессивно» настроенных, власти не признавали равными советским гражданам. Интимные отношения с африканцами считались табу, аморальным поступком, на который способны только развратные женщины. Секретарь ЦК Компартии Киргизии И. Р. Раззаков счел необходимым проинформировать ЦК КПСС, что «некоторые слушатели летной школы из числа иностранцев в общении с советской молодежью ведут себя развязно и недостойно, оказывают вредное влияние на отсталую ее часть, вследствие чего имеют место случаи, когда молодые девушки становятся на путь разврата и ведут паразитический образ жизни».[645] В постановлении ЦК Компартии Киргизии иностранным военнослужащим приписывалась уже организация «притонов разврата пьянства», «попытки изнасиловать несовершеннолетних девушек».[646] «Милиционеры, дружинники, комсомольские активисты» могли задержать девушек «на глазах у жителей города» Фрунзе только за беседу с гвинейцами.[647] Сотрудник аппарата ЦК КПСС Б. Попов, проверявший сигналы о неблагополучном положении на курсах, тоже не избежал амурной темы: «Обращает на себя внимание, что часть иностранцев из Ирака, ОАР и даже Гвинеи в общении с молодежью ведет себя развязно и недостойно. <…> Круг людей и особенно женщин, с которыми имеют связи иностранцы, довольно значительный и разнообразный. Там имеются работницы промышленных предприятий, учреждений, студентки институтов и техникумов и даже школьницы, сотрудницы предприятия Министерства среднего машиностроения».[648]

Власть пыталась убедить общество во вредоносности интимных связей с иностранцами и смешанных браков. Какие это имело последствия, видно на примере одной из публикаций в «Комсомольской правде». Это была подлинная, как утверждал автор, история московской студентки Ларисы, красавицы с золотистыми волосами. Поддавшись «ресторанно-капиталистическому влиянию», она бросила друга Алешу, комсорга группы и юношу по советским меркам правильного во всех отношениях, и вышла замуж за некоего Махмута. Очаровал Ларису этот обходительный восточный красавец с «жестким и алчным взглядом» и увез в свою неназванную страну, в которой легко угадывался Египет. Там у нее сразу начались проблемы. Устроиться работать по специальности ей как советской гражданке не удавалось. Скрепя сердце она согласилась «принять чужое подданство», и расплата последовала незамедлительно. Подлый Махмут тут же продал ее богатому старику. Пробуждение в новом доме было страшным: «К утру Лариса поседела. Еще накануне приходили врачи, растирали ее тело, и теперь она могла двигаться. Но что-то плохо стала соображать. У нее все путалось в голове. Остальные жены видели, как она страдает. Им было жаль Ларису, и они ее утешали. Хозяин действительно будет любить ее больше всех. Не зря же заплатил за нее такие бешеные деньги. И хорошо, что он еще не старый, ему нет даже шестидесяти. И о своей судьбе ей не надо заботиться, потому что в стране только она одна белокурая и синеглазая. У всех остальных женщин черные волосы и черные глаза. Если даже она и надоест хозяину, то не скоро, не раньше, чем через два-три года. И он продаст ее не крестьянину, как их самих, когда придет время, а тоже знатному человеку, потому что на такую беленькую всегда найдется охотник. А то, что поседели волосы, убиваться не стоит, их сегодня же покрасят, и они опять будут золотистыми… <…>

А ведь такая хорошая жизнь могла быть у Ларисы».[649]

У советских людей статья вызвала неприязнь к арабам и африканцам, а те расценили ее как проявление негласной государственной политики расовой дискриминации. Не прошло и месяца, как тревогу забило руководство УДН: «Выступление “Комсомольской правды” 27 октября со статьей “Раскаяние опоздало” вызвало серьезное возмущение среди студентов-иностранцев, обучающихся в Москве, в том числе в Университете дружбы народов. Вместе с тем эта статья явилась толчком к увеличению нежелательных инцидентов по отношению к иностранным студентам со стороны отдельных советских граждан». На собраниях студентов из арабских стран звучали утверждения, что взгляды автора публикации «выражают политику, направленную на дискриминацию иностранных студентов, в первую очередь арабов и африканцев», приводилось много фактов «ухудшения отношения к арабам со стороны советских граждан (недоверие, оскорбления, побои) под влиянием статьи». Усилиями «арабских студентов-коммунистов» решения собраний «удалось свести к выбору делегаций, которые должны были заявить устный протест редакции “Комсомольской правды”». Итогом переговоров делегаций с членами редколлегии газеты стало «заявление редакции, что факты, приведенные в статье, не относятся к арабским странам».[650]

