Михаил Евлампиевич Перхин

Подавляющее число пасхальных яиц вышло из мастерской Генрика Вигстрёма и его предшественника Михаила Евлампиевича Перхина.

Этот «исключительный мастер бижутерии, который умел делать сложнейшие вещи»[691], родился в 1860 году в деревне Окуловской Шуйской волости Петрозаводского уезда Олонецкой губернии, самостоятельно освоил ремесло златокузнеца, а уже 24 января 1884 года его записали подмастерьем по золотых дел мастерству Петербургской ремесленной управы.[692] Михаил Евлампиевич Перхин ещё совсем молодым человеком поразил Фаберже своей пытливостью, страстью доискиваться глубин в мастерстве, искусными творениями, их изумительным совершенством и законченностью, блестящей техникой работы с благородными металлами. С 1886 года по самый день смерти, 28 августа 1903 года, он, гениальный самоучка, был фактически главой золотых дел мастеров фирмы. С 1888 года Михаил Евлампиевич имел собственную мастерскую, вначале располагавшуюся на Большой Морской улице, 11, а затем перемещённую в 1900 году в правое крыло третьего этажа выросшего на Большой Морской, 24, особняка Фаберже. Поскольку Перхин соединял в себе громадную трудоспособность, доскональное знание дела и редкую настойчивость в преследовании и остроумном решении определенных часто им самим технических задач, он высоко ценился фирмой и пользовался редким авторитетом среди подмастерьев.[693] С середины 1890-х годов знаменитый мастер не только был вписан в купцы второй гильдии, но и получил личное почётное гражданство.

Именно мастерской Перхина поручали тончайшие чеканные и гравёрные работы, удивительные по красоте и изяществу оправы изделий, выточенных из нефрита на Петергофской гранильной фабрике или же сделанных умельцами Екатеринбурга и Колывани из уральских и сибирских камней. В ней (а производство это было очень значительное) делались лучшие золотые работы фирмы. Недаром здесь в 1891 году виртуозно исполнили по восковой модели скульптора Обера монументальные серебряные каминные часы, поднесённые членами разветвлённого семейства Романовых императору Александру III и его супруге по случаю серебряной свадьбы самодержавной четы.

Архитектор Леонтий Бенуа не поскупился на творческую фантазию, выполняя пожелания тридцати двух великих князей и великих княгинь, а также герцогов и принцев с их супругами, и в избытке поместил вокруг циферблата 25 очаровательных фигурок путти. Шаловливые крылатые мальчуганы, кокетливо изогнувшись, разыгрывают неслышный уху людей концерт небесной музыки, в их ручках зажаты трубы, горны и большой барабан. Но при этом они не забывают о своих основных обязанностях и, соответственно, держат свои грозные орудия: луки и колчаны с острыми стрелами, брачные факелы и венки.

Михаилу Евлампиевичу Перхину (а над наиболее ответственными заказами он работал сам) пришлось воплощать в серебре не только многочисленных амурчиков, но и непременных двуглавого орла, венчающего всю сложную композицию, и грифона, служащего гербом рода Романовых. Особенно хорош грифон: голова орла помещена на мощное тело льва. Клюв широко раскрыт, и из него как будто несётся беззвучный грозный клёкот. Крылья высоко подняты, когтистой шуйцей грифон ухитряется сжимать короткий меч, а десницей придерживает щит с гербами Российской императорской и Датской королевской семей. Качество литья, чеканки и гравировки невольно поражает своей законченностью и редкостным совершенством исполнения (см. рис. 28 вклейки).

Дар ближайших родственников так понравился монарху, что он велел поставить часы в Голубом кабинете Аничкова дворца, а в 1902 году овдовевшая к тому времени императрица Мария Феодоровна давала эту дивную работу фирмы Фаберже на памятную выставку в доме фон Дервиза.[694] Согласно выставленному счёту, Карл Густавович Фаберже получил в 1891 году за эти часы 18 585 рублей, а спустя столетие, на аукционе Кристи, проведённом в 1996 году в Нью-Йорке, пожелавший остаться неизвестным покупатель выложил за уникум 1 650 000 долларов.[695]

Под рукой Михаила Евлампиевича рождались цветы и растения, не только виртуозно исполненные, но и, несомненно, похожие на свои природные прототипы, причём делались они сначала из золота с эмалью, с дополнением драгоценными алмазами, а затем и с использованием поделочного камня. Талантливейшие воспроизведения даров Флоры вставлялись в так искусно выточенные из горного хрусталя стаканчики, что создавалась полная иллюзия налитой в них кристально чистой воды. Этот приём возник от несомненного заимствования и творческой переработки знаменитых дювалевских букетов – гордости Галереи Драгоценностей Императорского Эрмитажа.

