Г. В. Цыпкин. Расовая проблема в Эфиопии

We use cookies. Read the Privacy and Cookie Policy

Расовый гнет, расовая неприязнь возникают в определенных условиях, но не сами по себе. Такими условиями, в частности, могут быть проживание в рамках единого государства этносов, относящихся к разным антропологическим расам, или же установление колониального господства какой-либо европейской державы над той или иной территорией, скажем, в Африке, что в значительной мере и явилось одной из причин возникновения этого феномена.

Определенный интерес представляет рассмотрение понятия «расизм» применительно к Эфиопии – стране, с незапамятных времен сохранявшей независимость, население которой составляли если не представители отдельных рас, то, во всяком случае, представители различных этнических типов. Ведь порой для возникновения расовой неприязни достаточно небольшого различия в цвете кожи и особенностях строения черт лица. За этнонимом «эфиоп» стоят представители почти 80 этносов, что позволило К. Конти Россини называть Эфиопию «музеем народов».[373]

В результате поражения Эфиопии в итало-эфиопской войне 1935–1941 гг. страна была превращена в колонию Италии. Впервые в своей истории, хоть и на короткий срок, население страны ощутило со стороны оккупационных властей проявления расизма, принявшего в Эфиопии специфические формы. Об этом речь пойдет во второй части работы, вначале же необходимо выяснить, насколько проявление расизма было свойственно самим эфиопам, насколько расовая неприязнь участвовала в их мировоззрении, в их отношении к себе и окружающему миру. Иными словами, необходимо, хотя бы в общих чертах, представить характерные особенности традиционного эфиопского общества и прежде всего систему его духовных ценностей.

При этом следует пояснить, что автор подразумевает под понятием «традиционное общество». В данном случае оно используется не для соотнесения с общественно-формационными и социально-классовыми категориями, а для выделения того типа социальной организации, в которой традиции играют первостепенную роль, являясь, по сути дела, основой ее воспроизводства. Иными словами, под термином «традиционное общество» в самом общем плане понимается особый способ социокультурной регуляции, свойственный этому обществу и осуществляемый преимущественно при помощи традиций. Сохранявшееся на протяжении многих веков, вплоть до 1970-х годов, социально-экономическое и политическое устройство эфиопского общества, незначительность изменений в его духовной и культурной жизни, равно как и живучесть и сила традиций обусловили возможность определить его как «традиционное».

Откуда «есть пошло» население Эфиопии, как формировалась этническая карта страны? В VI–V в. до н. э. происходил процесс переселения на побережье Эфиопии представителей различных племен Южной Аравии, в том числе и из Сабы, достаточно развитого в социально-экономическом отношении царства. Семиты-иммигранты привезли с собой письменность, семитский язык, ремесла. Это были в основном светлокожие люди, отличавшиеся от коренного населения Африканского материка. Продвигаясь дальше вглубь страны, они постепенно перемешались с местным кушитоязычным населением, стоявшим на более низкой ступени социально-экономического развития. Много позднее, во второй половине XIX в., в процессе феодальной экспансии в состав эфиопского государства были включены обширные территории на западе и юго-западе, населенные негроидными племенами шеллук, нуэр, барья и рядом других. Еще раньше, в XVI в., началось вторжение из южных районов Африканского Рога в пределы Эфиопии племен галла (самоназвание оромо), которые в течение двух веков обосновались в разных частях страны, заняв около трети Эфиопского нагорья. Таковой была да и сохраняется по сей день этническая карта страны. Привело ли наличие в пределах одной страны населения различных расовых типов к проявлению расизма, к возникновению расовых антагонизмов, к привилегированному статусу одних этносов по отношению к другим?

Ключ к пониманию ситуации в этой сфере следует искать прежде всего в государственной религии страны, вернее, в конфессиональной принадлежности населяющих ее этносов.

Практически все историки-эфиописты отмечают всеобъемлющую роль, которую играла в жизни эфиопского общества религия, определявшая взгляды и поступки каждого эфиопа. Принятие эфиопскими правителями христианства в IV в. стало важнейшим фактором, определившим дальнейший путь исторического развития страны. Распространение в среде эфиопского общества одной из мировых религий на раннем этапе ее становления сыграло огромную роль в процессе духовного формирования эфиопов. В соответствии с существовавшей на протяжении многих веков концепцией, Эфиопия рассматривала себя не как часть Африканского континента, а как часть христианского мира. В соответствии с этой концепцией истоки своей истории и культуры эфиопское общество усматривало в христианстве – религии, связывающей его с Римом и Византией.[374]

Это обстоятельство сыграло первостепенную роль в становлении и развитии взглядов эфиопов на себя и окружающий мир. У эфиопа-христианина формировалось чувство превосходства над людьми иных религиозных конфессий, будь то ислам либо какие-нибудь местные верования. Не антропологическими признаками, а принадлежностью к истинной, по мнению эфиопов, религии определялось место человека в обществе. Коллективная самоидентификация неизбежно была связана с господствовавшей в Эфиопии религией, христианством.

