Петер-Карл Фаберже

Карл Густавович Фаберже родился в Петербурге 30 мая 1846 года. Окрестили новорождённого Петера-Карла уже на следующий день в лютеранской церкви Св. Анны, однако с детства называли мальчика только Карлом. Долгожданный отпрыск столичного златокузнеца, освоив начала ремесла в стенах отцовской мастерской и поучившись в столичной немецкой школе «Анненшуле», блестяще дополнил художественное и коммерческое образование за границей, когда отец взял его с собой в Дрезден. В столице Саксонии Карл Фаберже, подтверждая лютеранское вероисповедание, прошёл в 1861 году обряд конфирмации в Дрезденской Кройцкирхе. Талантливый юноша, немало попутешествовав по европейским городам и музеям в компании с наследником фирмы Бутца, не теряя времени, постарался поучиться у лучших ювелиров во Франкфурте, Париже и Лондоне. Вернувшись в Петербург в 1864 году, Карл стал работать в отцовской мастерской, а в 1872 году (по другим источникам – на два года раньше)[641] семейное дело полностью перешло в его руки. Уже в 1867 году, достигнув совершеннолетия, 21-летний ювелир числился членом Купеческой гильдии. А годом раньше, чтобы приблизиться к получению заказов Двора, он предложил Императорскому Кабинету свои услуги.

В течение почти двадцати последующих лет Карл Густавович безвозмездно корпел в Эрмитаже над реставрацией уникальных античных ювелирных изделий, найденных в Причерноморье на территории древнего Боспорского царства и в прославившихся на весь мир скифских курганах. Эти находки Императорская Археологическая комиссия сочла достойными включения в коллекцию крупнейшего музея мира. Каким-то «шестым чувством» мастер собирал разрозненные фрагменты и детали в цельное, чарующее красотой и изысканностью, украшение. В то время как ювелиры в странах Западной Европы увлекались повторением этрусских вещей, в России Карл Фаберже бился над составами сплавов золота и серебра и над секретами технологий, применявшихся древнегреческими и особенно фракийскими мастерами, причём особое его внимание привлекали работы, относившиеся к пику развития античного ювелирного искусства – IV веку до нашей эры.[642]

И перестаёт быть столь уж невероятной легендой эрмитажное предание: Карл Фаберже, которого современники недаром называли «Челлини нашего времени», почти повторил знаменитые, прославленные виртуозным мастерством исполнения феодосийские серьги. Ему удалось сделать и изящные многолепестковые цветочки, и целую скульптурную группу: крылатую богиню победы Нику на колеснице, запряжённой четвёркой коней, и бегущего рядом воина, сплёл он и изящные цепочки, до сих пор приводящие в недоумение и отчаяние даже современных ювелиров.

Но не далось ему повторение зерни на «лунницах». Под сильной лупой становилось заметно, что каждое золотое «зёрнышко», приплавленное к основе, состояло из микроскопических четырёх шариков, образующих крошечный ромб. Карл Фаберже, как гласит устная молва, раскрыл секрет получения столь миниатюрных капелек, хитро оплавив мелко нарезанную тонюсенькую проволоку в древесном угле, но вот постичь состав припоя ему всё-таки не довелось: ему удавалось припаять клуннице только три «зёрнышка», когда же он пытался напаять четвёртое, всё сливалось в одну каплю…

А эту тайну учёные смогли раскрыть только спустя полтора столетия. Хитрость античных мастеров, оказывается, заключалась в малахитовой крошке, которой посыпали набранный узор, зафиксированный на основе. При сильном нагреве вода испарялась, углекислый газ уходил в воздух, а медь восстанавливалась до металлической и диффундировала в золото, соединяя с ним крошечные детали-шарики.

Наряду с подобными, требующими виртуознейшего мастерства, копиями античных шедевров, Фаберже приходилось делать и совершенно курьёзные предметы, от которых нельзя было отказаться, так как заказы исходили от слишком высокопоставленных особ. После одной из хирургических операций супруга великого князя Константина Николаевича самолично вручила на память об исцелении в патронируемом ею госпитале пострадавшему в войне за освобождение Болгарии от османского ига «пулю, отделанную золотом. В части, свободной от осколков кости, свинцовая поверхность была перетянута золотой полоской в виде ленточки, на которой вырезано: „1879 г. апреля 11 пуля эта, в присутствии великой княгини Александры Иосифовны, извлечена профессором Склифосовским из ноги раненного на Шипке 13 августа 1877 года майора Н.К. Андреевского“». Эта история позволила великосветским шутникам не без иронии острить: «Фаберже прекрасно отделал пулю золотом, но как жаль, что украшает её кость простая, а не слоновая».[643]

К сожалению, пока неизвестна ни одна работа самого Карла Фаберже из тех, что создавались им в то время, когда молодой ювелир только унаследовал мастерскую отца. Подлинная слава пришла к нему через десятилетия, когда, будучи слишком загружен административной работой, общением с заказчиками, с мастерами, с художниками, он практически лишился возможности творить собственными руками. В своём магазине Карл Густавович завёл правило представлять публике лишь самые модные вещи и новинки, непроданные же изделия часто пересматривались и безжалостно отправлялись на переделку.

Ещё работая в мастерской отца, Карл Фаберже понял, что одному ему, даже получая придворные заказы, будет трудно выдержать конкуренцию с крупными мануфактурными предприятиями. В то же время его зоркий глаз и художественное чутьё подсказали ему, кто из петербургских, особенно начинающих, мастеров наиболее талантлив, он сблизился с ними и предложил объединиться. Вначале, в 1866 году, это были начавшие трудиться ещё на мастерскую Густава Фаберже Август Хольмстрём и Вильгельм-Карл Реймер, кузен из Пернова, а через два года к ним присоединился Эрик Коллин.