Это не только «не удовлетворило арабских студентов, но и вызвало новую волну протеста со стороны африканских студентов». Ведь получалось, что если статья «не относилась» к арабским странам, то коварный обольститель Махмут, подло обманувший Ларису, – африканец. На встрече с заместителем главного редактора «Комсомольской правды» Б. Д. Панкиным африканцы потребовали «поместить в газете разъяснение о том, что статья не имела в виду страны Африки». Отказ привел к «новому серьезному возбуждению», и ректору УДН пришлось провести собрание африканских студентов. Они заявили, что «опубликование статьи и позиция редакции усложняет взаимоотношения между африканцами и советским народом», привели «конкретные факты ухудшения отношения москвичей к африканцам после выступлений “Комсомольской правды”».[651]

В ноябре 1962 г. таких фактов накопилось столько, что последствиями злополучной публикации занялся ЦК КПСС. В документе, подписанном заместителями заведующих четырех отделов ЦК, сообщалось, что после выхода статьи «Раскаяние запоздало» участились случаи «грубого, оскорбительного» отношения к иностранным студентам «со стороны отдельных советских граждан». Нападениям в основном подвергались темнокожие студенты: «6 ноября с.г. у Киевского вокзала группа молодежи учинила драку со студентами Панамы. По утверждению панамских студентов, они подвергались побоям в 123 отделении милиции, куда панамцы были доставлены работниками милиции. 7 ноября с.г. в магазине “Гастроном” на шоссе Энтузиастов неизвестным гражданином без всякого повода был нанесен удар в лицо стоявшему в очереди конголезскому студенту Жану Пьеру Моянго. В ночь с 6 на 7 ноября в общежитии 1 Московского медицинского института был избит иракский студент Фараж. В июне этого года около общежития Московского автодорожного института неизвестные молодые люди избили студента этого института из Мали Бокума Мухума (сына министра иностранных дел Мали). В октябре с.г. в парке “Сокольники” были избиты два студента Московского автодорожного института Камара и Дисело, прибывшие на учебу из Сьерра-Леоне. Подобные факты имели место в г.г. Киеве, Харькове, Ленинграде. Известны случаи, когда иностранных студентов называют “дармоедами”, “обезьянами”, “черномазыми”, бездельниками и т. п. Большинство этих фактов не находит должного осуждения со стороны советской общественности и остается не расследованными органами милиции».[652]

Больше всего высокопоставленных чиновников беспокоило то, что противники СССР в «холодной войне» использовали эти эксцессы в пропагандистских целях: «Реакционные элементы среди иностранцев, некоторые посольства капиталистических стран пытаются использовать указанные факты для создания антисоветских настроений у неустойчивых зарубежных учащихся, склонить их к выезду из СССР, организовать недружественные акты против Советского Союза».[653] Помимо стандартных мер по «улучшению воспитательной работы» в документе предлагались конкретные контрпропагандистские мероприятия: «Газете “Вечерняя Москва” осветить на своих страницах один из случаев привлечения к ответственности хулиганствующих элементов за избиение студента-иностранца; <…> Агентству печати “Новости” подготовить и издать в двухмесячный срок на иностранных языках брошюру “Мы учимся в СССР”, содержащую статьи студентов-иностранцев, обучающихся в Советском Союзе, и распространить ее в зарубежных странах. В брошюре показать большую помощь Советского Союза в подготовке высококвалифицированных специалистов, особенно из слаборазвитых стран; на конкретном и ярком примере осветить успехи иностранных студентов, обучающихся в советских учебных заведениях, в овладении ими современными научными и техническими знаниями, в их культурном росте, в формировании у них прогрессивного мировоззрения».[654]

Существовал более быстрый, дешевый и, наверно, эффективный способ противодействия «созданию антисоветских настроений» среди иностранных студентов. Его предложили ЦК руководители УДН: «Дать указание об опубликовании в прессе хотя бы очень краткого разъяснения ошибочности» статьи «Раскаяние опоздало».[655] Отдел агитации и пропаганды решил не поступаться принципами и счел публикацию опровержения «нецелесообразным».[656]

Африканские студенты в СССР были объектом пристального внимания спецслужб, советских и зарубежных, становились вольными или невольными участниками пропагандистской составляющей «холодной войны».