Самосознание эфиопов как африканцев стало формироваться много позже и, как правило, в ситуации столкновения с европейцами и европейскими реалиями. Интересное наблюдение на сей счет содержится в работе польского историка Ю. Халасинского: «Когда эфиопа, принадлежащего к молодому поколению интеллигенции, – пишет он, – спросили, считал ли себя африканцем его дед, он ответил: “Мой дед? Никогда. Сама мысль об этом была для него унизительна. Он не имел ничего общего с Африкой. Он не был африканцем. Он был эфиопом, чистым эфиопом и гордился этим… Мой отец испытывал почти те же самые чувства. По крайней мере до 1935 года. Тогда пришли итальянцы. С этого времени он стал чувствовать, что является африканцем… Когда я сам стал африканцем? Когда я первый раз приехал в Европу”».[375]

Своеобразное представление о социальной структуре страны дает созданная в начале ХХ в. картина эфиопского художника Алема Хадиса. Изображенная на ней женщина олицетворяет мать-Эфиопию. Над ней в виде большого льва изображен император Менелик, маленького – его наследник на императорском троне Лидж Иясу. Ниже в виде львов размером поменьше нарисованы феодалы, стоящие на спинах быков, олицетворяющих крестьянство, трудом которого кормилась страна. И в самом низу в образе свиней изображены нехристи, население завоеванных областей.

Безусловно, жизнь эфиопского крестьянина, хоть и христианина, была нелегка. Но еще хуже была жизнь человека, находящегося вне сферы христианской религии. Согласно древнему кодексу законов «Фытха Нэгест» («Право царей»), христианин не мог быть обращен в рабство. Отсюда невольничий рынок (а Эфиопия долгое время была одним из ведущих поставщиков рабов в страны Аравийского полуострова) формировался за счет нехристианского населения как в исторической части страны, так и на новых территориях. Уже даже то обстоятельство, что каждый нехристианин являлся потенциальным кандидатом в рабы, приводило к восприятию его как человека второго сорта со всеми вытекающими отсюда последствиями.

Понятно, что в этих условиях нехристианское население пыталось как-то себя обезопасить. Французский путешественник Ги ле Ру, побывавший в 1896 г. в области Уалламо на западе Эфиопии, пишет о местном мальчике, попросившем у него синий шнурок, ношение которого на шее является таким же знаком принадлежности к христианству, как и крестик. Когда европеец спросил мальчика, не собирается ли тот принять христианство, тот ответил: «Мне до него дела нет, шнурок мне нужен потому, что все солдаты издеваются надо мной. Они показывают на меня пальцем и говорят: “Глянь на этого уалламца без шнурка, собака и то лучше его!”».[376]

При некоторых императорах, прежде всего при Йоханнысе IV (1872–1889), известном своим религиозным рвением, осуществлялся процесс и насильственного обращения в христианскую веру. В Уолло, где наиболее сильны были мусульманские настроения, по приказу императора были отправлены самые ревностные священнослужители. Решив, говоря словами Г. Маркуса, который перефразировал известное выражение короля Генриха IV, что «Уолло стоит обедни», оромская верхушка предпочла подчиниться воле эфиопского монарха. Один из наиболее влиятельных вождей Уолло Мухаммед Али после крещения получил имя Микаэль и был пожалован титулом раса. Несколько позднее он был приближен ко двору Менелика, получил в жены императорскую дочь Шуарег, а их сын Лидж Иясу после смерти императора возглавил страну. Чаще всего опасение возможных последствий для нехристианина приводило к формальному принятию христианства со стороны оромо и других этносов, при этом многие из них втайне продолжали исповедовать прежнюю веру, являясь, по эфиопской поговорке, «христианами днем и мусульманами ночью». Процесс насильственной поголовной христианизации, державшийся исключительно на силе, впоследствии сошел на нет. По словам эфиопского историка Тайе Гэбрэ-Мэдхына, «после смерти Йоханныса большинство оромо отошло от чистой христианской веры».[377]

Как бы то ни было, но переход в христианскую веру уравнивал людей, предоставляя новообращенным больший шанс в жизни и освобождая их от ощущения своей второсортности. Так, на протяжении почти всей истории Эфиопии мусульманское население было лишено права владеть землей, что побуждало его заниматься преимущественно торговлей, занятием, по бытовавшему в стране мнению, малопочтенным и недостойным для эфиопа-христианина. Переход же в монофизитскую веру открывал перед бывшими мусульманами доступ к владению землей в христианских областях Эфиопии. Г. Маркус отмечал: «В то время как язычники, насильственно обращенные в христианство, имели чисто внешнее отношение к новой вере, для некоторых из них акт обращения означал собой начало процесса аккультурации и аккомодации, которые в конечном счете являлись важными сторонами политического вовлечения в состав эфиопского государства. Так как северяне использовали различные методы косвенного управления, правящая верхушка различных покоренных народов все более и более входила в общение с довольно развитыми и культурными христианами, особенно в военных городках и административных центрах».[378] Таким образом шел процесс вовлечения местной знати в среду господствующего класса феодальной Эфиопии. Многие оромо, приняв христианство, становились частью ближнего окружения императора Менелика. Примером может служить карьера раса Гобэны Дачи, самого доверенного военачальника-оромо, получившего в жены одну из дочерей монарха.

Таким образом, можно предположить, что расовая принадлежность, цвет кожи и другие антропологические признаки не играли заметной роли в определении статуса человека в традиционном эфиопском обществе. В конце концов, судя по описаниям, цвет лица того же Менелика был несколько темнее, чем обычно у амхарской знати, что дало повод недоброжелателям говорить о примеси негроидной крови. Но это не помешало ему стать императором. Точно так же явные негроидные черты выходца из западной провинции страны Мэнгысту Хайле-Мариама не явились для него препятствием для того, чтобы возглавить в 1970-е годы эфиопскую национально-демократическую революцию.