Однако работе умельцев «осьмнадцатого столетия» отнюдь не уступают прелестные золотые васильки изумительного оттенка тёмно-синего цвета благодаря нанесённой на лепестки эмали, с изящными тычинками и пестиком, увенчанными розовыми бриллиантами, гармонично сочетающиеся с золотыми, подвижно собранными из множества деталей метёлками овса, легко колеблющимися от малейшего дуновения воздуха (рис. 29 вклейки).[696] Наверно, дивно хороши были исполненные в 1901 году «четыре фиалки эмалевых с листьями».[697]

Идея применения камня в имитации нежных созданий природы возникла, как вспоминал Бирбаум, когда к Фаберже «принесли в починку букет хризантем, вывезенный из дворца богдыхана, после занятия его европейским десантом. Хризантемы были исполнены из кораллов, белого нефрита и других камней; листья из серого нефрита, стебли были сделаны из квадратных пучков проволоки, обмотанных зелёным шёлком. Каждый лепесток цветка незаметно укреплялся проволокой к чашечке цветка».[698] Однако не исключено, что мысль дополнить драгоценный металл деталями, вырезанными из поделочных камней, могла мелькнуть у Карла Густавовича Фаберже при воспоминании о букетах, виденных им в Вене.

В мастерской Михаила Евлампиевича Перхина создавались и отрабатывались в различных материалах и всевозможные фигурки. Прелестные чарки-слоники с хоботом-ручкою, варьирующие датский орден Белого Слона (ибо принцесса Дагмара из королевского семейства этой европейской страны стала русской императрицей и матерью последнего самодержца), не только вытачивались из самых разных камней, в том числе и из чёрного обсидиана, но делались и в металле, а в глазках животных искрились розочки-алмазы или посверкивали алые, как будто налитые кровью, гранаты-альмандины, столь ценимые самим Карлом Фаберже за красоту, удивительную игру и большую твёрдость.[699]

Поражает сказочной красотой и виртуозностью исполнения достойный дар депутации дворянского общества Санкт-Петербургской губернии, поднесённый Николаю II в день коронации, 14 мая 1896 года, – великолепное блюдо из горного хрусталя, в центре которого поместили искусно выгравированный герб Петербурга: скрещённые речной и морской якоря, пересекаемые скипетром, увенчанным императорской короной, символизировали, что столичный град Российской империи одновременно является крупнейшим торговым портом (рис. 30 вклейки).[700] Другие пластинки покрывала тончайшая резьба с узорами-арабесками в духе Позднего Возрождения. Но гораздо сложнее оказалось соединить все 13 отдельных частей, вырезанные из прозрачного твёрдого камня, оправив их в серебро, в единое целое. К тому же драгоценный металл, уже украшенный позолотой и разноцветными эмалями, требовалось аккуратно дополнить сверкающими алмазами.

Хрупкость горного хрусталя, называемого некогда в Европе «богемским» или «арабским алмазом»[701], требовала от мастера особого искусства, и оправа его поручалась лишь самым опытным. Притом этот камень не выносил даже малейшего нагревания, отчего детали его оправы никогда не спаивались даже оловом, а собирались заклёпками и иными способами.[702] Михаил Евлампиевич Перхин с блеском и неповторимым изяществом справился со столь сложной и требующей кропотливого усердия задачей.

Но особенно он прославил своё имя и имя своего патрона созданием восхищающих весь мир по сию пору пасхальных яиц-сюрпризов, подносимых русским императрицам. В каждом пасхальном яйце заключался непременный сувенир, либо видимый сразу благодаря прозрачности сферы, либо неожиданно появлявшийся из-под купола, откинувшегося от нажатия потайной кнопки, завуалированной под деталь орнамента, и тогда перед глазами возникали то вагончики Транссибирского экспресса, то крейсер «Память Азова», то любимая резиденция Александра III – Гатчинский дворец, то первые весенние цветы: нежные ландыши (их так любили дарить на Пасху, так как они напоминали о слезах Богоматери, увидевшей сына на кресте), скромные подснежники, горделивые нарциссы или же царственные лилии, а то и символизирующие неусыпные заботы и думы о близких анютины глазки.