16 июля 1961 г. английская газета «Санди Телеграф» опубликовала рассказ нигерийца Энтони Окочи о его учебе в УДН в октябре 1960 – январе 1961 г. под сенсационным заголовком «В Москве из меня готовили организатора восстания в Африке». Окоча приехал в Москву из Лондона. Он утверждал, что ходатайствовал о приеме в УДН его и его жены второй секретарь посольства СССР в Великобритании. Протекция советского дипломата нигерийской паре объяснялась тем, что жена Окочи Обиамака Азикиве была сестрой влиятельного нигерийского политика Ннамди Азикиве.[657]

Первые впечатления после приезда Окочи и его жены в Москву были благоприятными. Они получили стипендию и пособие на теплую одежду, тогда как в Лондоне им самим приходилось зарабатывать на жизнь и учебу. Как мужу с женой им предоставили не роскошную, но вполне удобную отдельную комнату, других же студентов «разместили по пять человек в комнате, причем один из пяти обязательно был русский».[658]

Неожиданности начались на занятиях. Значительную часть учебного времени занимало политическое просвещение. Свое впечатление от первой лекции Окоча описал, видимо, вполне искренне: «Толстый пожилой профессор поздравил нас на ломаном английском языке с приездом в самую счастливую и прогрессивную страну на земле. Затем он принялся поносить Британское Содружество Наций и все его принципы и доказывать, что западная демократия себя изжила. Дальше последовало изложение марксистско-ленинской философии и яростные нападки на христианство. Он заявил, что наш долг перед Африкой – научиться, как организовать народный фронт и вышвырнуть грабителей-империалистов в океан». Окоче лекция «очень не понравилась, особенно нападки на христианство».[659]

Однако даже такой примитивный уровень политического просвещения якобы возымел успех. Через восемь недель Окоча и его жена «были готовы объявить решительную войну западной демократии. Мы наизусть выучили основные положения марксизма-ленинизма. Мы научились ненавидеть то, что ненавидят русские, и любить то, что они любят».[660] Преподаватели УДН могли бы гордиться такой оценкой их труда, если бы она была достоверной.

Дальнейший рассказ Окочи не давал никаких оснований говорить о его марксистских взглядах или симпатиях к Советскому Союзу и напоминал низкопробный детектив «на грани полной чепухи»,[661] обильно сдобренный фантазиями автора. Он утверждал, что однажды ему удалось побывать на занятиях по «самообороне», где собралось около двухсот студентов из различных стран Африки, Центральной Америки и Азии. Это была настоящая диверсионно-разведывательная школа, где из студентов готовили террористов. «Серьезные люди в военной форме» учили их «стрелять по цели из пистолетов, винтовки и автомата», «взрывать динамитом мост, поезд, дом и другие объекты», показывали, «как кидать гранату в толпу, как быстро убить человека кинжалом, как провести ночной налет». Террористом Окоча не стал. У университетских властей на него были другие виды. Ему сказали: «Вы с женой будете организаторами».[662]

«Организаторов» тоже ждало много интересного, особенно специальный курс «колдовства». Вел его русский профессор, специалист по Африке, великолепно говоривший на языке суахили. «Он, – повествует Окоча, – начал урок словами: “Как вы знаете, население в некоторых слабо развитых районах Африки весьма суеверно, и его можно использовать для политических целей, только играя на суевериях. Отсюда вытекает необходимость взять на вооружение систему, близкую к той, которая способствовала распространению восстания Мау Мау в Кении. Один колдун, действующий среди племен, находящихся на низком уровне развития, может достичь большего, чем дюжина политпросветителей. Он может заставить массы делать все, что ему нужно. А если этот колдун будет коммунистом?”

Профессор продемонстрировал нам свое искусство. Он положил на стол череп, откуда стали раздаваться приказания, подобные следующим: “Ты слышишь голос своего предка. Я приказываю тебе убить сегодня ночью английского губернатора и принести мне его голову и кисти рук. Если ты этого не сделаешь, я наложу на тебя и твою семью заклятие”.

“Я божий дух. Я приказываю тебе сжечь дом англичанина и изнасиловать его жену и дочь. Если ты этого не сделаешь, и ты, и твоя семья погибнете через семь дней”.