Для традиционного эфиопского общества помимо конфессиональной принадлежности человека важным было место, занимаемое им на социальной лестнице, его умение пробиться в жизни и занять завидную должность. Еще в конце XIX в. А. К. Булатович отмечал, как он выразился, «практический» ум эфиопов: «Они преклоняются перед богатством, положением, личными заслугами до тех пор, пока эти элементы силы налицо, но их больше нет – богатый обеднел, у начальника отняли его область, сильный при дворе подвергся опале, – дети сильного и великого человека ни по богатству, ни по положению не представляют из себя ничего выдающегося, – и тогда эти лица становятся наравне со всеми прочими и самый последний солдат будет говорить им “ты”».[379]

О значимости социального статуса, а не цвета кожи можно сделать вывод из содержания одной из новелл эфиопского писателя Кэббэде Микаэля. Один из персонажей его рассказа, носитель ярко выраженных негроидных черт, приехав в Аддис-Абебу из далекой провинции, предпочел выдавать себя за студента из Ганы, оправданно надеясь повысить в глазах людей свое реноме.

До периода итальянской оккупации 1936–1941 гг. Эфиопия не сталкивалась с расизмом со стороны европейцев. Жители отдаленных от главных дорог деревень могли всю жизнь прожить и ни разу не увидеть белого человека. Население гордилось независимостью своей страны и не испытывало комплекса неполноценности по отношению к заезжим европейцам. Более того, можно говорить если и не о некотором расизме по отношению к представителям белой расы, то, по крайней мере, об очевидной ксенофобии. Такое отношение к белым стало складываться с середины XVI в., когда в почти проигранной войне с мусульманским султанатом Адалем во главе с имамом Ахмедом ибн-Ибрагим аль-Гази, более известным в Эфиопии под именем Грань (Левша), христианский правитель Эфиопии обратился за помощью к Португалии. Португальские мушкетеры с помощью огнестрельного оружия склонили чашу весов в пользу Эфиопии. Все было бы хорошо, но, рассчитывая на благодарность, португальцы попытались насадить в стране католичество, достигнув в первые годы определенных успехов в этом начинании. Ярым защитником чистой веры отцов выступило духовенство страны, которое добилось изгнания португальских католических священнослужителей. С тех пор прошли века, но по-прежнему в проповедях в эфиопских церквях содержится упоминание об угрозе, которая исходила древним церковным заветам от белых европейцев. Недоверие и нелюбовь к белому человеку, которого в Эфиопии называют презрительно «фэренджем», были усилены и неоднократными попытками Италии установить свой контроль над Эфиопией. Накануне итало-эфиопской войны 1895–1896 гг. в стране пользовалась популярностью песня, в которой, в частности, говорилось: «От укуса черной змеи вы вылечитесь, но от укуса белой змеи – никогда». Естественно, что под «белой змеей» подразумевались европейцы.

На протяжении веков эфиопское традиционное общество, за исключением нескольких просвещенных правителей, таких, в частности, как императоры Теодрос II и Менелик, отвергало все новое, что приходило в страну из Европы. Немногие европейцы, побывавшие в Эфиопии, еще какие-нибудь сто лет назад рассматривались как носители вредных идей и мыслей, способных только сбить с праведного пути богобоязненного эфиопа, живущего по заветам отцов и дедов. Вот так и складывался стереотип белого человека, существа скорее злонамеренного, чем благонамеренного.

О малоуважительном отношении эфиопов к европейцам неоднократно упоминалось в донесениях русских дипломатов из Аддис-Абебы. Примером, в частности, может служить донесение временного поверенного России в Эфиопии С. А. Лихачева от 17 декабря 1906 г.: «Сего числа, при выезде моем из ограды временно вверенной мне Миссии, при проезде брода через р. Кабаны, проезжавший тут же галлас низменного происхождения, пропустив меня с конвоем мимо, произнес классическое, столь часто здесь повторяющееся, туземное бранное слово “Уша фаренджи” (фэрендж. – Г. Ц.) (собаки иностранцы). Само собой разумеется, нельзя оставлять здесь безнаказанно ни одной туземной дерзости, этого не допускает европейский престиж, но преследовать виновных, в большинстве случаев необразованных людей низшего класса, слишком строгими наказаниями я считаю делом довольно жестоким. Виноват не дикий, безответственный при наказании туземный крестьянин или солдат, нет; виноваты его начальники, которые не сумели ему внушить уважение к европейцу и подчас, даже наоборот, разжигают в нем расовую ненависть. Не ударами курбачей (палки бегемотовой кожи), но кандалами и тюрьмой можем мы внушить к себе если не любовь, то по крайней мере уважение туземцев. Единственно рядом правильно проведенных реформ в стране, из которых низшее туземное население извлечет выгоды и выйдет из того почти рабского положения, в котором оно состоит теперь по отношению своих начальников, можно рассчитывать добиться изменения взгляда туземца на европейца».[380]

Русский дипломат совершенно справедливо подметил, что антиевропейские настроения в стране насаждались прежде всего имущим классом, опасающимся, что проникновение европейцев, заимствование некоторых элементов европейской цивилизации может каким-то образом повлиять на безусловное господство в стране феодальной верхушки.

