Смена владельцев Английского магазина

А вскоре произошёл скандал, повлиявший на судьбу самих Константина Никольса и Вильгельма Плинке, обоих совладельцев Английского магазина.

Их партнёр Роберт Кохун (хотя есть ошибочное утверждение, что сам Константин Никольс)[586] женился на овдовевшей итальянке Бравура и потом, вероятно, пережил немало неприятных минут из-за крупного великосветского скандала с непокорной падчерицей, о котором шептался «весь Петербург». Лавиния Александровна Бравура, дочь его супруги от первого брака, «была совершенная брюнетка, с жгучими глазами креолки и правильным лицом, как бы резцом скульптора выточенным из бледно-жёлтого мрамора».[587] Когда ей минуло 17 лет, за неё посватался потомственный почётный гражданин, богач Алексей Иванович Жадимировский (Жадимеровский), «человек с прекрасной репутацией, без ума влюбившийся в молодую красавицу. Приданого он не потребовал никакого, что тоже вошло в расчёт Бравуров, дела которых были не в особенно блестящем положении, – и свадьба была скоро и блестяще отпразднована. <…> Жадимировские открыли богатый и очень оживлённый салон, сделавшийся средоточием самого избранного общества».[588]

Так всё выглядело в глазах петербуржцев. Однако за всем этим блеском положения счастливой новобрачной скрывалась трагедия. Незадолго до замужества Лавиния со всем пылом юности полюбила князя Сергея Васильевича Трубецкого, чьё сердце тоже охватило огнём страсти. Князь, хотя уже и испытавший тяготы неудачной первой женитьбы, просил руки красавицы.

Когда-то он, блестящий кавалергард, вылетел из рядов «ультрафешенеблей» столицы сначала в кирасиры, а затем в Гродненский армейский полк из-за неудачной «шутки». Сорвиголовам из Кавалергардского полка наскучила жизнь на стоянке в Новой Деревне, и повесы решили разыграть великолепные похороны мнимо умершему графу Иосифу Борху, предмету ядовитых насмешек как «несменному секретарю ордена рогоносцев». И вот когда «на Невке, на Чёрной речке весь аристократический бомонд праздновал чьи-то именины в разукрашенных гондолах», гремела музыка, к небесам неслись сладостные арии, неожиданно в череду лодок влетел «ялик, на котором стоит чёрный гроб, и певчие поют „со святыми упокой“. Гребцы – князь Александр Иванович Барятинский, кавалергарды – Сергей Трубецкой, Кротков, у руля тоже их товарищ». Обычно гроб бывал наполнен бутылками для дружеской попойки, но на сей раз его с шумом просто сбросили в воду. Высшее общество не оценило юмора, раздались душераздирающие крики «Покойника утопили!», и, конечно же, «произошла ужасная суматоха, дамы в обморок, вмешательство полиции, бегство шалунов!..»[589]

Напрасны оказались умоляющие взоры «бархатных глаз» брата провинившегося повесы, князя Александра Васильевича Трубецкого, осмелившегося чересчур часто посылать такие столь грустные, да и не без влюблённости, взгляды самой императрице. Подобная дерзость вызвала лишь ревность российского самодержца. К тому же неукротимый и властный по натуре Сергей Васильевич Трубецкой из-за нескончаемых раздоров добровольно разъехался со своей женой, урождённой Мусиной-Пушкиной. Забрав дочь Софию, кокетливая и привлекательная княгиня уехала в Париж, где быстро утешилась с Киселёвым, своей давней пассией. В высшем свете шушукались, что к соблазнительной красавице был неравнодушен сам Николай I, и долгое время гадали, от кого же родилась прелестная княжна – от законного ли супруга или же от связи с бонвиваном Киселёвым, а то и от амурных ухаживаний государя. Но во Франции ветреная прелестница вскоре серьёзно заболела, однако успела написать к императрице, чтобы та милостиво заменила семилетней сиротке утраченную мать. Добросердечная монархиня поместила несчастную отроковицу в Смольный институт.[590]

Карьера же Сергея Трубецкого рухнула.

