Колониальная экономика

М. Херсковиц в упомянутой статье называет миссионерскую деятельность, просвещение, колониальную администрацию и медицину «институционализированными» сферами аккультурации.[758] Кроме того, он пишет о существовании и «аккультурационных механизмов», возникших как побочные продукты вовлечения колоний в мировую экономику. Здесь он называет урбанизацию как последствие индустриализации, а также введение системы наемного труда и новых отношений собственности.[759] Полагаю, что все это можно объединить в понятие «колониальная экономика».

Введение новых отношений собственности, новых сельскохозяйственных культур и системы наемного труда давали самые различные экономические, социальные, правовые результаты встречи культур. Одним из них была, например, система маило в Буганде.

Главнейшей целью британских властей в протекторате Уганда было извлечение экономической прибыли. Причем извлекать прибыль предполагалось простейшими путями. Идеальным предполагался вариант, когда массы населения занимались бы сельскохозяйственным производством на землях, формально принадлежащих британской короне, и вступали бы в различные производственные отношения с ее представителями на местах – с «туземной администрацией» и закупочными фирмами. При этом было желательно, чтобы эти массы обеспечивали себя пропитанием сами и к тому же производили что-то на экспорт для закупочных фирм.

Этим «чем-то» стал в первую очередь хлопок. Кроме него на экспорт производились кофе, чай, табак, некоторые другие культуры, но в рамках британской империи в Африке (а затем и не только в Африке) протекторат Уганда занял место производителя хлопка. Первый хлопок был посажен здесь в 1904 г., а уже к 1907 г. был получен первый большой урожай – 2 тыс. кип. С 1921 по 1938 гг. площади под хлопком и его урожаи выросли примерно в 10 раз.[760] В эти же годы доля хлопка в общем экспорте Уганды всегда превышала 70 %.[761] Причем выращивался хлопок в основном в африканском секторе хозяйства – Уганде вообще не суждено было стать поселенческой колонией, и в 1925 г., например, белых плантаторов там было всего 150,[762] а к 1945 г. в руках белых находилось не более 10 % земель.[763]

Деньги, вырученные земледельцами от продажи экспортных культур, шли на уплату налогов – сначала в Уганде был установлен налог на хижину и на огнестрельное оружие, позже замененный подушным налогом, ставка которого в разных районах протектората была различной. Что же касается производства продовольственных культур, то оно также возрастало, и земледельцы в основном снабжали себя продуктами питания сами.

Однако действительность Уганды отошла от идеальной модели, представлявшейся ее британским хозяевам. Вышеназванные особенности процесса создания протектората оказали свое влияние и в социально-экономической области. Христианизированная верхушка Буганды, ставшая коллективным соавтором «туземной администрации» протектората, сумела добиться еще и важных экономических уступок. Речь шла о беспрецедентном в Тропической Африке феномене – введении наследственной частной собственности на землю африканцев в условиях колониализма.

Частные земельные владения – от английского слова «mile» (миля) их стали называть в Уганде маило – появились прежде всего в Буганде. Первые пожалования земель вождям были сделаны еще в последние годы XIX в. Но по соглашению 1900 г. все обрабатываемые земли Буганды (46 % ее земельного фонда) были объявлены «собственностью тысячи вождей и частных земельных собственников, которые этими землями уже обладают».[764] Однако фактическая раздача земель в собственность была отдана на откуп христианизированной верхушке «туземной администрации», и в результате к 1908 г., когда раздача земель в Буганде была в основном закончена, таких «вождей-землевладельцев» оказалось не 1000, а 3700. Для баганда понятие «земельной собственности» было совершенно другим, чем для британцев. Владеть землей у баганда означало прежде всего иметь право управлять живущими на ней людьми. С них собирали налоги, но не от имени конкретного владельца, а от имени кабаки, который считался собственником всего сущего. Кроме того, такое владение землей было ненаследственным (выше уже говорилось, что к началу колониальной эпохи именно служилая аристократия составляла верхний социальный слой Буганды). Такое положение вещей отражалось в ставшей классической поговорке баганда: «Омвами ттафуга ттака, афуга абанту» (господин не распоряжается землей, он распоряжается людьми).