Подросший брат Карла, Агафон-Теодор Густавович Фаберже (1862–1895), получивший блестящее образование в Дрездене, сразу принял посильное участие в работе мастерской. Поскольку оба брата хорошо изучили работы ювелиров-предшественников, то создавали свои произведения в подходящих исторических стилях. Традиция нюхать табак ушла в прошлое, однако в похожих на табакерки коробочках теперь хранили папиросы или туалетные принадлежности. Зато братья Фаберже стали превращать в произведения искусства всевозможные нужные в обиходе вещи: настольные часы, чернильницы, пепельницы, электрические звонки и тому подобные предметы. Это имело большой успех у публики, так что пришлось расширять производство, выделив в особую мастерскую исполнение золотых изделий, а затем то же сделать для серебряных.

Главный художник фирмы Франсуа Бирбаум вспоминал: «Заваленные работой, братья Фаберже не в состоянии были вести хозяйство мастерских, а потому решили создать автономные мастерские, владельцы которых лишь обязывались работать по рисункам и моделям фирмы и исключительно для неё. <…> Каждой из них был выделен определенный род изделий, и в них подмастерья специализировались на определённом роде работы. Изделия всех этих мастерских носят клеймо мастера и, когда место это позволяет, то и клеймо фирмы».[644]

К 1881 году компаньоны образовали фирму «Карл Фаберже». Она впервые вышла на широкую публику приняв участие во Всероссийской мануфактурной выставке 1882 года в Москве, где её ожидал подлинный успех, подкреплённый золотой медалью. Такой же фурор она произвела, получив аналогичные награды и на художественно-промышленных выставках за рубежом: в 1885 году в Нюрнберге и в 1888 году в Копенгагене.

Поскольку Карл Фаберже уже более десятилетия поставлял свои изделия императорскому Двору и за это время благодаря их высокому качеству не имел ни одной рекламации, то по заключению министра двора, ювелир, как было принято, в 1885 году получил звание придворного поставщика. Отныне на торговой марке Фаберже помимо наименования фирмы и даты её основания появились государственный герб, а также отметки о наградах на различных престижных выставках. Перед Фаберже теперь открылись возможности завоевания зарубежного рынка, получения почётных и выгодных заказов, особенно от императорского Двора, связанных с созданием вещей, предназначавшихся для дипломатических, церемониальных и жалованных подарков.

Дело его ширилось и процветало, и всё больше покупателей появлялось в магазине в доме № 16 на той же Большой Морской, куда их влекла вывеска «К. Фаберже» вокруг чугунного зонтика на колонках перед входом.[645] По великосветскому Петербургу быстро распространилась весть, что сам император Александр III лично заказывал Карлу Густавовичу ставшие ежегодной традицией яйца-«сюрпризы», служившие подарками венценосца обожаемой августейшей супруге к Пасхе. Всё больше различных вещей поставляется к Высочайшему Двору. Слава ювелира растёт, и теперь нет отбоя не только от богатых отечественных, но и от зарубежных клиентов. Посыпались и награды: Карл Фаберже становится кавалером орденов Св. Станислава III и II степени и Св. Анны III степени, что принесло ему в ноябре 1890 года потомственное почётное гражданство, а в августе 1890 года он получил престижную должность оценщика Кабинета.

Конечно, это место предполагало и много рутинной работы, включая и безвозмездную чистку ризы на иконе Спасителя в Первом дворце Петра I, «Красных хоромах» или Домике Петра I, традиционно считавшуюся почётной обязанностью занявшего столь желанный пост. Однако открывавшиеся перспективы для творчества и карьеры перевешивали: это назначение позволило Фаберже не только видеть лучшие творения старых и современных мастеров, представленные в Камеральной кладовой, но и ознакомиться с личными драгоценностями царского семейства, с коронными вещами и камнями, а также с сокровищами Императорского Эрмитажа.

В 1887 году открывается филиал фирмы Фаберже в Москве. Позднее, в 1900 году, возникает филиал в Одессе, в 1903 году – в Лондоне, а в 1906 году – в Киеве.

Но жизнь есть жизнь, и успешного предпринимателя, обласканного Двором, постигают тяжёлые утраты. В 1893 году в Дрездене умирает отец и основатель фирмы Густав Фаберже, а в марте 1895 – младший брат Агафон, талантливейший художник и механик. Он не выдержал слишком напряжённой работы, да и петербургский климат не способствовал здоровью. Агафон Петрович заболел чахоткой, отправившей его в возрасте Христа на тот свет. Подхоронили его на Смоленском лютеранском кладбище в могилу племянника отца, Вильгельма-Карла Реймера, умершего в 1873 году и сотрудничавшего с братьями Фаберже владельца ювелирной мастерской, размещавшейся в доме № 11 по Большой Морской улице.[646]

Смерть младшего брата была очень тяжелой потерей. Два года проработавший с ним бок о бок Франсуа Бирбаум тепло вспоминал коллегу, его внимание к приёмам старых мастеров и в то же время его неуёмные поиски нового, сочетавшиеся с поразительной работоспособностью и редкой требовательностью к себе: «Агафон Густавович, по своей натуре более живой и впечатлительный, искал вдохновения всюду, в произведениях старины, в восточных стилях, ещё мало изученных в то время, и в окружающей природе. Сохранившиеся его рисунки говорят о постоянной работе, о непрерывных исканиях, <…> по десяти и более вариантов на один и тот же мотив. Как бы проста ни была задуманная вещь, он её рассматривал со всех точек зрения и не приступал к её исполнению, пока не исчерпал всех возможностей и не рассчитал все эффекты. <…> В ювелирных работах он редко довольствовался рисунком, но лепил восковую макетку и распределял на ней нужные камни, заботясь проявить красоту каждого из них. Крупные камни ждали неделями рисунок своих оправ. Надо было дать каждому камню наиболее для него выгодное назначение, не безразлично, будет ли он вставлен в брошку, кольцо или диадему; в одном предмете он может пройти и незамеченным, в другом – наоборот, все его качества, будут выделены. Затем нужно решить вопрос его „антуража" то есть чем он будет окружён. „Антураж" должен не умалять его качества, а выделять их, скрывая в то же время возможные его недостатки. Наконец, нужно придать ему то положение, при котором он отбрасывает наибольшее количество лучей. <…> Само собой разумеется, что на исполнение обращалось столько же внимания, нередко вещь за ничтожный недостаток браковалась и отправлялась в тигель, то есть в плавильный горшок».[647]