Еще более категоричен в своей оценке данной ситуации врач Миссии А. Кохановский, одно время также исполнявший обязанности временного поверенного. Сообщая в российский МИД о деятельности в Аддис-Абебе одной из первых школ европейского образца, он пишет: «Любопытно, что эта коптская школа не учит любить европейцев. Скорее наоборот. Отвечая настроению современного общества в Аддис-Абебе, она внушает золотой молодежи, что белые это “недт-улач” (непереводимое слово, презренный белый), и европеец чаще слышит эту площадную брань “недт-улач” от знатной молодежи, чем от бедняков. Со времени болезни императора (Менелика II. – Г. Ц.), бывшего едва ли не единственным другом европейцев, сознательно относившимся к неотвратимой европейской культуре, – абиссинцы стали глядеть на европейцев (к которым относят и русских, исключая разве только армян и греков) не только как на своих политических врагов, но и как на вообще ненавистных им людей, вносящих новшества, прививающих вредные идеи и чувства рабам и порабощенным народам (волламцам и др.), враждебных самому духу и строю абиссинского феодального государства и подготовляющих экономический переворот; а последний, подняв и обогатив предприимчивых, хозяйственных галласов, волламцев, падет всей тяжестью на ленивых абиссинцев, для которых труд, – как нечто позорящее свободного человека и воина, – менее допустим, чем воровство и разбой».[381]

* * *

В истории Эфиопии был период, когда население этой страны испытало на себе расизм в его современных формах и проявлениях. Речь идет о периоде 1936–1941 гг., когда в этой части Африканского Рога был установлен итальянский оккупационный режим. В отечественной исторической литературе изучению проблемы итальянского расизма в Африке практически не уделялось внимания. Интерес у исследователей в первую очередь привлекали такие сюжеты, как сам ход итало-эфиопской войны 1935–1941 гг., формы и методы эфиопского сопротивления, влияние этой войны на развитие международных событий. Естественно, что данная тема самый большой интерес вызвала у итальянских историков, поскольку принятые Римом расовые законы наложили заметный отпечаток и на развитие самой Италии.

Вплоть до создания в 1936 г. своей крупной колонии на Африканском континенте – Итальянской Восточной Африки в составе старых колониальных владений Сомали и Эритреи и только-только завоеванной Эфиопии – официальная политика Рима хоть и содержала в себе некоторые элементы расизма по отношению к населению своих колоний, тем не менее не отличалась особой жестокостью. Для итальянцев, как и для населения любой средиземноморской страны, не были характерны какие-либо расовые проявления к представителям других рас. В той же Эритрее, которая была образована в 1890 г., сосуществование итальянских чиновников, военнослужащих и местного населения на протяжении более чем сорока лет не было омрачено заметной расовой неприязнью. Конечно, существовала разница в социальном статусе, карьерных возможностях, праве на занятие какой-либо административной должности, но все это было скорее не результатом расовой принадлежности, а следствием того, что одни были в колонии хозяевами, а другие – подчиненным им населением. Скажем, квалифицированный автомеханик из местных мог зарабатывать и жить ненамного хуже, чем малообразованный итальянец-переселенец.

Как правило, все итальянские авторы работ по итальянскому расизму в Африке, стремясь подчеркнуть относительный либерализм по отношению к эритрейцам, уделяют большое внимание явлению, которое они обозначают словом «madamismo», трудно переводимым на русский язык. Суть этого явления – неосуждаемое с обеих сторон создание межрасовой семьи из пребывающего в колонии итальянца и представительницы прекрасного пола из числа местных жительниц. Во всяком случае, для эритреек такой брак не представлял ничего особенного. В Эритрее, как и в Эфиопии, существовало несколько форм брака – церковный, гражданский и, что важно для изучения упомянутого явления, брак на определенный период времени согласно заключенному между обеими сторонами контракту. Известный под названием бэдэмоз (дэмоз в переводе с амхарского означает «зарплата»), такой брак был идеален для любвеобильного итальянца, оторванного от женского общества. Согласно традиции, мужчина в таком браке обязан был обеспечить свою временную жену жильем, нехитрой мебелью, продовольствием и определенной суммой денег. Самым важным было то обстоятельство, что дети, рожденные в браке бэдэмоз, считались законными.

В целом высшие чины колониальной администрации неодобрительно относились к подобным бракам, но их число по мере увеличения численности итальянцев в Эритрее неуклонно возрастало.

В содержательной статье Ричарда Панхерста, знакомого со многими итальянскими работами, в которых большое внимание уделено описанию жизни колониальных чиновников и военнослужащих в Африке, приводятся любопытные факты относительно «madamismo».[382] В частности, он упоминает об итальянском офицере, который нанял нескольких охранников из местных для сопровождения своей жены-эритрейки. Другой офицер, явившись утром на службу, тут же отправлял своего денщика варить кофе жене, а также периодически отправлял нескольких солдат-итальянцев колоть дрова и выполнять другие работы по дому. По возвращении в Италию тот же офицер приказал одному из сержантов каждое утро справляться о здоровье своей бывшей жены и еженедельно информировать его об этом в письмах. Местные жены итальянцев отнюдь не ощущали неодобрения со стороны своих земляков, они скорее вызывали зависть, поскольку лучше жили, одевались и питались.

Большинство итальянских авторов из числа бывших колониальных чиновников и военнослужащих одобрительно отзывались о системе смешанных браков, хотя они и вели к значительному росту числа полукровок. Отмечая это обстоятельство, один из них, Алессандро Сепелли, пишет, что «хотя отъезд итальянских отцов на родину создавал проблему брошенных детей, практически все уехавшие продолжали заботиться о своих бывших семьях».[383] Более того, поскольку, согласно итальянскому законодательству, дети от смешанных браков имели право на итальянское гражданство, часть их отправлялась на учебу в университеты Италии, получая финансовую поддержку от своих белых отцов.