Прежний светский бонвиван, превратившийся в заурядного штабс-капитана в отставке, да ещё к тому же один из негласных секундантов скандальной последней дуэли опального поэта Михаила Юрьевича Лермонтова, не пришёлся по нраву ни матери девушки, ни её отчиму, поскольку они хотели видеть дочь супругой весьма состоятельного купца Жадимировского. Несмотря на все уговоры и убеждения, Лавиния наотрез отказывалась вручить свою руку избраннику родителей. Тогда те заперли непокорную в отдельной комнате, посадив на хлеб и воду. После нескольких месяцев подобного домашнего заключения упорство Лавинии дрогнуло. Она согласилась увидеться с Жадимировским, но при свидании заявила навязчивому жениху что она исполнит родительскую волю при условии, что, выйдя за него замуж, физически никогда его женой не станет. Скрепя сердце, тот поклялся исполнить желание девушки. 27 января 1850 года «сын коммерции советника и кавалера Ивана Алексеевича Жадимировского, потомственный почетный гражданин Алексей Иванов Жадимировский, православный» 22 лет обвенчался с «девицей Лавинией Александровной Бравура католического исповедания».[591]

Месяца три после свадьбы Жадимировский крепился, а потом стал всё настойчивее требовать от жены исполнения его супружеских притязаний. А тут ещё на одном из балов красавица Лавиния обратила на себя внимание императора Николая Павловича, и об этой царской «милости», по обыкновению, доведено было до сведения самой героини царского каприза. Лавиния оскорбилась и отвечала бесповоротным и по тогдашнему времени даже резким отказом. Император поморщился, однако промолчал. Он к отказам не особенно привык, но мирился с ними, когда находил им достаточное «оправдание».

Несчастная же девушка хотела сохранить верность своему избраннику. Между тем Жадимировский, разъярённый упорной неуступчивостью супруги, не только подверг строптивицу домашнему аресту, но даже угрожал побоями. Прошло немногим более года. Ни одна душа не допускалась в комнату опальной, однако ей всё-таки удалось через преданную горничную уведомить князя Трубецкого о своём положении. В сердце сгоравшего от страсти Сергея Васильевича вскипела цыганская кровь его бабки по матери… И вот однажды во дворе дома Жадимировского появился разносчик-итальянец с лотком на голове, продававший гипсовые безделушки. Муж согласился на просьбу Лавинии, желавшей купить что-либо на память о родине, и проводил лоточника в комнату супруги. Лавиния стала перебирать принесённые вещи, и вдруг продавец (а это был переодетый друг князя Трубецкого) сказал ей по-итальянски: «Купите гипсового зайчика и потом как бы нечаянно разбейте его».

Найдя внутри безделушки записку возлюбленного, Лавиния вскоре стала действовать по разработанному князем Трубецким плану. Она заявила ничего не подозревавшему мужу, что готова покориться его требованиям, но предварительно хочет помириться с родными, которым она причинила столько огорчений и хлопот. Обрадованный Жадимировский поспешил привезти покорную супругу к её родителям. После извинений и родственных объятий Лавиния пожелала увидеть свою бывшую детскую комнатку и бежала через чёрный ход к ожидавшей карете. Лошади быстро помчались к дому голландского посланника, где беглянку с нетерпением ожидал князь Трубецкой.[592]

Оскорблённый обманом, почётный гражданин Алексей Жадимировский, не замедлив, довёл до сведения санкт-петербургского обер-полицеймейстера, что жена его Лавиния под предлогом свидания с матерью, состоявшей во втором браке с великобританским подданным, ушла 5 мая 1851 года из своего дома на Большой Морской, 21, в «Английский магазин», откуда уже не возвратилась. Неверная супруга бежала с уволенным в отставку из Апшеронского пехотного полка штабс-капитаном князем Сергеем Васильевичем Трубецким. Разразился такой скандал, что Никольс и Плинке предпочли отойти от дел своего предприятия.

Самодержец был разгневан: его оскорбили и как императора и как мужчину. Он ещё мог простить свою подданную за её верность супругу, но чтобы монарха предпочли другому? И кому? Какому-то князьку, отставному штафирке, не так уж и молодому и вовсе не красавцу! К этому примешивалось и ревнивое желание сделать пакость не только Сергею Трубецкому, но, воспользовавшись случаем, насолить и его старшему брату Александру, нахальному любимчику императрицы Александры Феодоровны, да и ей самой напомнить, чтобы не забывалась.

Император дерзостей от подданных не терпел и слишком хорошо помнил об оскорблённом самолюбии. Когда другая «героиня», посмевшая не ответить на любовь Николая I, – княгиня София Несвицкая, урождённая Лешерн, оказавшись в нищете, почти ослепшая, брошенная неверным мужем и боязливым любовником, испугавшимся венценосного соперника, посмела через несколько лет «подать на высочайшее имя прошение о вспомоществовании», то монарх вначале было назначил для титулованной особы довольно крупную сумму, «но в минуту подписания бумаги, увидав на прошении имя княгини Несвицкой, рождённой Лешерн, порывистым жестом разорвал бумагу, сказав: «Этой?! Никогда… и ничего!»[593]

Посему в отношении Лавинии Жадимировской и её «совратителя» и состоялось «Высочайшее повеление о принятии строгих мер»: влюблённую парочку приказано догнать, задержать и отправить их в Санкт-Петербург поодиночке на фельдъегерских тройках, да ещё под конвоем жандармских офицеров.