Достаточно взглянуть на исполненный в 1888 году из коронных камней бирюзовый гарнитур, когда-то украшавший обожаемую супругу Александра III, чтобы убедиться в справедливости этих слов. Даже чёрно-белая фотография передаёт изысканность рисунка диадемы и броши, великолепного подбора нежно-голубых камней, обрамлённых сверкающими бриллиантовыми полосками, гармонично дополненными золотыми листиками. Как было характерно для конца XIX века, тяжёлая массивная оправа при желании легко разбиралась на части, а затем без особого труда собиралась вновь благодаря хорошо подогнанным штифтам. Даже у придирчивых экспертов комиссии, под руководством геммолога Александра Евгеньевича Ферсмана разбиравшей в 1922 году вещи последних самодержцев, эта парюра оставила «очень ценное художественное впечатление».[648] А ведь Сергей Николаевич Тройницкий, бывший хранитель Отделения драгоценностей, затем избранный директором Эрмитажа, но оставивший за собой и должность заведующего отделом прикладного искусства всемирно известного музея[649], повидал на своём веку немало подлинных шедевров ювелиров прошлых веков, и ему было с чем сравнивать. Правда, на строгий взгляд знатока, диадема страдала некоторой перегруженностью рисунка.

Фирма Фаберже. Диадема и брошь из бирюзового гарнитура. 1888 г.

Однако членов ферсмановской комиссии в броши, составляющей с диадемой гарнитур, даже неприятно удивили своей величиной вставки бирюзы, отчего линии подчёркивающего их очертания алмазного узора казались сухими и резкими.[650] Но здесь проявилась воля августейшей заказчицы. Некогда именно размеры отличающегося редкостными ювелирными параметрами лазоревого камня, расположившегося теперь в модной броши-«севинье» под алмазной арочкой-«подковой», пленили другую венценосную государыню, знавшую толк в самоцветах. Ивар-Венфельт Бук, согласно его счёту от 10 сентября 1792 года, окружил драгоценный раритет 25 крупными бриллиантами, весившими 161/4 карата, дополненными алмазами, огранёнными «розами». Этот медальон Екатерины II «из весьма большой Бирюзы в виде сердечка, прекрасного чистого цвета, кроме беловатого пятна» часто надевала императрица Мария Александровна, любившая голубые камни. Однако её невестка, императрица Мария Феодоровна, пожелала иметь более модную вещь, ради чего было безжалостно сломано украшение самой Семирамиды Севера.[651]

В 1896 году фирма Карла Фаберже на Всероссийской выставке в Нижнем Новгороде удостоилась присвоения Государственного герба, и отныне он стал изображаться в её клейме. Известность Карла Густавовича росла на родине и за рубежом. В 1897 году за ряд работ он получает титул придворного ювелира короля Швеции и Норвегии, ещё не удостоившись подобного звания от русского государя.

Однако подлинное международное признание Карл Фаберже получил на Всемирной выставке, открывшейся 14 апреля 1900 года в Париже, где он выставил работы своей фирмы вне конкурса, поскольку сам входил в состав жюри. Посетители могли любоваться изящными пасхальными яйцами русских императриц и другими шедеврами знаменитой петербургской фирмы. Ожидал восторженных зрителей и неожиданный сюрприз.

Карлу Густавовичу пришла в голову счастливая мысль – сделав крошечные реплики примерно в одну десятую величины подлинников, представить всем съехавшимся из многих стран гостям российские императорские регалии: Большую корону скипетр и державу так как сами оригиналы позволялось видеть лишь на самых торжественных церемониях и во время коронаций. Подобной чести удостаивались ещё счастливчики, кому повезло попасть, заручившись специальным разрешением от Кабинета Его Величества, в Бриллиантовую комнату Зимнего дворца, где инсигнии императорской власти хранились вместе с коронными бриллиантами. С июля 1895 года та помещалась «в нижнем этаже» выстроенной Растрелли зимней царской резиденции: «в четвёртом нумере четвёртой запасной половины»,[652] где ныне располагаются служебные комнаты сотрудников Эрмитажа. Вход в сокровищницу охраняли два бравых гвардейских солдата.

Всё, что касалось до размещавшихся там вещей, производилось «не иначе, как с Высочайшего Государя Императора соизволения». Поэтому ещё в конце июня 1899 года Карл Фаберже обратился в Камеральное отделение Кабинета Его Императорского Величества с нижайшей просьбой дозволить ему воспроизвести с регалий «точные копии в уменьшенном виде». Чуть более месяца понадобилось на хождение бумаг по инстанциям, пока наконец сам министр Двора барон Фредерикс не начертал резолюцию: «Высочайше разрешено, но не для продажи».[653]

Воплощать замысел Карла Густавовича довелось работникам двух мастерских, входивших в состав фирмы. Серебряные пьедесталы для моделей регалий, водружённые на колонку из розового кварцита-белоречита, как и изящные пояски на ней, создал лучший мастер-серебряник фирмы Исаак Абрамович Раппопорт. Подлинный виртуоз, познавший до мелочей все тонкости своего дела, он лично сам, как и в этом случае, выполнял наиболее ответственные работы. Миниатюрные, но точные копии символов власти всероссийских самодержцев, к которым добавилась ещё реплика Малой короны, покоились (за исключением скипетра) на подушках, обтянутых бархатом.