“Я Шанго, дух омута. Я затащу тебя под воду, если ты не вступишь в коммунистическую партию и не будешь делать все, что прикажет руководитель”.

Профессор показал нам радиомикрофоны, откуда исходили эти голоса. Он научил нас, как изображать приближающегося духа, как напускать облако дыма, в котором является дух, как извлекать из коробок жуткие звуки, как сделать, чтобы в темную комнату вошел скелет, как пугать привидениями врагов и притворяться, что в тебя вселился дух».[663]

Методы повстанцев Мау Мау, вооруженного антиколониального восстания в Кении 1950-х годов,[664] прекрасно знали преуспевшие в его подавлении британские спецслужбы, которые, очевидно, и подсказали Окоче сюжет о магическом политпросвещении. Непонятно, откуда в 1960 г. в СССР мог взяться русский профессор, который в совершенстве владел языком суахили. О тогдашнем уровне преподавания и знания этого языка в нашей стране дает представление записка, с которой 26 октября 1960 г. обратился в ЦК КПСС первый директор недавно созданного Института Африки АН СССР И. И. Потехин. Он просил разрешения зачислить в Институт кенийца Джеймса Очвату для помощи в работе над словарем языка суахили. «Нельзя же считать нормальным, – писал Потехин, – что до сих пор преподавание африканских языков ведется русскими преподавателями, которые никогда не слыхали, как народ говорит на этом языке. В результате, учащиеся знают грамматику и словарный фонд, но не умеют говорить, не владеют активной речью».[665]

Рассказ Окочи о его дальнейшей судьбе тоже носил зримые следы работы с ним британских специалистов соответствующего профиля. Он поведал, что в январе 1961 г. администрация УДН будто бы направила его с женой в Лондон, где он должен был выявлять среди африканцев подходящие кандидатуры для приема в университет. Окоча добросовестно делал это, выполнял другие поручения сотрудников посольства СССР и «советских агентов». Потом он получил приказ ехать в Нигерию для реорганизации двух законспирированных коммунистических движений. 30 мая 1961 г. он пришел в советское посольство за последними инструкциями. Там его познакомили с двумя членами подпольного коммунистического движения Нигерии, которые собирались ехать в Москву. Они поведали Окоче, что «при помощи Советского Союза Нигерия очень скоро станет коммунистическим государством». У них был соответствующий план «в виде напечатанного на машинке буклета». Он предусматривал «убийства, терроризм, поджоги, запугивание и все другие возможные средства создания общественной смуты». После прихода к власти «подпольных коммунистических движений» их лидеры собирались «объявить чрезвычайное положение по всей стране», распустить парламент, «уничтожить вождей и эмиров», «упразднить Конституцию», физически устранить некоторых нигерийских политиков. «В случае необходимости» планировалось «призвать на помощь русские войска».[666] Коварные замыслы потрясли Окочу, и он «вдруг понял, что за все золото России не согласится ввергнуть свою страну в кровавую пучину». Он спешно покинул посольство и решил, что порвет «всякие связи с коммунизмом» и не будет «иметь ничего общего с русскими, которые были посвящены в такие ужасные дела».[667]

Советские власти утверждали, что выступление Окочи было организовано британской разведкой. С. М. Румянцев обратился к редактору «Санди Телеграф» с просьбой опубликовать письмо, которое 20 февраля 1961 г. Окоча передал на его имя в советское посольство в Лондоне. Из письма следовало, что Окоча по своей инициативе уехал из Москвы в Лондон, где сотрудники британской полиции и министерства иностранных дел добивались от него антисоветских заявлений, предлагая взамен решить его материальные и жилищные проблемы. Окоча писал, что сделать это он отказался и давно бы вернулся в Москву, но нигерийское представительство в Лондоне не выдало ему паспорта. Румянцев выразил серьезные сомнения в подлинности интервью Окочи и заверил редактора, что УДН «не преследует никакой другой цели, кроме бескорыстной помощи народам Азии, Африки и Латинской Америки, и не помышляет об устройстве заговоров и восстаний».[668] В документах ЦК КПСС письмо Окочи фигурирует как подлинное.

