Глава VII Технический прогресс и ювелирное дело

Ещё в правление Николая I стали устраиваться промышленные выставки, где непременно представлялись и предметы декоративно-прикладного искусства. В печатных каталогах, а также на страницах газет и журналов, описывающих наиболее интересные экспонаты, всё чаще стали появляться имена ювелиров и серебряников, к тому же успехи литографии и фотографии помогали воспроизводить их работы и пропагандировать наилучшие достижения в этой области. Петербургские мастера с середины XIX столетия начали регулярно получать призы и медали на международных выставках, каждый раз заставляя удивляться зарубежных зрителей и восхищая знатоков. Даже Анри Вевер, выходец из известной семьи ювелиров, в своём трёхтомном исследовании о ювелирном искусстве родной Франции XIX века признал, что хотя в середине столетия в Европе как за совершенство работы, так и за тонкость и элегантность монтировки более всего ценились венские мастера, имевшие давнюю высокую и законную репутацию, тем не менее единственными, кто мог с ними соперничать на равных в изяществе и лёгкости работ, были лишь русские златокузнецы[476].

Отмена в 1861 году крепостного права вызвала большой приток сравнительно дешёвых рабочих рук в города. Развитие же науки и техники вводило в арсенал мастеров новые станки, облегчающие монотонность работы и ускорявшие производство вещей. Появились прокатка и штамповка металла, а на смену вредному для здоровья амальгамированию пришло гальванопокрытие. Возникали новые мануфактуры и объединения, так как жёсткая конкуренция заставляла всё время находиться в поисках нового, необычного, внедрять забытые было техники, искать и пробовать новые формы, для уменьшения себестоимости переходить к серийным выпускам продукции. Конечно, машинная техника снижала уровень качества ручной работы, усиливала стандартизацию изделий, из-за тиражирования терялась прелесть уникальности и неповторимости. Но это, к сожалению, стало необходимой платой за прогресс. Мастер-одиночка, сам воплощающий зачастую свой собственный замысел в нужных материалах лишь с помощью исполняющих второстепенные операции подмастерьев и учеников, не мог, естественно, соперничать с мануфактурным производством, где процветало разделение некогда единого процесса на отдельные фазы-операции.

Однако монополия цеховых мастеров (хотя она давно уже стала анахронизмом) подкреплялась вышедшим ещё в 1845 году Уложением о наказаниях, 1796-я статья которого гласила: «Кто, не учась у записного мастера и не имея свидетельства от Общей ремесленной управы, назовёт себя мастером такого ремесла, которого цех в том городе устроен, и будет иметь подмастерьев или учеников и вывеску того ремесла, или же вообще будет производить какое-либо ремесло, не имея на сие по общим законам или особым ремесленным постановлениям права, тот, сверх отобрания в казну всего, что будет у него найдено из произведений того ремесла и употребляемых для сего инструментов, подвергается денежному взысканию от десяти до пятидесяти рублей серебром в ремесленную казну».

К тому же, «мастер, который без свидетельства или записки в гильдию заведет лавки для продажи произведений своей работы, подвергается за сие денежному взысканию», а если «ремесленник, при заказе у него работы, будет уклоняться от условий насчет платы за оную, чтобы потом требовать несоразмерной с работою или вещью, то он, буде принесённая <…> жалоба окажется основательной, подвергается аресту на время от трёх дней до трёх недель».

Уложение 1845 года пыталось ограничить произвол мастеров в их отношениях с подмастерьями и учениками, предусмотрев денежные штрафы за необоснованный отказ в выдаче просимого «аттестата в поведении или свидетельства в успехах учения», за беспричинное изгнание ученика ранее обусловленного контрактом времени, но снова грозило взысканием от пяти до десяти рублей тем подмастерьям, «которые для собственных работ будут жить по нескольку вместе без мастера (кроме однако ж фабрик, где сие дозволяется) и продавать делаемые ими вещи».[477]

Штраф этот был очень велик: на 3, а тем более на 5 рублей можно было тогда прожить сносно полмесяца, а то и месяц, потому что в 1830-е годы на рынке в Петербурге откормленные гуси весом до 5–6 кг продавались за 60 копеек за пару, индейки ещё больших размеров ценились всего в 1–1,5 рубля за пару, такова же была цена откормленного поросёнка и даже целой туши телёнка, которую можно было приобрести за 1,5–2 рубля. В 1860-е годы молодые парные каплуны стоили по 5 рублей за пару, а зимние, мороженые – от 80 копеек до 1 рубля 20 копеек за пару, обычно весившую около 4 кг, а поэтому фунт прекрасного чистого каплуньего мяса обходился всего в 15–25 копеек. Удорожание жизни в городах вынудило в конце XIX века шире вводить в рацион населения дешёвую частиковую рыбу, в том числе и щуку, считавшуюся прежде «поганой» из-за её «тинного» запаха, поскольку раньше в России употребляли только строго определённую речную рыбу: либо красную, к коей относили осетрину, белужину, севрюжину и стерлядь, либо сига, судака, карася, окуня, корюшку, ряпушку да крупных лещей. Последних обожали есть с кашей, но стоимость их колебалась от 50 копеек за 1,5 кг до 2 рублей 50 копеек за штуку в 10 фунтов, то есть за 4 кг. Теперь же взялись и за щук, привозившихся на рынок только живыми и продававшихся по 6-10 копеек за штуку. Очень же большие щуки стоили 12–15 копеек за штуку в то время как зимой мёрзлые щуки продавались по 5–7 копеек за фунт. В то же время истинно русская рыба судак обходилась в 25 раз дороже: летом фунт его ценили в 50 копеек, а зимой трёхкилограммовую рыбину можно было приобрести за 10 рублей.[478]

Однако недовольных своей судьбой подмастерьев, не сумевших выбиться в мастера, становилось всё больше, и вот правительство разрешило в 1848 году (что сыграло большую роль для развития фабричного производства) наконец-то допустить местных купцов всех трёх гильдий к занятию цеховыми ремёслами «посредством наёмных работников без испытания в знании ремесла и без обязанности держать цехового мастера, принадлежа лишь по ремёслам своим к цехам, то есть подлежа всем цеховым сборам и общему со всеми цеховыми управлению и расправе в делах, касающихся собственно до производимого ими ремесла».