Несмотря на крошечные размеры, модели регалий, как и на оригиналах, усеивали тысячи самоцветов, заключённых в тончайшую серебряную оправу, реплику же алмаза «Орлов» в императорском жезле окружил ободок из чрезвычайно сложной в обработке платины, что подтвердило славу Августа-Вильгельма Хольмстрёма. Ведь именно о нём с такой похвалой отозвался в своих воспоминаниях Франсуа Бирбаум: «Работы этой мастерской отличались большой точностью и безупречной техникой. Такая безукоризненная закрепка камней не встречается даже в лучших парижских работах». И далее главный художник фирмы пояснял, что если ювелирные работы Хольмстрёма «иногда уступают в художественном отношении парижским, то в технике, в прочности и в законченности они их всегда превосходят».[654]

Привычных ко всему парижан и гостей Всемирной выставки поразили виртуозность и точность исполнения моделей императорских российских регалий, уменьшенных по сравнению с подлинником примерно в десять раз (см. рис. 27 вклейки). Невольно удивляло и количество применённых алмазов: если на оригинале Большой короны блистают 4936 камней, то на её реплике мастера фирмы Фаберже ухитрились разместить 1083 бриллианта и 2458 диамантов, огранённых «розой».[655] Неслучайно жюри специально отметило: «Это произведение достигает грани совершенства. Это означает превращение ювелирного предмета в подлинное произведение искусства. Именно совершенное исполнение, достигаемое тщательнейшей отделкой, отличает все выставленные работы Фаберже. Это касается миниатюрных копий коронных инсигний царского дома, унизанных четырьмя тысячами камней…» Столь высокий отзыв специалистов позволил императору Николаю II не только поскорее приобрести работу современных ювелиров для коллекции Императорского Эрмитажа, но и повелеть выставить этот шедевр фирмы Фаберже в Галерее драгоценностей, где тот не померк, а только выиграл от соседства с уникальными произведениями мастеров прошлых эпох.[656]

Мнения прессы разделились. Одни критики восторженно отзывались о русском чародее, другие столь же яростно ругали его за приверженность старым стилям, сожалея, что «подобное совершенство исполнения не используется для создания более оригинальных произведений», выдержанных в духе декоративности модерна.[657] Однако строгий ареопаг судей, как оценивавших золотые вещи по Классу 94, так и придирчиво рассматривавших представленные на выставке ювелирные изделия и бижутерию по Классу 95, не смог скрыть своего восхищения и удовлетворения работами Фаберже, отметив и изящество оправ, и качество гравировки, и остроумное решение секретов потайных отделений, и неповторимые оттенки эмалей, и тщательность отделки, а главное, идеальное исполнение и безукоризненную композицию, отличающие их. Петербургский искусник получил золотую медаль и титул парижского мастера, награды вручили и его ведущим мастерам, а французское правительство удостоило Карла Фаберже за работу в жюри орденом Почётного легиона 5-й степени.[658]

Выставка творений Карла Фаберже прошла в Петербурге под патронатом императрицы. Карл Густавович становится владельцем нового собственного дома.

Да и столичный бомонд пожелал возвеличить ювелира, покорившего Париж. В доме барона фон Дервиза на Английской набережной с большим успехом 8–9 марта 1902 года прошла устроенная по инициативе императрицы Александры Феодоровны «Выставка художественных произведений Фаберже и старинных миниатюр и табакерок», ставшая подлинным апофеозом мастера. Экспонаты для неё представили члены императорской и великокняжеских семей, а также известных аристократических домов.[659]

В начале нового века столицей ювелирного искусства постепенно становится Петербург, причём в художественных исканиях впереди был Париж, а в исполнении – Северная Пальмира. Недаром в 1901 году именно в российской столице проводится международный конкурс ювелиров[660], а в 1912 устроен конкурс «рисунков по ювелирному производству имени придворного ювелира Карла Фаберже», в жюри которого входил управлявший учебным отделом Министерства, торговли и промышленности А.Е. Лагорио, не только однофамилец, но и родственник известного художника.[661] В январе 1910 года Карл Густавович получил звание мануфактур-советника, однако титула придворного ювелира он удостоился от Николая II только в конце того же года, да и то по нижайшей просьбе его четырёх сыновей, из которых Агафон уже некоторое время замещал отца в должности оценщика Кабинета.[662] Но мы несколько забежали вперёд.

Большая Морская ул., 24. Здание фирмы Фаберже. 1900-е гг.

1900-й год стал вообще счастливым годом для Карла Фаберже. Любимец Фортуны, одержавший столь важную победу на Всемирной выставке в Париже, наконец-то обзавёлся своим собственным домом. Молодой талантливый архитектор Карл Шмидт, сын сестры Карла Фаберже, построил для него облицованное по фасаду финским гранитом здание в англо-готическом стиле, на участке, купленном ещё в 1898 году на Большой Морской улице, 24. Всё было продумано до мелочей. В нижнем этаже особняка расположился роскошно отделанный магазин, где помимо изделий фирмы продавались вещи, сделанные в мастерских Овчинникова, Хлебникова, Тилландера и других признанных ювелиров.

Евгений Карлович Фаберже вспоминал, что самый верхний этаж заняла фешенебельная квартира его отца, причём спланирована и отделана она была с присущим главе прославленной фирмы тонким вкусом. Великолепно смотрелись обшитые дубовыми панелями рабочая комната и кабинет обласканного Двором ювелира, а будуар его горячо любимой супруги отличался подлинным изяществом. Ещё в 1872 году Карл Густавович волей судьбы соединился узами брака с домовитой и отлично воспитанной, к тому же хорошо чувствующей прекрасное Августой-Юлией Якобс, дочерью знаменитого мастера-краснодеревщика, не только слывшего непревзойдённым резчиком по чёрному дереву, но и успешно управлявшего придворными мебельными мастерскими в Царском Селе.

Большая Морская ул., 24. Здание фирмы Фаберже, зал для приёма посетителей. 1900-е гг.

В прочих этажах особняка Фаберже разместились студии дизайнеров-«композиторов» и скульпторов, бухгалтерия. Но особенно хороша была библиотека высотой в два этажа. В шкафах стояли книги по всевозможным стилям и жанрам искусства, уникальные издания по ювелирному делу. Здесь же можно было полюбоваться заботливо собранной коллекцией тех самых разнообразных моделей из воска, пластилина и металла, на которых отрабатывалось размещение камней, а также роскошным подбором образцов эмалей.

Ювелирная мастерская А. Хольмстрёма (крайний слева). 1900-е гг.

В том же здании нашлось место светлым, просторным ателье, оборудованным по последнему слову техники всеми нужными станками, механизмами и приспособлениями, куда, для удобства бдительного хозяйского надзора над всеми стадиями процесса создания вещей, перевели мастерские ведущих ювелиров фирмы[663]: второй этаж заняла мастерская Августа Холлминга, третий – Михаила Перхина и сменившего его затем Генрика Вигстрёма, четвёртый – Августа Хольмстрёма, а последний – Альфреда Тилемана.