По мнению того же автора, итальянцы не испытывали предубеждения против иного цвета кожи, что отличало их от англосаксов. Точно так же эфиопам не был присущ комплекс некой второсортности, поскольку они считали, что отличаются от других африканцев.

Вместе с тем итальянское законодательство так и не выработало единого подхода к смешанным бракам. Если 27 июня 1924 г. Апелляционный суд в Риме вынес постановление о том, что расовое различие между итальянцами и эфиопами делает невозможным брак между итальянским мужчиной и эфиопской женщиной, то такой же суд в Турине 17 октября 1925 г. постановил, что подобное расовое различие не может служить препятствием для заключения брака. Единственным юридическим актом, имеющим отношение к смешанным бракам, являлся закон об итальянском гражданстве от 12 июня 1912 г., в соответствии с которым гражданство детей от таких браков определялось национальностью отца.

С приходом к власти в Италии фашистов в начале 1930-х годов расовые моменты в колониальной политике Рима все более усиливались. Это проявлялось и в ряде газетных материалов о величии белой расы, и в осуждении смешанных браков, и во введении сегрегационных постановлений в отношении колониального населения. Так, в соответствии с постановлением администрации Эритреи, местное население могло занимать в автобусах специально отведенные для них места в задних рядах салона, в то время как передние предназначались только для итальянцев. Все эти проявления знаменовали перемены в официальной расовой политике итальянского правительства накануне вторжения в Эфиопию.

В одной из своих речей дуче Бенито Муссолини заявил, что «империи создаются силой оружия, но сохраняются благодаря престижу победителей». Важное место в этом процессе он отводил выработке в солдатах, направляемых в Эфиопию, чувства расового превосходства над местным населением. Не то чтобы он призывал к варварскому отношению к побежденным, но эфиопы должны были четко усвоить, что итальянцы – раса господ и удел представителей другой расы – повиноваться им. Дуче беспокоили довольно мягкие межрасовые отношения в Эритрее, и он не желал их повторения в Эфиопии.

В ходе войны с Эфиопией итальянцы не сразу стали осуществлять на практике свои расистские идеи. Накануне войны официальная итальянская пропаганда много трубила о цивилизаторской миссии Рима в Африке, и поспешность в реализации новых расовых идей могла нанести вред стране на международной арене. Во всяком случае, на первом этапе войны расовые проблемы не выпячивались. Ведь итальянские солдаты, направляющиеся в Африку, полагали, что среди трофеев победителей будут и эфиопские женщины. Самой популярной среди солдат в то время была песенка «Черное личико», припев которой гласил: «Черное личико, прекрасная абиссинка, надейся и жди, когда я к тебе прибуду и дам тебе нового дуче и другого короля».

После захвата Эфиопии новая итальянская расовая политика начинает приобретать зримые черты. Спустя две недели после торжественного въезда победителей в Аддис-Абебу официальная «Гадзетта дель пополо» опубликовала статью под заголовком «Фашистская империя не должна стать империей полукровок». Спустя пару дней римский корреспондент газеты «Ньюс кроникл» сообщал: «Во вчерашнем номере газеты “Мессаджеро” появились сообщения, что итальянские переселенцы и местное население должны держаться подальше друг от друга и в дальнейшем в Эфиопию будут отправляться только женатые мужчины со своими женами». Далее сообщалось о таинственном исчезновении фотографий эфиопок из витрин магазинов и намерении властей запретить песню «Черное личико».[384]

Последовали изменения и в законодательной сфере. Так, 1 июня 1936 г. были внесены поправки в административный закон для Итальянской Восточной Африки, в соответствии с которыми итальянское гражданство могло быть предоставлено местным жителям лишь при условии, что оба родителя являлись итальянцами по происхождению и если черты лица соответствовали европейским. Инициатором этой поправки был сам Б. Муссолини. Таким образом закрывалась возможность для подавляющего большинства детей из смешанных браков на получение итальянского гражданства.[385]

Похоже, что в Министерстве по делам колоний собрались одни трудоголики, почти каждый день издавались законы, связанные с межрасовыми отношениями. Уже в начале июля того же года в Триесте состоялась важная конференция по колониальным проблемам, важнейшей из которых была проблема межрасовых отношений. Выступивший с речью министр по делам колоний А. Лессона заявил о необходимости проведения жесткой расовой политики, не допускающей никакого промискуитета. В инструкции вице-королю Эфиопии Р. Грациани от 5 августа он подчеркивал необходимость раздельного существования представителей черной и белой рас и что белая раса должна постоянно демонстрировать свое расовое превосходство по отношению к местному неевропейскому населению.[386]

Материалы на расовую тему стали привычным сюжетом итальянской прессы. Например, в одной из статей утверждалось, что «фашизм защищает белую расу и делает все, чтобы поддерживать ее чистоту. Итальянская нация обладает качествами, которые она должна беречь и приумножать. Необходимо предпринимать все усилия, чтобы находящиеся на территории Восточной Африки итальянские рабочие не якшались с местным населением, которое способно нанести моральный и физический вред великолепной расе, создавшей новую империю… В Италии должно быть место только для нас, белых итальянцев, и наша кровь не должна смешиваться с кровью представителей других рас. Люди, никогда не бывавшие в колонии, не имеют никакого представления о полукровках. Их презирают белые, недолюбливают черные, а сами они ненавидят и тех и других».[387]

По сути дела, главный удар фашистское руководство Италии направило против смешанных браков, видя в них угрозу для создаваемой дуче новой империи. Во всяком случае, любой газетный материал на расовую тему ставил эту проблему во главу угла.