Между тем беглецы прожили под защитой экстерриториальности в посольском доме около месяца, пока друг князя не выправил подорожную (на имя отставного лейб-гвардии Гродненского гусарского полка штабс-ротмистра Фёдорова), согласно которой возлюбленная пара отправилась на перекладных в Тифлис, вначале думая переправиться либо в Константинополь, либо в Одессу, но затем решили плыть в Италию. В Редут-Кале их уже ожидала парусная шхуна. Но перед отплытием Трубецкой, чтобы скоротать время, на свою беду стал играть в зале гостиницы в бильярд. Случайно вошедшему туда местному полицейскому бросилось в глаза отсутствие большого пальца на правой руке азартного игрока: то была примета разыскиваемого беглеца…[594]

Вся эта история по отысканию и доставке прегрешившей парочки в столицу обошлась казне в 2269 рублей 16³/₄ копейки серебром.[595] Сергея Трубецкого за увоз чужой жены посадили в Алексеевский равелин Петропавловской крепости, судили, а затем, лишив не только чинов и ордена, добытого за храбрость на поле брани, но и дворянского и княжеского достоинства, отправили под строжайший надзор в Петрозаводский гарнизонный батальон рядовым.[596]

Малолетней его дочери повезло больше: после окончания института вдова Николая I устроила юную воспитанницу фрейлиной к императрице Марии Александровне. Вскоре изящная фигурка, роскошные белокурые волосы, сверкающие карие глаза и восхитительный цвет лица княжны настолько пленили французского посланника – графа де Морни, что тот, совсем потеряв голову и к тому же совершенно позабыв о своей парижской пассии, женился на очаровательной бесприданнице.

Что же до Лавинии Жадимировской, то несчастную жертву адюльтера по приказанию считавшего себя рыцарем державного самодержца провели в самый разгар дня как сквозь строй через вереницу прогуливавшихся по столичному Невскому проспекту, тем самым подвергнув исстрадавшуюся бедняжку несмываемому позору в глазах светского общества.[597] Муж беглянки, чтобы замять оскорбительные толки, поскорее выхлопотал заграничный паспорт и уехал с провинившейся «половиной», причём «к великому огорчению всех охотников до крупных и громких скандалов, сохраняя с женой самые корректные и дружелюбные отношения».[598]

Когда Николай I скончался, Трубецкой был помилован и сразу вышел в отставку. Лавиния Александровна Жадимировская, получившая развод, переехала к любимому в его поместье, но, даже когда в 1859 году скончался Алексей Иванович Жадимировский, сочетаться с суженым узами брака она, разрушительница предыдущего семейного союза, не могла по церковным установлениям.[599] Только год влюблённые смогли наслаждаться так дорого приобретённым счастьем. Через несколько лет после смерти любимого красавица-вдова вышла замуж за графа Сухтелена, которого тоже пережила, а потом, будучи уже пожилой, падчерица бывшего совладельца петербургского «Английского магазина» отдала руку то ли какому-то итальянскому маркизу,[600] то ли графу де Кастелю.[601] Мимо столь трагической и одновременно романтической истории, оказавшейся прихотливо связанной со столичным «Английским магазином», не смогли пройти уже в XX веке ни известный историк П.Е. Щёголев, написавший очерк «Любовь в равелине», ни Булат Окуджава, посвятивший событиям середины меркантильного столетия пламенные строки романа «Путешествие дилетантов».

Бедные старички Никольс и Плинке сгорали от стыда, хотя ни в чём не были виновны. Они всегда слыли очень гостеприимными и приветливыми людьми, и к ним заходили не только за покупками. Однако самому Вильгельму Плинке не повезло с семейным счастьем: он безответно полюбил Татьяну Васильевну Шлыкову-Гранатову, бывшую лучшую танцовщицу крепостного театра графа Николая Петровича Шереметева и подругу знаменитой актрисы-графини Параши Ковалёвой-Жемчуговой-Шереметевой. Сватание ювелира оказалось безуспешным, и, хотя добрые отношения сохранились, он так и не нашёл взаимности в сердце своей возлюбленной.[602]

Но высший свет, как только заходила речь об «Английском магазине» в начале Невского проспекта, вспоминал почему-то имена титульных хозяев, и все сплетни адресовались им. Чтобы не видеть негодующих глаз покупателей-аристократов, и Вильгельму Плинке, и Константину Никольсу пришлось в 1851 году выйти из дела, сохранив, правда, звание бывших содержателей «Английского магазина» и «поставщиков Его Императорского Величества». Жили они теперь, как помнит внимательный читатель, в доме приютившего их мастера Самуэля Арнда.