Подрастали четверо сыновей. Все они хорошо закончили столичную Петершуле, их влекло изобразительное искусство, однако с самого начала наследники фамильного предприятия старательно занимались рисунком и тонкостями портрета, а также овладели немалыми познаниями в ювелирном ремесле, чтобы затем успешно помогать родителю в делах его фирмы.

Ювелирная мастерская А. Хольминга. 1900-е гг.

Евгений Карлович (1874–1960), поучившийся затем в Академии художеств в Ханау, в Германии, а также у С. Зайденберга и Ю. Оллила, стал не только искусным дизайнером-«композитором» разнообразных украшений и талантливым художником-портретистом, близким к «мирискусникам», но и фактически более двух десятилетий (с 1896 по роковой 1918 год) руководил петербургским отделением фирмы совместно с отцом и младшим братом Агафоном Карловичем. Первенец Карла Густавовича на столь памятной для семьи Всемирной выставке 1900 года удостоился получения пальмовой ветви – знака офицера Академии изящных искусств.

Третий сын Александр Карлович (1877–1952), проучившийся, чтобы по-настоящему овладеть тонкостями профессии ювелира, четыре года в училище барона Штиглица, а также у Кашо в Женеве, сделался достойным руководителем и одновременно художником московского отделения фирмы Фаберже.

Младшенький Николай Карлович (1884–1939), побывавший в учениках у американского художника Сарджента в Англии, стал художником по ювелирным изделиям, а в 1906 году уехал работать в лондонском филиале фирмы отца сначала с Артуром Бо, а затем с Генри-Чарльзом Бэйнбриджем.

Что же касается Агафона Карловича (1876–1951), то он, закончив коммерческое отделение гимназии Видемана и проявив себя выдающимся знатоком камней, с 1898 года стал экспертом Бриллиантовой комнаты Зимнего дворца и оценщиком Ссудной казны, к тому же практически являлся оценщиком Кабинета. По итогам выставки 1900 года в Париже второго сына Карла Густавовича жюри наградило золотой медалью.[664] Под Петербургом, неподалёку от железнодорожной станции Левашово, в Осиновой Роще он выстроил себе дачу, окружённую каретными сараями и конюшнями, причём не забыл возвести и дом для прислуги. Однако и отдыхая, ювелир не забывал о деле: в его дачном доме до недавнего времени сохранялись огромный сейф и остатки рабочих мест мастеров.[665]

У Карла Фаберже, ставшего всемирно известным, наперебой закупали вещи для подарков не только монархи всей Европы и американские миллионеры. По приглашению сиамского принца Чакробонга, учившегося в Петербурге и прекрасно знавшего русский язык, глава прославленной фирмы посетил далёкую восточную страну, где король Чулалонгкорн пришёл в такой восторг от работ петербургского мастера, что даровал Карлу Густавовичу звание придворного ювелира и эмальера. С 1906 года в течение девяти лет представители единственной из русских фирм Фаберже ежегодно приезжали в Сиам, а заодно не забывали побывать в поисках возможных заказчиков при дворах индийских магараджей в Непале. Для храма-усыпальницы короля Чулалонгкорна Карл Густавович по просьбе нового владыки исполнил из зелёного сибирского нефрита большую статую Будды и дивную огромную чашу поражающую красотой золотой оправы, дополненной розовой эмалью и алмазами.[666]

Львиная доля и прочих вещей была вырезана из этого камня, столь ценимого на Востоке. Поскольку нефрит не подвержен изменениям, даже в земле сохраняя свою красоту и нетленность, считалось, что он защитит и тела умерших в захоронениях. К тому же китайцы приписывали драгоценному минералу качества, присущие достоинствам и добродетелям благородного мужа. Блеск от мерцания света на полированной поверхности и скрытая теплота нефрита напоминали о щедрости и сострадании, полупрозрачность, позволяющая видеть камень насквозь, символизировала праведность и справедливость. Мелодичный звук, возникающий при ударе казавшихся чистыми и холодными на ощупь нефритовых пластин одна о другую, разносился далеко вокруг, делая камень эмблемой мудрости. Трудность же его обработки и присущую одновременно нефриту хрупкость сравнивали с верностью и мужеством. Даже заострёнными кусками камня, именуемого по-китайски «юй», трудно пораниться, и в этом нефрит подобен подлинно высокородному человеку, всегда сохраняющему сдержанность и самообладание.[667]

Иметь хоть что-нибудь, вышедшее из рук признанного, обласканного всевозможными наградами мэтра становится всё более престижным. Его магазины постоянно были полны покупателями из самых различных слоёв общества. Одни выбирали вещи, украшавшие витрины, другие, внимательно изучив регулярно обновлявшиеся прейскуранты, просили показать им полюбившееся изделие, третьи, не найдя себе ничего по душе, обращались к хозяину фирмы, сидевшему в зале за своей конторкой. Чаще всего капризного клиента передавали в руки вызванного дизайнера-«композитора», но особо важными особами Карл Густавович Фаберже занимался сам.

Случалось, что из-за своей загруженности владелец магазина забывал нужные детали, оговорённые с высокопоставленным заказчиком, и тогда начинал отыскивать сотрудника, который во время разговора мог стоять поблизости, надеясь, что тот слышал хотя бы обрывки фраз. И как же огорчался и удивлялся Карл Густавович, почему это ухо находившегося рядом человека ничего не уловило из важной беседы. Поскольку такие афронты не единожды повторялись, то у служащих фирмы даже сложилось присловье, что отвечает не тот, который принимает, а тот, кто рядом стоит.

Сам известный художник и дизайнер, Карл Густавович Фаберже передавал разработанные им проекты, а подчас лишь задумки будущих вещей, своим сотрудникам-«композиторам». Ни малейшая деталь не ускользала от его внимания. Правда, частенько времени на кропотливую доводку эскизов не хватало, и тогда случались курьёзы.

Из-за спешки глава фирмы подчас вручал для исполнения не законченные рисунки, а только наброски, причём для скорости, чтобы можно было выбрать наиболее подходящий вариант, на одном и том же листе каждая из половин симметричного предмета оформлялась в разных вариантах. По недосмотру так и сделали точно по хозяйскому эскизу несколько забавных изделий с декором сразу в двух не очень-то сочетающихся стилях.

