Таинственная судьба «фунтового» уральского изумруда

Ещё Плиний Старший упоминал о смарагдах, привозимых с «Рифейских» гор, случались и отдельные интересные находки, но открытие месторождений уральских изумрудов и их история тесно связаны с именем Якова Васильевича Коковина (Каковина). На берегу речки Токовой, где смолокур Максим Кожевников в корнях вывороченного дерева углядел «худые аквамарины», именно Яков Коковин 23 января 1831 года обнаружил первую изумрудную жилу, но эти же дивные камни вскоре и погубили его.

Самого Николая I поразили ярко-зелёный «тёплый» цвет отечественных смарагдов, их красота и чистота из-за небольшого числа видимых включений и трещин. Изумруды Урала ни в чём не уступали прославленным и признанным колумбийским камням, к тому же последние казались более холодного оттенка из-за лёгкого прицвета голубизны. Однако неравномерная присылка дивных кристаллов с далёкого Урала всё время волновала начальство Кабинета Императорского двора, боявшееся возможной утайки казённого добра, а посему решившее послать ревизора.

На беду, изумрудные копи незадолго до приезда проверяющего чиновника подарили столь уникальный смарагд, что Яков Коковин, тогда управлявший казённой Екатеринбургской гранильной фабрикой, никак не мог насладиться лицезрением диковинки, оттягивая миг расставания и отсылки чудесного кристалла в Петербург, говоря окружающим: «Ещё на этот камень полюбуюсь, ни прежде, ни после не было подобного». Ведь он, будучи подлинным художником и талантливым скульптором, любивший в минуты краткого досуга заниматься резьбой по камню, тонко чувствовал «душу» самоцвета.

Да это и неудивительно. Почти три десятилетия назад Яков Васильевич Коковин, внук камнереза, сын незаурядного крепостного мастера и сам крепостной, лишь благодаря покровительству мецената графа Александра Сергеевича Строганова попавший в петербургскую Академию художеств, настолько блестяще одновременно окончил медальерный и скульптурный классы, что получил не только золотую медаль, шпагу и личную свободу, но и был удостоен права на пенсионерскую поездку за границу. Однако та сорвалась из-за наполеоновских войн 1806 года, и новоиспечённый выпускник вскоре уехал на родину, где и сделал карьеру от художника до директора казённой фабрики.

Приехавший в июне 1835 года ревизор лично уложил в ящики подготовленную к отправке в столицу партию камней, в том числе и дивный кристалл «самого лучшего достоинства, весьма травянистого цвета, весом в фунт (тогда составлявший 409,512 грамма), <…> самый драгоценный и едва ли не превосходящий достоинством изумруд, бывший в короне Юлия Цезаря». Проверяющий из Петербурга опечатал каждый ящичек как своей печатью, так и печатью Екатеринбургской фабрики, взял с собой в сопровождающие Григория Пермикина, чтобы привезти искусного камнереза (и будущего открывателя месторождений отечественного лазурита) работать на другом казённом предприятии, находящемся в Петергофе.

По благополучном прибытии в Северную Пальмиру опечатанные ящики доставили в служебный кабинет вице-президента Департамента уделов, которому непосредственно подчинялась Екатеринбургская гранильная фабрика. Важный пост занимал тогда энергичный и деловой Лев Алексеевич Перовский, столь прекрасно и с большим размахом поставивший дело на захиревшей было Петергофской шлифовальной фабрике, что современники считали: этому деятельному чиновнику «и вся русская наука» была обязана «за его почти тридцатилетнюю деятельность тем особым подъёмом внимания к камню, которое характеризует всю первую половину XIX века». Однако в душе деятеля николаевского времени гнездился хладнокровный, чёрствый и расчётливый карьерист, его снедала пламенная страсть коллекционера, и благодаря служебным возможностям в его собрании оседали все лучшие камни, поступавшие в Департамент уделов, и ради уникальных минералов он с неумолимой жестокостью шёл на подкуп и подлость. А тут такой раритет…

Всё прошло бы тихо, однако вскоре по столице поползли слухи о диковинной уральской находке, появились и вельможные охотники взглянуть на неё. Пропажа вскрылась в отсутствие Льва Перовского в Петербурге. Тот же ревизор удивлённо сверил свою опись с наличием: по документу числился 661 «гранёный изумруд разной величины», а налицо присутствовали 670 травянисто-зелёных смарагдов, зато нет уника, да ещё неизвестно, куда делись четыре лучших аквамарина цвета морской воды.