Миниатюрная реплика военного корабля «Память Азова», таившаяся внутри пасхального, выточенного из гелиотропа, яйца, поднесённого Александром III любимой супруге[703], напоминала нежной матери о сыне-цесаревиче, отправившемся в 1891 году с младшим братом Георгием в далёкое и многодневное морское путешествие к берегам Индии, Китая и Японии (см. рис. 31 вклейки). Заботливый сын незадолго до отъезда, на сочельник 24 декабря 1890 года преподнёс ей дивный, исполненный столичным ювелиром Карлом Ганом веер. Императрица Мария Феодоровна поделилась своей радостью от сыновнего подарка с матерью, датской королевой Луизой: «На нём нарисован фрегат „Память Азова', и весь веер украшен морскими принадлежностями, как то – якоря, флаги, руль, маяк, и т. д., и на одной стороне мой вензель, а на другой – его – из рубинов и бриллиантов. Веер прелестный, но слишком красивый, и особенно так мило придуманный моим милым мальчиком».[704]

Перхин же воплотил в золоте и платине грозный полуброненосный корабль, получивший своё название в честь славного предшественника, гордо носившего имя «Азов», напоминавшее о первой морской победе, одержанной Петром I под стенами мощной и считавшейся непобедимой турецкой крепости. Да и сам «Азов» за отвагу, проявленную экипажем в Наваринском бою в 1827 году, первым в российской истории удостоился награждения Георгиевским кормовым флагом и вымпелом. Искусные руки златокузнеца мастерски воспроизвели мельчайшие детали оснастки крейсера «Память Азова»: тончайшие золотые мачты, закреплённые на цепях якоря, крошечные платиновые шлюпки и даже чуть заметные из-за их величины буквы, образующие имя корабля, закреплённого на пластинке, вырезанной из аквамарина, а поэтому как будто плывущего по спокойному лазурному морю. Рокайльный ажурный чеканный золотой узор с вкраплениями цепочек бриллиантов столь искусно закреплён на поверхности гелиотропа, что места соединения металла и камня совершенно не видны. Тёмно-зелёный цвет гелиотропа с красными точками вкраплений напоминает цвет глубоководной океанской пучины, а рисунок оправы – озарённую золотистыми лучами яркого солнца пену бурливых волн, увенчанных белоснежными гребешками. Правда, императрице Марии Феодоровне после покушения в японском городе Оцу полицейского-фанатика на цесаревича Николая Александровича алые пятна гелиотропа стали казаться похожими на капли крови, и она видела в них своеобразное, но непонятое ею сразу предвестие случившегося.

Зато традиционно полученное её невесткой, императрицей Александрой Феодоровной, на Пасху 1900 года яйцо «Великий Сибирский железный путь»[705] напомнило вдовствующей императрице Марии Феодоровне, что в 1891 году, после завершения столь памятного плавания на корабле «Память Азова», будущий самодержец Николай Александрович заложил во Владивостоке конечный пункт Сибирской железной дороги, теперь уже почти выстроенной (см. рис. 32 вклейки). Потому-то грифоны романовского герба гордо возносят на своих крыльях увенчанное двуглавым орлом серебряное яйцо, на поверхности «скорлупы» которого выгравирована карта Российской империи с транссибирской магистралью, причём недостроенные участки обозначены пунктиром. Но само яйцо, полое внутри, служило футляром, хранившим подлинный сюрприз. Если миниатюрный кораблик «Память Азова», закреплённый на аквамарине, просто вытаскивался за золотую петлю, то здесь прятался целый поезд. Умельцы-механики ухитрились вставить в локомотив сложное устройство, не превышающее двух сантиметров в длину, после завода тут же вложенным золотым ключиком приводящее в движение крошечный паровоз, снабжённый рубиновым фонарём и бриллиантовыми фарами, и пять подцепленных вагончиков с окошками из горного хрусталя. Судя по надписям, читаемым только под лупой, второй вагончик предназначался «для дам», третий – «для курящих», а четвёртый – «для некурящих» пассажиров. Пятый вагончик служил передвижной церковью и в миниатюре повторял свой оригинал, построенный в 1896 году и освящённый в присутствии императорской четы в честь Св. Ольги. Фраза, выгравированная на первом вагончике, поясняла, что императорский чудо-поезд осуществляет «Прямое Сибирское сообщение». Невольно поражает и вызывает восхищение изумительная проработка Михаилом Евлампиевичем Перхиным деталей не только из пластичных традиционных золота и серебра, но и из безумно сложной в обработке платины.