Однажды вообще случился конфуз. Поступил заказ на икону, на обороте которой непременно следовало вырезать полный текст молитвы «Отче наш». Будучи уверен, что гравёр твёрдо знает Закон Божий, Карл Густавович Фаберже спокойно вывел на рисунке красивым шрифтом начальные два слова и, опустив дальнейшие, присовокупил к ним указание: «и так дальше». Но как же смеялся ценящий юмор глава фирмы, увидев красовавшиеся на священном предмете не привычные фразы общеизвестной канонической молитвы, а надпись, точно скопированную с его собственноручной, столь опрометчиво коротко написанной резолюции: «Отче наш и так дальше».[668]

Забывчивость Карла Густавовича предоставляла возможность главному художнику фирмы подшучивать над патроном, так как тот иногда беспощадно обругивал какую-либо вещь, поминая недобрым словом разработчика её проекта, запамятовав, что горе-автором был он сам. В подобных случаях Франсуа Бирбаум отыскивал среди кипы бумаг нужный лист, где контуры злополучного предмета были достаточно аккуратно выведены рукой хозяина, и с самым невинным видом предъявлял строгому критику плод собственной же его не совсем удачной фантазии.

В 1914 году началась война. Мобилизации подверглись многие сотрудники фирмы Фаберже. Число работников резко сократилось, а ведь только в петербургских мастерских накануне войны 1914 года насчитывалось 208 человек. Теперь ассортимент выпускаемых изделий пришлось не только несколько сократить, но и отчасти перепрофилировать на нужды фронта. А над самим Карлом Густавовичем (хотя вскоре после начала военных действий, под влиянием примера императора Николая II, как подлинный патриот, он перевёл все свои счета из зарубежных банков в российские) тем не менее зависло подозрение в возможном пособничестве врагам. Ведь его отец приехал из остзейской Лифляндии, а тамошние родственники практически давно онемечились. К тому же глава знаменитой фирмы несколько лет являлся старостой Немецкого собрания Санкт-Петербурга, а сразу после объявления войны по всей России закрыли все немецкоязычные газеты, немецкие общества и клубы, запретили общаться на немецком языке в общественных местах. Многих немцев, согласно спискам Генштаба, составленным ещё в 1912 году, не замедлив, депортировали в Западную Сибирь. Оставшиеся, особенно сохранившие подданство Германии или Австро-Венгрии, подверглись тайному надзору. Прославленного ювелира только потому не выслали в 1914 году из столицы, что он продолжал и в годы военного лихолетья выполнять личные заказы императорской семьи.

Однако в следующем году Карл Густавович Фаберже опять попал в число неблагонадёжных. На сей раз подозрения на его счёт у Департамента полиции появились из-за давней возлюбленной слишком близкого к императорскому Двору владельца знаменитой фирмы.

Как главе обширного дела, так и многим его сотрудникам часто месяцами приходилось жить за границей, корректируя заказы. В одной из таких поездок, в 1902 году, 56-летний Карл Густавович Фаберже в парижском кафешантане увидел прелестную певичку, чешку Иоанну-Амалию Крибель, которой исполнился 21 год. Её стройная точёная фигурка, белокурые волосы, греческий профиль и восхитительные карие глаза настолько пленили стареющего маэстро, что он забыл обо всём. Однако развод с добросердечной женой, матерью его сыновей и достойной хозяйкой дома был невозможен. Зато отныне каждую весну неверный супруг под видом деловых разъездов почти три месяца проводил в обществе своей пассии, осыпая её деньгами и дорогими украшениями. В оставшееся время ветреная певичка не скучала, вращаясь среди посетителей всевозможных увеселительных заведений.

Предприимчивая красотка неоднократно наезжала и в Петербург, где, щеголяя роскошными драгоценностями от Фаберже, выступала на подмостках столичного кафешантана «Аквариум». А в 1911 году ловкая Иоанна-Амалия после кратковременных гастролей в Тифлисе увлекла 70-летнего князя Карамана Петровича Цицианова и вышла за него замуж. Правда, после венчания новоиспечённая «аристократка» покинула своего старичка-супруга. Своему же давнему покровителю «грузинская княгиня» объяснила, что она всё сделала ради свободного приезда в любой момент в Петербург для встречи с любимым, потому что отныне жительница Австро-Венгрии стала российской подданной.

Зато русская контрразведка не дремала и не упускала из виду Иоанну-Амалию Бернардовну, пусть та и оказалась законной представительницей знаменитого рода князей Цициановых. В апреле 1915 года обольстительная прелестница, благодаря хлопотам Карла Густавовича Фаберже прибыв в Петербург, поселилась в гостинице «Европейская», которую держал швейцарский подданный. Однако охранное отделение уже подметило, что именно там останавливается «большинство лиц, подозреваемых в шпионаже в пользу наших внешних врагов», причём к ним благоволит администрация отеля, увольняющая к тому же патриотически настроенных русских сотрудников. Началась слежка и за грузинской княгиней. Разведка донесла, что бывшая австрийская подданная римско-католического вероисповедания Иоанна-Амалия, рождённая Крибель, известная также как Нина Баркис, хорошо владеет английским, французским, немецким и русским (с польским акцентом) языками, производит впечатление очень хитрой и осторожной женщины и обращает на себя внимание широкой жизнью и поездками в Финляндию, а также попытками увлечь своими чарами полковника из Французской Миссии. В рапорте о княгине Цициановой указывалось: «В настоящее время якобы сожительствует с известным фабрикантом-ювелиром Фаберже и, несмотря на это, имеет постоянные свидания с другими лицами, причём эти свидания ею обозначены особой конспирацией». 23 апреля 1916 года новоявленная «Мата Хари» была арестована и за малыми уликами подверглась лишь высылке в Сибирь.