В колониальном земельном законодательстве Буганды условные держания земель сохранились лишь частично: по 8 кв. миль (2071,9 га) получали на время нахождения в своей должности вожди саза, по 16 кв. миль – три регента при кабаке. Позже из доли вождей саза были выделены участки и для вождей гомболола. Такие условные держания стали называться «официальными маило».[765]

Но основная масса розданных земель имела другой статус – частные маило. Что это означало, определил земельный закон 1908 г. Он дал европейское понимание собственности на землю. Маило можно было продавать, покупать и передавать по наследству. А главное, обладание землей не ставилось ни в какую зависимость от вышестоящего вождя. «Собственник маило, – говорилось в законе, – не может быть принужден к выплате части продукта натурой или денежной плате вышестоящему вождю».[766] Закон 1912 г. уточнял возможности передачи частных маило по наследству. Таким образом, в Буганду была введена идея самой настоящей наследственной частной собственности, практически неизвестная в раннем государстве в доколониальные времена. Причем произошел парадокс: система маило была введена по настоянию высших вождей, но вожди колониальной Буганды стали земельными собственниками не в традиционном, а в европейском понимании. Необходимо подчеркнуть, что если для первоначального получения маило была необходима определенная лояльность к верхушке «туземной администрации» (что не всегда означало лояльность британским чиновникам), то позже земли маило могли быть унаследованы или куплены, т. е. получены вне зависимости от близости к колониальным властям.

Буганда была не единственной частью Уганды, где возникли земли маило. Частные и официальные маило были пожалованы также в Торо и Анколе. Общий их объем составлял соответственно 376 кв. миль (97 380 га) в Торо и 334 кв. мили (86 503 га) в Анколе. По сравнению с 8 тыс. кв. миль земель маило в Буганде это не так много.[767] В Буньоро же поначалу вообще были пожалованы только официальные маило. Частные маило там получали, как правило, вожди-баганда. То же самое можно сказать и о других территориях протектората. С отзывом оттуда вождей-баганда в 1920– 1930-х годах их бывшие земли переходили в фонд земель британской короны.

Однако число земель маило в протекторате продолжало возрастать. Причем если в результате продаж и наследования земли, приводивших к дроблению маило, росло число собственников, то доля земель маило в общем фонде могла возрастать другими путями. Как это происходило, показывает пример Буньоро – еще одной части британской Уганды. Там при уходе в отставку колониальный вождь отрезал от официального маило (в Буньоро такие земли назывались бвесенгезе) часть земли в свою личную собственность. Такие земли, получившие название бибанджа, имели такой же статус, как и частные маило в Буганде, неофициально, конечно.

Почему же система наследственного частного землевладения, неизвестная ранее в местных обществах, стала настолько притягательной в условиях колониальной экономики? В доколониальные времена существовал естественный предел развития сельскохозяйственного производства: его ограничителем выступал предел потребностей в пище и изделиях ремесла самих производителей и господствующих социальных групп, в пользу которых изымался прибавочный продукт. Изымался он только в натуральной форме, денег в межозерных обществах не знали. Единственным способом накопления богатства был скот, источником приобретения которого являлись войны.

В колониальный период все изменилось. Войн вести было нельзя. Зато появились деньги – сначала рупии, а затем восточно-африканские шиллинги, на которые стало можно купить товары. Земля быстро приобретала товарную ценность, но главным образом не за счет производства продуктов питания, ведь даже в городе хозяйство оставалось полунатуральным, а за счет производства экспортных культур. И реализовывали эту ценность в первую очередь не те, кто обрабатывали землю (хорошо, если полученных за хлопок или кофе денег хватало на уплату налогов), а те, кто этой землей владели.

Каким же образом находила экономическое выражение собственность африканцев на земли маило? В законе 1908 г. ничего не было сказано о земельной ренте. Этим-то и воспользовались собственники. Ведь в первое десятилетие ХХ в. они получили в собственность обрабатываемые земли, т. е. земли с уже живущими на них издавна земледельцами. Традиционно эти земледельцы платили повинности в пользу верховного правителя в виде натуральных подношений и общественных работ, называвшихся соответственно в Буганде энвуджо и лувало. К традиционным повинностям относилась также служба в войске. С установлением протектората верховная власть «царя» была заменена верховной властью английского губернатора, в его пользу взимался денежный подушный налог и выполнялись общественные работы.