Но это правило не относилась к купцам, желающим держать учеников. Всё больше споров велось вокруг вопроса о размежевании между ремесленными и фабричными заведениями, но соглашение так и не было достигнуто, хотя министр внутренних дел полагал, что различие между ними вовсе «не в роде промышленной деятельности, а в обширности заведения и в применении машин», а посему стоит называть мануфактурами, фабриками и заводами «только те промышленные заведения, которые: а) имеют более ^рабочих; б) употребляют паровой или гидравлический двигатель, конный привод или другие машины; в) в которых имеется более или менее систематическое разделение работ».

Ювелирный цех тогда отнесли к сложному, или составному производству, так как туда входили «мастера бриллиантовых, золотых и серебряных вещей».[479] Поэтому сосуществовали одновременно и цехи мастеров, и фабрики. В 1894 году в Петербурге Иностранной управе подчинялись 29 ремесленных цехов, из них цех золотых дел мастеров насчитывал 26 полноправных членов и 18 подмастерьев, а выросший цех специалистов часовых дел состоял из 38 мастеров и 50 подмастерьев; в серебряно-позументном цехе, бывшем в ведении Ремесленной управы, было 1335 мастеров и 5373 подмастерьев.[480]

В это же время, на петербургской фабрике братьев Галкиных в 1904 году работали 9 эмальеров, 16 гравёров, 7 филигранщиков, 4 резчика, 18 монтировщиков, 31 полировальщик и 3 штамповщика. Естественно, что на первый план выходила роль художника и организатора производства на мануфактурах, потребовались смышлёные головы менеджеров и светлые умы дизайнеров. В России в 1864 году при Строгановском рисовальном училище в Москве и в 1870 году при Обществе поощрения художеств в Петербурге возникают учебные музеи. Материальной основой отечественных художественно-промышленных школ стали помимо небольших государственных дотаций пожертвования меценатов.[481]

В 1879 году в Петербурге на средства владельца фабрики суконных изделий и банкира императорской фамилии барона Александра Людвиговича Штиглица, пожертвовавшего миллион рублей серебром, было основано Центральное училище технического рисования вместе с Начальной школой рисования, черчения и лепки. В Начальную школу принимали детей с десяти лет, умеющих читать и писать, занятия проводились 3 раза в неделю, а плата за обучение составляла 3 рубля в год. В Центральное училище технического рисования поступали те, кто успешно проучился четыре года в гимназии или реальном училище, а также справился с испытанием по рисунку.

Учащиеся изучали закон Божий, русскую словесность, немецкий или французский язык, элементарную и начертательную геометрию, теорию перспективы и теорию теней, всеобщую и русскую историю, историю изящных и прикладных искусств, практическую эстетику, элементарную анатомию, получали элементарные сведения по химии и технологии, осваивали технику рисования, а также посещали общие художественные и специальные художественно-прикладные классы.

Выпускники получали диплом на звание художника по прикладному искусству. Тем, кто дополнительно прошёл педагогическую практику в Начальной школе, выдавались особые свидетельства на право преподавания в средних и низших учебных заведениях. Особо талантливым учащимся за отлично исполненный проект предоставлялась пенсионерская поездка от нескольких месяцев до трёх лет по России и за границу.

Вскоре даже парижане признали: благодаря школе барона Штиглица «вкус в рисунке быстро распространился, так что в настоящее время не только не приходится русским заимствовать рисунки и модели у иностранцев, но последние могли бы во многом позаимствовать у русских».[482]

Выпускники училища работали на Императорском фарфоровом заводе, в декорационных мастерских Императорских театров, выполняли эскизы для бронзовой фабрики Штанге, а также для ювелирных мастерских и фабрик Фаберже, Грачёва, Овчинникова и Любавина.[483]

15 июня 1908 года вышел закон о предоставлении ремесленным учебным заведениям права выдавать их воспитанникам по окончании курса свидетельства на звание мастеров и подмастерьев. Свидетельство получали все лица, успешно окончившие курс обучения, но звание мастера заслужить было сложнее: только подмастерья, пробывшие на практике в этом звании не менее трёх лет в промышленной мастерской или в мастерских ремесленных или технических учебных заведений (причём из них не менее одного года в какой-либо одной мастерской), имели право просить о предоставлении звания, да и то лишь по достижении 21 года. Если педагогический совет признавал возможным удовлетворить это ходатайство, то соискателю выдавался аттестат на звание мастера со всеми правами и преимуществами, присвоенными мастерам, получившим это звание от ремесленных управ.

В 1910 году последовало разъяснение Сената, что обязательно пробыть известный срок учеником и подмастерьем должны лишь желающие стать вечноцеховыми ремесленниками. Для временной же приписки аттестат на звание мастера мог быть выдан претендентам, представившим не только достойную пробную работу, но и выдержавшим установленное испытание.[484]