Досталось и неразборчивому в связях престарелому ювелиру, что отразилось в докладе контрразведки: «…сам Фаберже, при допросе ручавшийся за благонадёжность Цициановой, далеко не представляет собой лица, к заявлениям которого военные власти могли бы отнестись с должным доверием». Теперь главе обширного и хорошо налаженного семейного дела следовало всерьёз опасаться ликвидации своего «немецкого» предприятия. Поэтому 6 ноября 1916 года фирма Фаберже со всеми филиалами стала товариществом, чьи акции получили сам Карл Густавович с тремя сыновьями и наиболее близкие и доверенные сотрудники. Теперь среди владельцев оказались наряду с немцами и швейцарцами прирождённые русские, а также латыш и итальянец. При подобном интернациональном составе хозяев закрытие фирме уже не угрожало. К тому времени товарищество на паях «К. Фаберже», на которое трудилось более полутысячи рабочих, оценивалось в 3 млн рублей.[669]

Но грянула революция, сметя благополучие придворного ювелира и принеся с собой голод, угрозы реквизиций, полнейшую неизвестность грядущего, страх за судьбу жены и детей, вынужденный отказ от любимой работы, потери имущества. Как лифляндский подданный он смог покинуть Петроград, оставив дом под защитой швейцарской миссии. Однако родной город Пернов стал теперь эстонским Пярну, столицей же Латвии считалась Рига. Но пришлось бежать и из неё в Германию, а там тоже вспыхнула революция. Начались скитания на чужбине, пока не удалось осесть в Лозанне.

Казалось бы, всё складывалось хорошо, и даже сильно подорванное переживаниями здоровье престарелого ювелира сначала улучшилось. Но вынужденно бездеятельное существование было не для Карла Густавовича, и вскоре им полностью овладело чувство ненужности. Своим острым умом он, когда-то создавший успешную, известную во всём мире фирму, понимал, что всё кончено. Сердце старого мастера было разбито от полного краха поднятого им на такую высоту дела, которому он отдал столько сил. И теперь ему оставалось только горестно и тоскливо повторять близким: «Такая жизнь – это уже не жизнь, когда я не могу работать и приносить пользу. Так жить – нет смысла».

Карл Густавович Фаберже, бывший придворный ювелир последнего русского императора, а также короля Швеции и Норвегии, короля Великобритании и эмальер короля Сиама, тихо и без страданий скончался от рака печени в швейцарском отеле «Бельвю» в Ла Росиас 24 сентября 1920 года, чуть более полугода не дожив до своего семидесятипятилетия. Перед смертью он высказал желание, чтобы тело его кремировали под звуки любимой мессы Бетховена. В январе 1925 года в Каннах на Французской Ривьере скончалась супруга старого мастера и там же была погребена. Только в мае 1930 года Евгений Карлович Фаберже, перевезя прах отца из Лозанны во Францию, смог захоронить его в могиле матери и тем соединить останки супружеской четы под одной надгробной плитой из чёрного шведского порфира с золотыми буквами.[670]

Дом Карла Густавовича Фаберже, оставшись без хозяина, несмотря на дипломатическую неприкосновенность швейцарской миссии, вскоре был разграблен, драгоценности из обесточенного ради этой цели знаменитого лифта-сейфа похищены. Национализировали и коллекции, так любовно собираемые в течение многих лет. Дело это начали по инициативе Чрезвычайной Комиссии 5 сентября 1919 года. Последнюю партию вещей, конфискованных из магазина Фаберже, с Морской, № 16, перевезли 27 января 1920 года в дом № 19 по Миллионной, где существовал один из складов Отдела по охране, учёту и регистрации художественно-исторических предметов. В другой склад, занявший «помещения бывш. Бенкендорф» в Зимнем дворце, кстати, поместили образ, взятый из дома Агафона Карловича Фаберже в Левашово.[671] Большую же часть собрания доставили в ноябре 1919 года в Эрмитаж на девяти возах. В двух ящиках находился архив фирмы. Куда делись эти бумаги, до сих пор неизвестно. В наше время даже отдельные листы с рисунками и эскизами изделий фирмы Фаберже, не говоря уже о целых альбомах, баснословно ценятся среди собирателей.[672]

Любопытен перечень конфискованного: 59 картин разных школ, 833 предмета из фарфора, 29 – из серебра, 49 – из бронзы, 5 – из мрамора, 27 – из камня, 43 представляли собой вышивки, шали и образцы тканей, 15 кусков кружев, 2 веера, 27 икон, 136 различных изображений Будды, 1198 монет, 21 бумажная ассигнация, 565 гравюр, 7 альбомов и 8 папок с гравюрами и литографиями, 368 книг и т. п. Ещё в двух ящиках размещались головки для трубок.[673]

Поступившее в знаменитый музей «от Фаберже» несколько лет хранилось по описи, пока в январе 1928 года не последовало начальственное распоряжение на внесение достойных Эрмитажа вещей в инвентарь. Уже в начале апреля следующего года учёный секретарь музея Марк Дмитриевич Философов, через девять лет расстрелянный «за контрреволюционную пропаганду и деятельность», официально отчитался: одну из вещиц передали в Греко-Римское отделение отдела Древностей, а из полусотни предметов сорок четыре оказались в отделении прикладного искусства нового времени, шесть же оставшихся – выдали в Москву в Музей фарфора.

Менее повезло партии из 906 вещей: только 37 из них также вписали в инвентарь отделения прикладного искусства нового времени, 305 – пополнили иные отделения Эрмитажа, 4 – попали в другие музеи. Зато 338 предметов, разделив судьбу многих произведений искусства в то страшное время, отправились на аукционы как внутри страны, так и на европейские, «для реализации», и проследить их судьбу крайне сложно.[674] Это тем более обидно, что коллекция, собранная прекрасным геммологом и великолепным специалистом по орнаментике Японии, Китая и Сиама, считалась одним из лучших собраний в Петербурге. Она выделялась тонким подбором живописи, дальневосточного фарфора и ковров, не говоря уже о гравюрах, медалях и прочем. Одних только скульптур Будды в ней насчитывалось более ста, а количество нэцке (японских подвесок к поясу) перевалило за шесть сотен, что неудивительно, так как в петербургских дореволюционных журналах довольно часто размещались объявления о покупке фирмой «К. Фаберже» работ японских и китайских камнерезов.[675]

За границей, особенно в США, вошло в моду приобретать изделия с клеймом прославленной, но трагически закончившей своё существование петербургской фирмы. Их почти за бесценок покупали либо у русских эмигрантов, оставшихся нищими после бегства из ставшего неласковым отечества, либо наперебой расхватывали в магазинах, основанных торгашами, без каких-либо угрызений совести вывозившими из СССР по протекции сильных мира сего даже успевшие стать экспонатами музеев подлинные шедевры ювелирного искусства. На аукционах разворачивалось отчаянное соперничество за обладание теми драгоценностями, что некогда держали в руках члены русской императорской семьи. На волне интереса к «придворному ювелиру последнего царя» появился целый ряд альбомов с красочными репродукциями, вышли в свет воспоминания Генри-Чарльза Бэйнбриджа. Однако как о самой фирме «К. Фаберже», так и о её мастерах всё-таки было мало известно.