19 апреля 1937 г. новым императором Эфиопии – королем Италии Виктором Эммануилом III был подписан первый указ, устанавливающий меру уголовного наказания за вступление в брак итальянца с представительницей местного черного населения. Согласно указу, каждый итальянец, «предавший белую расу», мог быть заключен в тюрьму сроком от одного года до пяти лет. Соответственно, колониальная администрация незамедлительно получила инструкции об установлении контроля над итальянцами в Эфиопии с целью предотвратить подобные браки. Большая роль в реализации указа короля отводилась чернорубашечникам, наиболее идейной части итальянского контингента в Итальянской Восточной Африке.

Выступая через несколько дней после выхода королевского указа в Палате депутатов, А. Лессона еще раз заявил, что правительство придает огромное внимание проблеме сосуществования в пределах одной территории десятков тысяч итальянцев и нескольких миллионов местного населения и что фашизм не может допустить, чтобы империя, высшее достижение итальянского народа, может, хоть и частично, трансформироваться из нации «пионеров, завоевателей, мореплавателей и героев в нацию полукровок».[388]

Одним из важных направлений реализации расового законодательства стала осуществляемая колониальной администрацией сегрегация в городах. Суть ее заключалась в запрете для эфиопов проживать в кварталах городов, отведенных для проживания итальянцев. Например, в Аддис-Абебе между соответствующими кварталами была создана полоса как бы «ничейной» земли, которую эфиопы не имели права пересекать под угрозой наказания. К началу 1939 г. не менее 20 тыс. местных жителей были вынуждены покинуть свои жилища и обосноваться в отведенных для них местах.[389]

Расовая дискриминация проявилась и в системе транспорта. Согласно распоряжениям колониальной администрации, местные жители были лишены права проезда в одном автобусе с белыми. Если в самом начале оккупации существовали общие для итальянцев и местного населения кинотеатры (причем представителям каждой расы были отведены зрительские места в разных частях зала – для белых в первых рядах, для эфиопов в задних), то по мере ужесточения расового законодательства и реализации политики расовой сегрегации были определены разные кинозалы для белых и черных.

Постепенно сегрегация охватывала в оккупированной Эфиопии все сферы производственной деятельности. Был определен круг профессиональных занятий, которыми могли заниматься только белые итальянцы. Поддерживая престиж белой расы, итальянец не мог заниматься малоквалифицированной работой, такой, например, как уборка улиц или же чистка обуви. Более того, итальянские и эфиопские рабочие не имели права трудиться вместе в рамках одного производства. Продавец-итальянец в магазине не имел права обслуживать темнокожего покупателя, для этого предназначались продавцы из числа местного населения. Точно так же не подлежали обслуживанию итальянцами клиенты-эфиопы в парикмахерских, швейных мастерских, мастерских по ремонту обуви. Эфиопы не могли пользоваться такси с водителем-итальянцем за рулем, белые водители грузовиков не имели права подвозить местных жителей.[390]

Исключения делались для аскари – местных жителей, служивших в колониальной армии, которые, скажем, при наличии особого удостоверения могли пользоваться автобусами, предназначенными для итальянцев. Кроме того, несмотря на всю расовую риторику, частично под сегрегационные законы не попадали представители эфиопской знати, которые пошли на сотрудничество с оккупационными властями. Практически в повседневной жизни они пользовались многими правами, предназначенными для белых. Во всяком случае, в ресторанах их обслуживали итальянские официанты.

У Б. Муссолини была мечта о создании новой великой Римской империи. Продвигаясь по пути реализации этой мечты, поначалу он уделял расовому вопросу не так много внимания. До завоевания Эфиопии, что выводило Италию в число видных колониальных держав, он ограничивался скорее внешней атрибутикой, как бы связывающей Италию 1930-х годов с древним величием Рима. Вот, например, образчик одного из его выступлений перед огромной толпой в Риме в честь захвата столицы Эфиопии Аддис-Абебы: «Легионеры! Выше поднимайте ваши значки, ваше оружие и ваши сердца, салютуя появлению после 15 столетий новой империи на римских холмах!»[391] Да и само фашистское приветствие – вытянутая вперед и вверх правая рука, позднее заимствованное и нацистской Германией, взято у древних римлян. Многие итальянские авторы полагают, что именно союзник Италии – нацистский режим Германии оказал влияние на дуче в его желании утвердить расовые законы не только в итальянских колониях, но и в самой метрополии.