В начале ноября того же года министр Двора доложил о случившемся вернувшемуся из-за границы Николаю I. Скандал разгорался нешуточный, поскольку император подобных «шуток» не любил и был крут на расправу с виновными. Льву Перовскому пришлось пойти «ва-банк»: явившись к разгневанному самодержцу, он вызвался лично (только бы никто не вмешивался) заняться поисками исчезнувшего изумруда и, заручившись на свои грядущие действия именным высочайшим указом, прибыл в Екатеринбург.

Там высокопоставленный чиновник срочно арестовал и велел бросить в местную тюрьму, да ещё в строжайшее одиночное заключение, представленного ещё несколько месяцев назад, в августе, по итогам ревизии к награждению следующим чином Якова Васильевича Коковина, на которого «сиятельный негодяй» давно «имел зуб» за неподатливость на «левые сделки». Почти три года просидел бывший главный художник, главный мастер и управляющий Екатеринбургской фабрикой в отделении секретных арестантов без всяких сношений с внешним миром. 27 мая 1837 года посетивший тогдашнюю столицу камнерезного искусства русский поэт Василий Андреевич Жуковский, сопровождавший своего воспитанника, цесаревича Александра Николаевича, в поездке по России, записал в дневнике: «Четв./ерг/. Тюремный замок. Похититель изумрудов в остроге с убийцами. Шемякин суд».

Суд, действительно, был неправый, так как подчинялся он непосредственно оренбургскому губернатору Василию Алексеевичу Перовскому, а тому хотелось выгородить брата. Заподозрить Льва Перовского судьи не посмели, а совершенно оправдать Якова Коковина (который, сидя в одиночке, ломал голову, в чём же его обвиняют) было нельзя. Поэтому, поскольку об изумруде и речи на обвинительном процессе не шло, придрались к недостаткам в работе Екатеринбургской фабрики и, даже не выслушав объяснений несчастной жертвы, вынесли приговор о лишении бывшего управляющего «чинов, орденов, дворянского достоинства и знака беспорочной службы». И хотя в обвинительном вердикте не было ни слова о тюремном заключении, обесчещенного и тяжелобольного, сломленного клеветой Якова Васильевича Коковина не сразу выпустили на свободу. В последнем прошении об апелляции 9 декабря 1839 года несчастный писал: «Приводя на память и рассматривая поступки во всей жизни моей, я совершенно не нахожу ни в чём себя умышленно виноватым».

Пересмотра дела не было, и в глазах потомства один из самых талантливых художников-камнерезов и изобретателей, на чьих станках работали все отечественные гранильные фабрики вплоть до начала XX века, стал вором, пока хитроумно запрятанные документы не были найдены не прояснили истину.

Судьба покарала-таки ловкого царедворца-интригана: его родная племянница Софья Перовская, уйдя в революционные дела, стала одним из организаторов убийства Александра II на Екатерининском канале и закончила жизнь на виселице. А от Якова Васильевича Коковина остались его творения, в том числе и подлинный шедевр – украшающая Двенадцатиколонный зал петербургского Эрмитажа, выточенная по его эскизу из найденной им же глыбы калканской серовато-тёмно-зелёной яшмы чаша с вьющимися по ней виноградными лозами, освобождёнными из толщи необычайно твёрдого камня, и, хотя на ней высечено имя Гаврилы Налимова, однако тот с 1841 года лишь блестяще закончил работу своего талантливого предшественника.[429]

Но как же могут под давлением жизненного опыта меняться взгляды историков на события прошлого! Когда в последние два десятилетия XX века началась перестройка, разгулялась приватизация-«прихватизация», директора заводов и фабрик почувствовали себя хозяйчиками. И теперь в Якове Васильевиче Коковине те же исследователи стали видеть кровопийцу и безжалостного эксплуататора работников казённой Екатеринбургской гранильной фабрики, поделом пострадавшего за хищения.

Фунтовый же смарагд так и пропал.

Со временем «Изумрудом Коковина» назвали уральский камень в 2226 граммов весом – гордость Московского академического Минералогического музея имени А.Е. Ферсмана. Когда-то в конце XIX века необычный по величине кристалл попал в коллекцию графа Кочубея, которая очутилась в Вене, где его оценили в 50 тысяч австрийских гульденов. После падения Австро-Венгерской монархии разорились многие магнаты, с молотка в 1920-е годы пошёл и редкостный смарагд, однако на аукционе диковинный самоцвет удалось приобрести по поручению Советского правительства за 150 тысяч рублей.[430]