К сожалению, на свет пока так и не вышла ни одна собственноручная работа самого Карла Фаберже из тех, что создавались им в то время, когда он только что унаследовал мастерскую отца, потому что позже, как уже упоминалось, будучи слишком загружен административной работой, общением с заказчиками, с мастерами, с художниками, дизайнерами, практически лишился возможности творить своими руками. При всём остром уме он не добился бы такой славы и не создал бы такого количества подлинных шедевров, отмеченных его именем, если бы не его поразительный и редкий талант организатора-менеджера, и здесь его совершенно справедливо сравнивают с Сергеем Павловичем Дягилевым – антрепренёром знаменитых «Русских сезонов», познакомившим в начале XX века не только Париж, но и всю Европу и Америку с блестящим русским балетом. Карлу Густавовичу удалось объединить в своей фирме крупнейших ювелиров своего времени. Приняв на себя все заботы по снабжению материалами, сбыту готовой продукции, поискам заказчиков и проектированию вещей, Фаберже оставил на долю мастеров возможность спокойной, неспешной и сосредоточенной работы, сохранив за ними право на их мастерские, на коррекцию заказов, на творческие и технологические поиски, а также на собственное клеймо, ставившееся на готовое изделие помимо фирменного.

Евгений Карлович Фаберже пытался основать за границей ювелирную фирму, хотя бы отчасти напоминавшую отцовскую, в сообществе с братом Александром, которому чудом удалось выбраться из тюрьмы, куда его бросили за «офицерский заговор», а затем в марте 1920 года бежать через «финляндское окно». Но жёсткая конкуренция со стороны европейских предпринимателей не позволила им осуществить задуманное. К тому же бессовестные дельцы, не имевшие никаких родственных отношений с членами семьи Фаберже, стали нагло, с помощью подкупленных юристов, использовать ради корысти знаменитую фамилию как товарную и торговую марку в собственных, весьма нечистоплотных делах, а у законных потомков Карла Густавовича недоставало денег, чтобы восстановить справедливость в бесконечных судах.

Николай Карлович Фаберже, ставший после преобразования фирмы отца в товарищество одним из пайщиков, а также директором Лондонского отделения, пережил в английской столице революционные события, происходившие на родине. Тем не менее в феврале 1917 года магазин на фешенебельной Нью-Бонд стрит, 173, пришлось закрыть, однако многие знакомства в аристократических кругах удалось сохранить. Младшему сыну Карла Густавовича пригодилось юношеское увлечение, и теперь он настолько всерьёз увлёкся фотографированием, что в 1922 году вошёл в число 20 лучших фотографов туманного Альбиона.

Ещё в 1912 году Николай Фаберже женился на известной натурщице-модели, рыжеволосой Марион Таттершелл, чья красота всё-таки не спасла её благоверного от измены. От адюльтера с секретаршей Дорис Клэдиш на свет появился в 1922 году Тео. «Плод греха» скрыла замужняя сестра неосторожной мисс, воспитывая племянника в своей семье, и до 47 лет Тео считал родную мать тёткой. Как ни странно, внебрачный сын Николая Фаберже стал неплохим столяром. Кто знает, может быть, при выборе профессии действительно сработали гены. Достаточно вспомнить, что матерью его отца была дочь придворного столяра, а её золовка вышла замуж за не менее известного петербургского краснодеревца Фёдора Николаи. Лишь на старости лет Тео узнал, что он принадлежит к роду великого ювелира, и, организовав с помощью дочери Сары Крайден, считающей себя дизайнером, фирму «Тео и Сара Фаберже», начал производить деревянные яйца в стиле дедовских, а затем изготовлять подобные поделки и из других материалов.[676]

В стране Советов почти три четверти века на имя Фаберже была наложена печать молчания. Прорывом стала выставка в Елагиноостровском дворце. За ней с большим успехом последовали следующие. Публика, восхищаясь красотой представляемых экспонатов, хотела узнать побольше о блестящей плеяде ювелиров конца ХЕК – начала XX веков и, конечно же, о самом Карле Густавовиче Фаберже. Отечественные искусствоведы и хранители музейных коллекций отправились в архивы. По обнаруженным там материалам появились содержательные статьи Вячеслава Мухина, Татьяны Николаевны Мунтян, Галины Николаевны Смородиновой, Марины Николаевны Лопато. Однако особенная удача выпала на долю Валентина Васильевича Скурлова, которому повезло среди бумаг известного минералога Александра Евгеньевича Ферсмана обнаружить дотоле неизвестные записки Франца Петровича Бирбаума, почти четверть века проработавшего в фирме Фаберже главным художником, а поэтому не понаслышке знавшего о том, чьи мастерские входили в неё и как строилась их работа. Благодаря хлопотам Татьяны Фёдоровны Фаберже, правнучки великого ювелира, и финансовой помощи генерального директора «Русских самоцветов» бесценная рукопись впервые увидела свет в конце 1992 – начале 1993 годов.[677] Тому же дотошному исследователю удалось найти большинство счетов фирмы Фаберже как на знаменитые пасхальные императорские яйца, так и на прочие разнообразные драгоценные вещи, поставленные в Императорский Кабинет. Недаром владельцы известнейшего аукционного Дома Кристи сделали Валентина Васильевича Скурлова архивоведом-историографом фирмы Фаберже, а затем и экспертом своего русского отдела.