Вскоре стало очевидным, что угрозу белой расе в пределах созданной империи фашистский режим в Италии видел не только в чернокожих жителях колоний. Встав на путь утверждения расового превосходства белой нации «мореплавателей и героев», очередную угрозу дуче усмотрел в проживающих в Италии евреях. 5 сентября 1938 г. был издан королевский указ, в соответствии с которым лицам еврейской национальности запрещалось заниматься преподавательской деятельностью в государственных и полугосударственных школах и состоять в членах итальянской академии и других научных учреждениях. Евреи не могли занимать должности в государственном и административном аппарате на всех уровнях, работать в банках и страховых компаниях, владеть земельными участками стоимостью более 5 тыс. лир и предприятиями стоимостью более 20 тыс. лир. Им запрещалось служить в вооруженных силах страны, а также использовать арийцев-итальянцев в качестве прислуги. Нарушение запретов каралось штрафом от 1 до 5 тыс. лир.[392]

Наглядно представить расизм по-итальянски может помочь обложка нового журнала «Ла дифеза делла радза» («Защита расы»), решение об издании которого было принято в правительстве в августе 1938 г. Уже само издание такого печатного органа свидетельствовало о серьезности намерений фашистского режима в насаждении идеи расового превосходства белой расы. На обложке первого номера, задавшего тон всем последующим, была изображена голова статуи древнеримского юноши, которая коротким легионерским мечом отделялась от двух других голов – иудея с типичными семитскими чертами и чернокожей африканской девушки с явными негроидными признаками. В журнале были собраны различные псевдонаучные статьи антропологического и медицинского характера, в которых доказывалось преимущество белой расы над черной. Кроме того, в ряде материалов подчеркивались расовая ущербность семитов, в частности евреев, и та угроза, которую они представляют для европейского христианства.[393]

Идеологические основы итальянской расовой политики находили свое практическое осуществление в оккупированной Эфиопии. Постоянно ужесточалась система расовой сегрегации, увеличивались штрафные санкции против ее нарушителей. Причем штраф мог налагаться и на представителей белой расы, итальянцев, в случае если они были замечены в дружеском общении с эфиопами или, например, в сексуальных связях с местными женщинами. Некоторых провинившихся для острастки другим отправляли на родину.

В попытке предотвратить нежелательные межрасовые контакты между итальянскими мужчинами и эфиопскими женщинами фашистское руководство в 1938 г. развернуло кампанию по привлечению итальянских женщин к переезду в Итальянскую Восточную Африку. Практически повсеместно в Италии были созданы специальные курсы для подготовки и обучения итальянок, готовых разделить с итальянскими мужчинами тяготы колониальной жизни вдали от родины. Теоретическая подготовка добровольцев включала цикл лекций на такие темы, как «защита белой расы», «престиж белой расы во взаимоотношениях с местным населением» и «сотрудничество итальянских женщин в борьбе против полукровок».[394]

Действительно, часть энтузиасток отправилась в Эфиопию в качестве машинисток, секретарш, телефонисток, бухгалтеров и учителей, но эффект от их пребывания там не был значителен. Да и условия проживания в Эфиопии после достаточно благополучной Италии вынудили большинство вскоре вернуться на родину.

Другое дело, что итальянская официальная пропаганда использовала факт отъезда в колонию представительниц женского пола для того, чтобы лишний раз поразглагольствовать о престиже белого человека и о настоящих итальянках, наследницах древних римлянок, готовых защищать статус и интересы белой расы.

Наиболее жестокие расовые притеснения эфиопского населения происходили в период нахождения во главе Итальянской Восточной Африки маршала Р. Грациани, сменившего на этом посту маршала П. Бадольо. С именем Грациани связаны наиболее жестокие карательные методы борьбы с эфиопским Сопротивлением, когда любой попавший под подозрение человек, по возрасту еще совсем мальчик, мог быть казнен без суда и следствия. К полученной по прежнему месту службы кличке «ливийская гиена» после кровавой бойни, которую по его приказу устроили в столице и нескольких других эфиопских городах в феврале 1937 г. чернорубашечники, он получил в Эфиопии прозвище «Аддис-Абебский мясник». Поскольку методы Р. Грациани по ликвидации эфиопского Сопротивления оказались безрезультатными и, более того, привели к тому, что в ряды партизан влились даже те, кто первоначально об этом не помышляли, дуче пришел к выводу о необходимости замены тактики массового террора и постоянных репрессий на внешне более привлекательную политику «умиротворения» населения Эфиопии. Герцог д’Аоста, заменивший в конце 1937 г. маршала Р. Грациани на посту генерал-губернатора Итальянской Восточной Африки, избрал тактику более мягкого обращения с местным населением. А. Збакки отмечает, что новый вице-король полагал, что Италии не нужно следовать какой-то жесткой расовой теории, но исходить из специфики конкретной ситуации. По его мнению, Италия должна главным образом способствовать постепенному развитию населения колонии в сторону цивилизации, исходя из его особенностей и возможностей, но ни в коем случае не заставлять эфиопов насильно принимать те нормы жизни, которые несовместимы с особенностями их исторического развития.[395] В результате постепенно сошли на нет некоторые наиболее одиозные проявления расовой политики. Колониальные власти стали сквозь пальцы смотреть на взаимоотношения итальянских мужчин и эфиопских женщин, реже стали публиковаться воззвания о превосходстве белой расы над расой черной, итальянцы и эфиопы могли безнаказанно вместе посещать рестораны и работать в одной мастерской. Согласно послевоенной итальянской статистике, лишь в Эритрее число местных женщин, живущих с итальянцами, возросло с 10 тыс. в 1937 г. до 15 тыс. к 1940 г.[396]

Пытаясь хоть как-то оправдать свою расовую политику в Эфиопии, равно как и зверства по отношению к мирному населению, допущенные в период правления генерал-губернатора Итальянской Восточной Африки маршала Р. Грациани, официальная итальянская пропаганда, рассчитанная на внешний мир, все чаще стала говорить о своей цивилизаторской миссии. В качестве примера обычно приводились официальное запрещение в Эфиопии рабства и принятие колониальной конституции, которая якобы обеспечивала в стране справедливость и уважение по отношению к местным традициям и культуре.