ЦК поручило МИДу и КГБ принять меры для публикации письма Румянцева редактору «Санди Телеграф» и фотокопии письма Окочи Румянцеву в зарубежной прессе. Были проведены и другие контрпропагандистские мероприятия. «С опубликованным в газете рассказом Окочи, – сообщал секретарю ЦК КПСС Н. А. Мухитдинову Председатель Государственного комитета по культурным связям с зарубежными странами при Совмине СССР Г. А. Жуков 14 октября 1961 г., – были ознакомлены все студенты Университета дружбы народов, которые резко осудили это клеветническое выступление Окочи. После этого многие студенты африканских стран написали в газеты своих стран статьи об их учебе в Университете дружбы народов и сейчас получают от молодежи стран Африки благоприятные отзывы на эти статьи. <…> В настоящее время Университет дружбы народов готовит об Университете брошюру справочного характера, объемом примерно в 1,5 печатных листа. В ближайшее время брошюра будет издана большим тиражом на английском, французском и испанском языках, частично в Москве, частично представительствами агентства печати “Новости” за границей и распространена в странах Азии, Африки и Латинской Америки».[669]

Похоже, что история с Окочей была состряпана британскими спецслужбами для дискредитации политики СССР в Африке. И получила адекватный ответ. Но бывали ситуации, когда занять однозначную позицию советским властям было трудно.

Прибывшие в СССР через третьи страны сомалийские студенты, набранные оппозиционным СДС, открыто занимались в Москве политической деятельностью, направленной на свержение правящего режима. Центральное землячество сомалийцев провело в Москве 25–27 февраля 1961 г. съезд сомалийских студентов в СССР. 32 делегата приняли резолюции с резким осуждением внутренней и внешней политики Сомали как «насквозь реакционной», «предательской в отношении национальных интересов сомалийского народа и пагубной для его будущего». Съезд потребовал роспуска «недееспособного и безответственного» парламента, отставки правительства и президента, проведения досрочных всеобщих выборов, «свободных от коррупции». Делегаты выступили против сотрудничества Сомали с «Общим рынком», высказались за «всемерное укрепление существующей дружбы между сомалийцами и социалистическими странами во главе с Советским Союзом», призвали к «немедленному освобождению всех колониальных народов», ликвидации «всех форм империализма и колониализма», выразили «уважение борцам за свободу», «поддержку кубинской революции», резко осудили «агрессию Соединенных Штатов против Кубы», «практику расовой дискриминации в Южной Африке и Соединенных Штатах».[670]

Руководство землячества обратилось в УДН «с просьбой размножить решение съезда». Ему было отказано «со ссылкой на то, что это может отрицательно повлиять на официальные отношения двух стран».[671] Сам факт проведения съезда вызвал напряженность в советско-сомалийских отношениях. Министр информации Сомали Али Мохамед Хираве уведомил советского посла в Могадишо, что «конференция землячества сомалийских студентов <…> осудила в принятой резолюции порядки, существующие в Сомали как антидемократические, осудила действия президента Республики, парламента и правительства». Посол выразил сомнение в достоверности этой информации и пообещал «выяснить более подробно содержание решений конференции».[672]

Ему это не удалось. КГБ информировало ЦК КПСС «о фактах антиправительственных действий со стороны сомалийских студентов, обучающихся в СССР». Публичное признание этого было чревато крупным дипломатическим скандалом. Пришлось бы принимать меры против оппозиционеров, а это грозило потерей лица в глазах африканских левых националистов, не вязалось с декларируемой линией на поддержку «мирового революционного процесса». Решили, что «целесообразно поручить совпослу при случае сообщить Хираве, что в Москве ничего не известно об упомянутом им собрании землячества сомалийских студентов».[673]

В сомалийском посольстве в Москве и в самом Сомали о студенческих акциях было хорошо известно. Тем более что их участники действовали открыто, порой вызывающе. Посол Сомали в СССР Ахмед Мохаммед Адан сообщил заместителю заведующего I Африканским отделом МИДа И. С. Спицкому, что студенты, посланные в СССР СДС, «проводят в Москве время от времени собрания и принимают резолюции, которые прямо направлены против сомалийского правительства». Этим они не ограничиваются и «посылают в Могадишо в адрес правительства телеграммы, в которых <…> называют президента Османа “развратником”, а премьер-министра Шермарка – “вором и взяточником”». Посол неоднократно приглашал в посольство лидеров этой группы и «проводил с ними длительные беседы по вопросу их поведения, предупреждал, что их могут ждать неприятности по возвращении в Сомали». Но действия это не возымело, студенты говорили, что они «являются марксистами и ничего не боятся». Адан сказал, что ему, видимо, придется «посетить МИД СССР и настаивать на том, чтобы группа сомалийских студентов, которые занимаются деятельностью, направленной против правительства Сомалийской Республики, лично против президента и премьер-министра, была выслана из Советского Союза, поскольку такая деятельность может причинить серьезный ущерб дружественным отношениям между Сомали и СССР».[674]

