Ожерелья к обновлённому жемчужному гарнитуру

Ювелир Готтлиб-Эрнст Ян, предшественник Василия Богдановича Кеммерера на посту оценщика Кабинета, исполнил к 1 января 1833 года восхитительную диадему, переделав её из предметов вышедшего из моды жемчужного убора, поскольку верхний слой камня, образовавшегося в раковине моллюска, постепенно разрушается и бесценный перл теряет сияние радужных переливов, скользящих обычно по его поверхности. Поэтому утратившие красоту жемчужины приходилось заменять. В пару к диадеме к той же дате придворного большого бала, скорее всего, тот же мастер закончил «севинье с большою Жемчужною подвескою» в 77 карат.[431] Вещь получилась богатой.

Вильгельм Кеммерер. Бриллиантовое колье с жемчужными подвесками. 1837 г.

А через четыре года, когда при Дворе готовились отметить грядущее двадцатилетие бракосочетания императорской четы, настал черёд Вильгельма Кеммерера попробовать свои силы и попытаться сравняться с мастерами прошлого. К 12 апреля 1837 года, скорее всего, именно он переделал «корсаж из трёх частей». Каждая из них называлась затем «севинье», и напоминала собой брошь, которую так любила носить знаменитая французская писательница нравоучительных романов – маркиза де Севинье. Среди многочисленных алмазов красовался бриллиант в 11^1/16 карат. Взгляды созерцающих императрицу в этом роскошном уборе притягивали и восемнадцать крупных жемчужин, поскольку масса девяти из них колебалась от 20 до 36 карат, а другие девять весили по 10 карат. Трудно даже представить себе великолепие этих трёх брошей, своеобразной лесенкой от самой крупной до самой маленькой спускавшихся по корсажу императрицы Александры Феодоровны, поскольку стоимость только украшающих их камней достигла 73 773 рублей.[432]

Кокошник на золотой парче с крупными бриллиантами и жемчужинами. Начало XX в.

Не прошло и недели, как 16 апреля 1837 года мастер закончил переделку роскошного колье. Рисунок его был удивительно прост, весь строился на повторении одного и того же элемента, но при этом поражал элегантностью. Теперь сплошь усыпанные бриллиантами звенья, похожие на двойные цветки лилии, служившие геральдическим гербом французских королей, отделялись друг от друга парой круглых жемчужин (каждая по 2,5 карата). От каждого из них отходили такие же алмазные петли, как десятилетием позже и в ожерелье великой княгини Александры Иосифовны, но только в них покачивались придерживаемые алмазным «колокольчиком» не изумруды, а крупные жемчужные подвески. Однако на сей раз украшение предназначалось для самой императрицы, а поэтому ничего удивительного, что только стоимость камней составила 118 660 рублей. Масса каждой из жемчужных грушек, постепенно уменьшавшихся от центра колье к краям, колебалась от 16 до 38,5 карат.[433]

Дивное колье в начале XX века отчасти размонтировали. От него сохранились лишь пятнадцать звеньев, соединявшихся друг с другом системой петелек и крючков.

Вильгельм Кеммерер, Константин Зефтиген (?). Брошь. 1830-е гг.

Четыре жемчужные грушки вместе с окружавшими их алмазными петлями, завершавшимися каждая крупным бриллиантиком, оказались в начале XX века на парчовом кокошнике, наскоро сделанном для придворного бала-маскарада. Разделяли их заключённые в оправу-шатон крупные бриллианты. Но при этаком-то богатстве декора края кокошника обшили искусственным жемчугом: то были стеклянные шарики, покрытые эссенцией из чешуи рыбки-уклейки, что придавало простому материалу вид драгоценных перлов. Однако пятерка алмазных петель, также окружающих жемчужные грушки-подвески, бриллиантиком не завершались. Эти пять деталей, скорее всего, сняли с другого колье, также, вероятно, исполненного Кеммерером в 1840 году. Ими в числе семнадцати «крупных жемчужин подвесками», весивших 170 карат, придворный ювелир-оценщик тогда дополнил «двадцать четыре бантика, оставшихся от большого склаважа, часть коего» уже употребили «в новый Жемчужный убор». В «бриллиантовой цепочке», длиной в 46,75 см, когда-то облегавшей шею императриц, чётко, в духе строгого классицизма конца «осьмнадцатого» века чередовались «прекрасной работы» одинаковые бантики с одинаковыми же овалами. Усеивавшие их алмазы закрывали серебро оправы. Концы крайних бантиков завершались припаянными для продевания ленты петлями, так и не заменёнными более привычными для XIX века застёжками-фермуарами. Новое ожерелье оказалось гораздо скромней по камням, их оценили в 7132 рубля.

Однако этому колье не везло. «Из двух кисточек, принадлежащих к цепочке» и, скорее всего, дополнявших крайние бантики, уже 5 декабря 1841 года вынули 22 бриллианта, отпустив камни ювелиру Болину на диадему – ту самую, которую в 1980 году повторили советские мастера, назвавшие её «Русской красавицей». Правда, «к несчастливому» ожерелью ещё до 1865 года присоединили декор из сотни мелких жемчужин.[434] Однако к 1914 году оно лишилось всех жемчужных дополнений, остались пустые ушки на алмазных бантиках, похожих на те, что были характерны для работ Якова Дюваля[435].

Эксперты ферсмановской комиссии посчитали, что в пару к жемчужному колье была исполнена и брошь (составляющая с ним и большой жемчужной диадемой 1833 года гарнитур), но гораздо более сложного, хотя и симметричного рисунка. Не исключено, что брошь могла быть исполнена вместе с помощником Кеммерера – Константином Зефтигеном.