Справедливости ради необходимо напомнить, что борьба с рабством и работорговлей проходила в Эфиопии по инициативе нескольких императоров задолго до оккупации страны итальянцами. Первые указы о ликвидации работорговли были изданы императором Теодросом II еще в начале 1860-х годов. Позднее аналогичные меры по борьбе с рабством принимались и Менеликом II, и Хайле Селассие I. Однако живучесть традиций и относительно мягкий характер рабовладения в Эфиопии обрекали на неудачу усилия как эфиопских монархов, так и итальянской колониальной администрации. Точно так же лишь на бумаге остались положения колониальной конституции, направленные на развитие (в итальянском понимании) населения оккупированной Эфиопии.

Накануне войны Италия все больше сталкивалась с проблемами нехватки земли и массовой безработицы. В своих публичных выступлениях Б. Муссолини изображал Эфиопию как богатую страну, то место, где молочные реки текут среди кисельных берегов и где каждый безработный, надев солдатскую форму, после победы найдет свое благополучие и процветание. Отправляющиеся в Африку солдаты рассчитывали на получение в собственность обширного участка земли и на встречи с представительницами местного прекрасного пола.

Но даже после захвата Эфиопии реальность оказалась суровее предвкушений. В условиях подъема партизанской войны оккупанты контролировали практически лишь Аддис-Абебу и несколько крупных городов, в то время как значительная часть сельской местности находилась в зоне действий партизанских отрядов. Многочисленные итальянские переселенцы вынуждены были трудиться буквально с лопатой в одной руке и винтовкой – в другой. В таких условиях трудно было думать о престиже белой расы, как требовали от них в Риме.

Итальянскому руководству так и не удалось воплотить расовые теории на практике. Прежде всего, был слишком короток период оккупации Эфиопии, неполных пяти лет было явно недостаточно, чтобы внести серьезные изменения как в психологию покоренного населения, так и самих итальянцев. В недавнем прошлом простому крестьянину сицилийцу, цветом кожи мало отличавшемуся от эфиопов, трудно было вбить в голову идею о превосходстве белой расы. Препятствия, например, возникали при осуществлении политики расовой сегрегации в городах. Дело в том, что даже в столице число относительно современных жилищ было незначительным, вокруг отдельной виллы располагались десятки традиционных жилищ-тукулей с одной комнатой и земляным полом. Проживание итальянских офицеров в таких домах мало способствовало живучести идеи о превосходстве итальянской нации. Само итальянское руководство вынуждено было со временем признать, что расовая политика, проводимая по отношению к населению колоний, не могла быть полностью реализована вследствие того, что многие положения фашистского расового законодательства «оказались чуждыми итальянским традициям».[397]

Отсутствие расизма со стороны простых итальянцев, не одурманенных идеями о превосходстве одной расы над другой, в конечном счете сослужило им добрую службу. Как правило, большинство итальянских военнопленных, использовавшихся после освобождения Эфиопии на разных работах, в частности на строительстве дорог, не испытывали ненависти со стороны эфиопского населения. Многие из них предпочли остаться подле своих эфиопских жен на новой родине.

Если же брать эфиопскую сторону расового процесса, то нужно не забывать, что страна до этого никогда не находилась под европейским господством, а следовательно, никто никогда не навязывал эфиопам комплекса расового превосходства белой расы. Как уже отмечалось, эфиопы не считали себя африканскими варварами, но всегда ощущали себя частью христианского мира. Сыграла свою роль и многовековая ксенофобия местного населения по отношению к белым европейцам.

Что же касается конкретно итальянцев, то в коллективной памяти эфиопов еще свежи были воспоминания о предыдущей итало-эфиопской войне, когда итальянцы были унижены поражением в битве при Адуа. Как отмечал еще в начале ХХ в. в своей книге «Военные очерки Абиссинии» прикомандированный к составу русской дипломатической миссии поручик К. Арнольди, эфиопы считали себя лучшими воинами, чем итальянцы: «Чего нового могут сказать ему эти несчастные ференджи (фэрендж. – Г. Ц.), которых он убивал и гнал на холмистых полях Адуи и в ущельях Амба-Аладжи, чему они могут научить?».[398]

Можно еще добавить, что в итало-эфиопской войне 1935–1941 гг. принимали участие и ветераны битвы при Адуа, причем с обеих сторон. Так, например, для командующего итальянской армии, вторгнувшейся на территорию Эфиопии с севера, это наступление было как бы своеобразным путешествием в молодость – в 1896 г. молодым лейтенантом берсальеров генерал де Боно участвовал в битве при Адуа и испытал позор поражения. В отличие от того же Р. Грациани, он хорошо представлял воинские качества эфиопского солдата, поэтому предпочитал вести боевые действия с большой осторожностью. Это не нравилось дуче, который жаждал быстрой победы, и в начале 1936 г. новым главнокомандующим итальянской армии был назначен маршал П. Бадольо.

В заключение можно сказать, что насаждаемый в оккупированной Эфиопии престиж белого человека и другие расовые установления держались только благодаря силе оружия. После разгрома итальянцев и освобождения Эфиопии в начале 1941 г. они канули в Лету, так и не доказав своей состоятельности.

© Цыпкин Г. В., 2009