Традиционные повинности земледельцев на землях маило трансформировались в бусулу и энвуджо. Первый налог взимался просто за пользование землей собственника маило, а второй – за выращивание на ней экспортных культур. Постепенно оба платежа приняли денежную форму, их размер постоянно возрастал. Так, в Буганде в 1903 г. бусулу составлял 2 рупии, а в 1915 г. – уже 5 рупий, к 1918 г. размер бусулу достиг 10 шиллингов, а энвуджо – до 1/3 урожая.[768] Интересно, что слово «бусулу», отражая реалии колониального общества, возникло в Буганде (исследователи считают, что это заимствованное языком луганда суахилийское слово «ушуру» – налог) и распространилось по всему протекторату в новом значении, отраженном в словарях языка луганда, – земельная рента. Отметим, основной ареал распространения этого явления – именно Буганда, где сконцентрировалось большинство земель маило протектората.

Поэтому именно в Буганде для стимулирования выращивания экспортных культур британские власти были вынуждены принять и провести через люкико закон, ограничивающий эксплуатацию земледельцев на землях маило. Этот закон, вступивший в силу 1 января 1928 г., получил название «Закон о бусулу и энвуджо». Он ограничил бусулу 10 шиллингами в год с каждого земледельца, а энвуджо – 4 шиллингами с каждого акра, занятого под хлопком или кофе. Закон также закрепил определенные права держателей земельных участков – право их передачи по наследству, а также запрет на сгон их с земли и изменение суммы платежей в случае смены владельцев участков маило. Одновременно держателям земель запрещалось сдавать их в аренду.[769]

Таким образом, «Закон о бусулу и энвуджо» закрепил новые социальные связи, возникшие в африканском секторе сельского хозяйства Буганды на землях маило.

Была законодательно оформлена эксплуатация африканцев на базе крупной земельной собственности, правда, при одновременном ограничении этой эксплуатации. Здесь важно подчеркнуть, во-первых, нежелательность возникшей ситуации для британских властей: во многих официальных документах администрации протектората говорится о недопустимости «распространения идей фригольда и лендлордизма». Во-вторых, следует отметить, что бусулу и энвуджо возникли в новых условиях на основе традиционных повинностей. Колониальные вожди стали взимать налоги в пользу и от имени британских властей. Однако в «королевствах» вождями стали в большинстве случаев выходцы из традиционной аристократии – родовой или служилой. И именно из этого для земледельцев вытекала необходимость платить им налоги. Но землевладельцами стал первоначально тот же круг колониальных вождей. И основой для уплаты им бусулу и энвуджо было не их право собственности на землю, а право распоряжаться людьми. Поэтому можно говорить о реализации традиционных личностных связей в новой форме – денежной ренты на основе другого новшества – частной земельной собственности. Закон же 1928 г. как бы заменял личностные связи вещными, прикрепив земледельца к земле, а не к ее собственнику, и связав платежи бусулу и энвуджо с собственностью на землю. (Заметим, что это совсем не означало, что с момента вступления в действие закона основные массы земледельцев понимали сущность бусулу и энвуджо именно так, как это трактовалось в документе.)

Хотя колониально-феодальный уклад был для британских властей нежелательным, в Буганде сельское хозяйство развивалось преимущественно в его рамках. Несмотря на дробление (акты купли-продажи и наследование) и рост числа собственников маило с 18 тыс. в 1936 г. до 50 с лишним тыс. человек в 1955 г., крупное землевладение было основным в Буганде и к концу колониального периода.[770]

Понятно, что в разных сферах колониальной экономики африканцы заимствовали трудовые навыки, виды, орудия и предметы труда у европейцев. Изменялся и их повседневный быт. Но вот интересное явление: в источниках есть указания и на обратный процесс.

Так, в письме из Танганьики в Берлин от 14 октября 1933 г. говорится:

«Многие немецкие фермеры не берегут немецкий язык. Дети вырастают со своими черными слугами и почти исключительно учат суахили. Родители слишком мало значения придают тому, чтобы обучить своих детей немецкому языку. В результате дети, приходя в семилетнем возрасте в школу, не могут объясниться по-немецки».[771]

Влияние на европейцев жизни на ферме со множеством работников-африканцев могло быть и однозначно отрицательным. Так, в том же документе говорится: «Важным упущением является тот факт, что дети в Восточной Африке не могут делать сами малейшей практической работы, все делается слугами».[772]