Спицкий в духе полученных директив заявил, что «впервые слышит» о том, что посол рассказал ему «о части сомалийских студентов». Затем, чтобы не унижать собеседника совсем уж несерьезными аргументами, Спицкий заявил, что «ни одно советское учреждение, ни один советский гражданин не имеют никакого отношения к действиям сомалийских студентов, направленным против Республики Сомали или ее правительства». Посол ответил, что «не имеет никаких претензий к советским властям или к советским гражданам». Однако «вся беда в том, что деятельность иностранных студентов в СССР, подобная той, которой занимается часть сомалийских студентов, используется пропагандой западных держав, которые ищут любой повод для того, чтобы внушить правительству Сомали, как и правительствам других африканских стран, что в Москве иностранных студентов настраивают против их собственных правительств». Адан сослался на описанный выше случай с нигерийским студентом Окочей, который заявил в Лондоне, что «иностранные студенты обучаются в Москве методам подрывной работы против своих правительств, и их учат даже конкретно, как убивать президентов и глав правительств».[675]

Вопрос о сомалийских студентах поднимался и на более высоком уровне. Премьер-министр Сомали Абдирашид Шермарк заявил временному поверенному в делах СССР в Сомали С. С. Зыкову, что «имеются некоторые факты, которые, если их не устранить, могут самым серьезным образом сказаться на дальнейшем развитии дружественных советско-сомалийских отношений». Шермарк пояснил, что имеет в виду выделение стипендий оппозиционному СДС в обход министерства просвещения Сомали. «В настоящее время, – продолжал он, – Самантар разъезжает по Сомали, в частности по северным районам, и размахивает пачкой стипендий и авиабилетов, завлекая таким образом людей в СДС». Сомалийские власти считают, что Самантар, который виновен в «нелегальной переброске людей за границу», «служит иностранным интересам». Они договорились с ОАР, что та будет задерживать в Каире «всех лиц, которые направляются из Сомали в социалистические страны “по путевкам Самантара” и без ведома сомалийского правительства».

«Более печальным обстоятельством» премьер-министр назвал попытки «уполномоченных СДС» в Москве «на базе коммунистической доктрины сколотить из сомалийских студентов в СССР оппозиционную политическую группировку, враждебную правительству Сомалийской Республики». Побывавшие недавно в Москве сомалийские парламентарии сообщили ему, что на совещании сомалийских студентов, организованном СДС, было выдвинуто требование «о предании смертной казни президента Османа, премьер-министра Шермарка и других сомалийских государственных деятелей за национальную измену». Фактически «имеет место преступная деятельность против Сомалийской Республики на территории дружественного государства, а советские власти не принимают мер для ее пресечения». Шермарк сказал, что «он будет вынужден, по-видимому, отозвать всех сомалийских студентов из СССР, в том числе направленных и по государственной линии». Зыкову ничего не оставалось, как «подчеркнуть, что премьер-министр стал жертвой очевидной дезинформации, подготовленной теми лицами или силами, которые стараются ухудшить советско-сомалийские отношения в ущерб жизненным сомалийским интересам и в угоду империалистам».[676]

Похоже, угроза Шермарка возымела действие. С конца 1962 г. в оказавшихся доступными для автора документах нет свидетельств о нелегальной переброске в СССР рекрутированных СДС сомалийцев или о каких-то антиправительственных акциях со стороны сомалийских студентов на его территории.

В первой половине 1960-х годов был только один случай отзыва африканских студентов из СССР. Там училось много граждан Гвинеи, страны, которую Кремль хотел превратить в своего стратегического союзника, «витрину» советской политики в Африке.[677] Ничто не омрачало советско-гвинейские отношения, пока в декабре 1961 г. Гвинею неожиданно не покинул советский посол Д. С. Солод. Гвинейские власти обвинили его в «подрывной деятельности» и контактах с «заговорщиками» – преподавателями и учащимися лицеев, антиправительственные выступления которых были жестоко подавлены полицией.