Руке того же мастера принадлежит и созданное в 1902 году для подарка императрице Александре Феодоровне ажурное, украшенное сложнейшей витражной эмалью яйцо из переплетённых рубиновыми лентами веточек клевера[706], чьи листья-трилистники, образующие с черешком крест, как считалось, приносили счастье и хранили от неприятностей. Рубины же говорили о страстной любви, испытываемой императором Николаем II к супруге (см. рис. 33 вклейки). Четыре кустика клевера с триадой листиков, выполненные из цветного, слегка зеленоватого золота, сплелись в тончайшую ажурную подставку. Внутри открывающегося яйца когда-то находился сюрприз – четырёхлистник клевера, считавшийся эмблемой удачи. Каждый из его листиков-лепестков помимо миниатюры с портретами, как считают, четырёх дочерей – великих княжон Ольги, Татьяны, Марии и Анастасии унизывали сверкающие алмазы. Эту работу Перхина по праву можно назвать «ультра-си» ювелирного искусства, – даже не верится, что человеческие руки могли создать нечто подобное!

Пасха 1903 года пришлась на 6 апреля, а через месяц с небольшим начались пышные празднества в честь 200-летия Петербурга. Двухвековому юбилею основания столицы империи Карл Фаберже посвятил ныне находящееся в музее американского города Ричмонда императорское яйцо, получившее условное название «Пётр Великий», оно украшено живописными портретами Петра I и Николая II, а также видами домика Петра Великого и Зимнего дворца, под крышкой же скрывалось миниатюрное воспроизведение «Медного всадника», только Гром-камень высечен не из гранита, а из сапфира.[707]

Это была последняя работа Михаила Евлампиевича Перхина, великого труженика и экспериментатора. Вечно полный творческих замыслов, стремясь воплотить их собственными руками, применить те самые единственно приемлемые технологические приёмы, нужные для создания задуманного эффекта, он буквально горел на работе. Подобное напряжение всех сил не прошло даром: он надорвался на работе, нервы его не выдержали, а жизненная энергия была на исходе, и гениальный мастер умер в больнице для душевнобольных в 1903 году. Похоронили Михаила Евлампиевича на кладбище петербургского Воскресенского Новодевичьего монастыря. Живительно, но могила его сохранилась до наших дней.[708] Верная его супруга, подарившая жизнь пятерым детям: сыну Михаилу и дочерям Евгении, Александре, Зинаиде и Асе (Анастасии), пережила мужа только на пять лет.

Никто из потомков ювелира не пошёл по его пути, даже его сын, умная головушка и «золотые руки», будучи уникальным специалистом, отдал свои силы заведованию физическими лабораториями: сначала, в 1920-е годы, – в Военно-морском инженерном училище им. Дзержинского, а в 1930-е – в Университете.

Внук мастера, Олег Михайлович Перхин, во время Отечественной войны попал в плен, после освобождения 10 лет был заключённым в казахстанском лагере, да так и остался на казахской земле, став впоследствии главным режиссёром театра в Темир-Тау. Старшая дочь Михаила Евлампиевича, Евгения, ещё в начале 1900-х годов вышла замуж за учившегося в Петербургском университете тифлисского дворянина Георгия Бадриашвили. Однако брак этот отнюдь нельзя считать мезальянсом. Ещё с середины 1890-х годов знаменитый мастер не только вписан в купцы второй гильдии, но и получил личное почётное гражданство. У потомков этой счастливой четы, ныне живущих в Тбилиси, до недавнего времени свято сохранялась бронзовая медаль Михаила Евлампиевича Перхина, вручённая ему решением жюри на Парижской Всемирной выставке 1900 года.[709] На её лицевой стороне медальер Жак Шаплен вычеканил женскую головку во фригийском колпаке, символизирующую Францию, на оборотной изобразил парящих над городом крылатую Славу и юношу-Гения с факелом в руке, а на размещённой на фоне лавровых ветвей прямоугольной пластинке увековечил фамилию награждённого. В 1974 году правнук ювелира Г.С. Аристов подарил семейную святыню Оружейной палате, и теперь она хранится в кремлёвской сокровищнице рядом с теми шедеврами мастера, которые и обеспечили ему успехи признание.[710]