Тотальность субъекта геноцида

Руандийский геноцид был геноцидом, организованным этнократическим государством. Его каркасом, своеобразной кровеносной системой стали административные, силовые и партийно-политические структуры, аффилированные с ними полувоенные формирования, а также органы пропаганды. Государство, прежде всего в лице своей армии и полиции, выступило в роли непосредственного участника геноцида. Но роль эта не была единственной. Важнейшей функцией руандийского государства стало вовлечение в геноцид всей общины хуту – подавляющей массы населения страны («народа»).[486] Поэтому события 1994 г. нельзя рассматривать только как «государственный геноцид», подобно Холокосту, – их можно с полным правом назвать и «народным геноцидом».

Свидетельства очевидцев показывают, что на всех уровнях – общенациональном, провинциальном, общинном – административная иерархия организовывала граждан на массовые убийства заранее намеченных жертв.[487] В этой ситуации у каждого рядового гражданина-хуту оставалось гораздо более узкое поле выбора, чем, например, у жителя нацистской Германии в конце 1930-х годов: оно исключало «пассивное соучастие» и сводилось к жесткой альтернативе – прямое участие или открытый отказ, означавший смерть. Такое сужение, навязанное руандийским государством, превратило практически всю общину хуту («народ») в орудие геноцида: режим, стремясь распространить коллективную ответственность за ликвидацию «этноса-врага» на население в целом, пытался тем самым реконституировать этническую идентичность хуту через своеобразное «крещение вражеской кровью»: таким образом выковывалось новое моноэтническое руандийское общество, в особой степени консолидированное, ибо творцом его оказывался теперь каждый хуту.

Административное и идеологическое воздействие государства на граждан, безусловно, сделало возможным предельное расширение субъекта геноцида, однако это расширение не могло состояться, если бы «воздействие» не превратилось во «взаимодействие» между государством и обществом. Действия государственной машины лишь открыли каналы для выхода негативной энергии фрустрированных групп внутри «этнического» большинства и способствовали их политической мобилизации.[488] Организационные и идеологические усилия правящей элиты сомкнулись с социально-психологическими предубеждениями, стереотипами и ожиданиями широких масс населения.[489]