Министерство иностранных дел Конакри потребовало скорейшей отправки всех учившихся в СССР гвинейцев на родину, где их ждала проверка на причастность к «заговору». Оказавшиеся доступными для автора документы позволяют лишь в общих чертах и фрагментарно восстановить ход событий, которые последовали за этим решением. Опасаясь расправы, 43 студента отказались покинуть СССР. Гвинейские официальные лица посчитали, что это случилось «при пособничестве советского правительства» и потребовали скорейшего выезда всех студентов в Гвинею.[678]

В начале января 1962 г. в Гвинею прибыл первый заместитель Председателя Совета Министров СССР А. И. Микоян для урегулирования ситуации, сложившейся после высылки Солода. Микоян заявил гвинейскому президенту Секу Туре, что «советская сторона оказывала и будет оказывать всемерное содействие отправке гвинейских студентов в Конакри, но выполнение полицейских функций» она «взять на себя не может».[679]

Гвинея продолжала настойчиво требовать отправки всех студентов. Этот вопрос неоднократно обсуждался на заседании политбюро единственной и правящей в Гвинее партии – Демократической партии Гвинеи (ДПГ). Было подготовлено жесткое заявление.[680] Из Москвы отозвали гвинейского посла. Тема студентов-невозвращенцев поднималась едва ли не в каждой беседе между советскими и гвинейскими официальными лицами. Так, министр обороны Фодеба Кейта заявил советнику посольства СССР И. И. Марчуку, что, отказываясь убедить студентов выехать в Гвинею, советская сторона «не отдает себе отчета в том, к каким серьезным последствиям это приведет советско-гвинейские отношения и как это может повлиять на позиции Советского Союза в Африке».[681]

Советское руководство не хотело новых неприятных сюрпризов в Гвинее и решило употребить власть в отношении непокорных гвинейских студентов. На специальных встречах с ними представители министерства высшего и среднего специального образовании и МИДа зачитывали «соответствующее заявление».[682] Выяснить его содержание автору не удалось, но после этих встреч студенты согласились вернуться в Гвинею и послали в политбюро ДПГ телеграмму, где они «признали свою ошибку и заявили о верности ДПГ».[683] Все студенты выехали на родину, успешно прошли проверку на лояльность правящему режиму и вскоре вернулись для продолжения учебы в СССР.

Политические перемены в африканских странах порой круто меняли судьбы их граждан, обучавшихся в СССР. В августе-сентябре 1961 г. по просьбе заместителя премьер-министра Конго Антуана Гизенги в военно-учебные заведения Министерства обороны СССР было принято 38 конголезских военнослужащих. На момент их выпуска в феврале 1962 г. Гизенга, преемник убитого первого премьер-министра страны Патриса Лумумбы, был отстранен от власти и арестован. Советское посольство в ОАР сообщило Министерству обороны, что на родине прибывшие из СССР конголезские военнослужащие будут арестованы как сторонники Гизенги. Было принято решение о «временной отсрочке» выпуска 30 конголезских курсантов Ташкентского высшего общевойскового командного училища, о чем им было сообщено. Все они оказались патриотами своей страны: «выставили ультимативное требование отправить их в Конго не позднее 17.2.62 г., угрожая в случае невыполнения этого требования использовать все средства “протеста” вплоть до самоубийств».[684] Удерживать новоиспеченных офицеров в СССР не стали и отправили в Конго, где все они были арестованы, но вскоре «освобождены, разжалованы в рядовые и направлены для прохождения службы в воинских частях, дислоцированных в провинциях».[685]

Разработанные в первой половине 1960-х годов принципы советской политики в отношении студентов из африканских стран, по сути, оставались неизменными вплоть до распада СССР. Новые постановления высоких инстанций об улучшении работы с иностранными студентами принципиально ничего не меняли. Жизнь между тем шла по своей колее. Далеко не все студенты из Африки за годы обучения в СССР становились «людьми с прогрессивными взглядами» и «искренними друзьями Советского Союза». Одни покидали его с добрыми чувствами, бывало, что и с российскими женами, другие – антикоммунистами, с убеждением, что в первой социалистической стране существует расизм.

Без учета положительного и отрицательного опыта советского опыта в отношении африканских студентов невозможно разработать разумную и взвешенную миграционную политику, которая отвечала бы национальным интересам России и не ущемляла права оказавшихся на ее территории иностранцев. Особенно с темным цветом кожи. Станут ли они благодарными друзьями нашей страны, а те, кто захотят остаться, – ее полноправными и лояльными гражданами?