4.1. От интенциональных речевых актов к стилю и габитусу

Феминистская лингвистика характеризовала взаимоотношение полов в коммуникации как взаимоотношение мужского доминирования и женского подчинения [Thorne, Henley 1975; Tr?mel-Pl?tz 1984]. Доминирование мужчин в первых работах по феминистской лингвистике определялось как интенционально создаваемое мужчинами в коммуникации. Мужское доминирование проявляется прежде всего в таких феноменах, как, например, частые перебивания, длинные речевые отрезки и высокая степень прямолинейности при требованиях. С точки зрения феминистской лингвистики, обусловленная коммуникацией ситуация может быть описана следующим образом: самооценка мужчины выше, он обладает социальным престижем и властью, женщина же обладает значительно меньшим престижем, властью и имеет заниженную самооценку. Власть мужчины проявляется в определенном речевом поведении, которое можно описать на уровне микрофеноменов. Например, мужчина перебивает женщину, придерживается только ему интересной тематики, употребляет категоричные выражения и заставляет женщину выполнять неблагодарный «труд по поддержанию диалога» (konversationelle ScheiBarbeit) [Fishman 1983] и т. и., т. к. он в своем речевом поведении сознательно (интенционально) реализует доминирование. Она научилась в процессе социализации признавать за мужчиной его превосходство, сотрудничать с ним и «не высовываться».

Такие социальные отношения могут быть релевантными для отдельных, но не для всех контекстов [Giinthner, Kotthoff 1991]. Для поддержания иерархии полов не требуется индивидуальная интенциональность. Феминистские исследования дискурса 70-х и начала 80-х гг. не учитывали, например, процессов габитуализации [Berger, Luckmann 1966; Bourdieu 1987; 1990] и институционализации мужского доминирования [Goffman 1977; 1979]. Не обязательно каждый раз интенционально создавать и поддерживать мужское доминирование, т. к. даже в дифференцированных обществах мужественность и женственность входят в привычку и осознаются только частично.

Сторонники «теории двух культур» в рамках изучения коммуникации [Maltz, Borker 1982/1991; Tannen 1991] отказались от принципа интенциональности, обратившись к изучению социализации женщин и мужчин, в процессе которой они усваивают различные речевые практики. При общении женщин и мужчин друг с другом это приводит к недоразумениям и непониманию, которые приравниваются к коммуникативным неудачам, возникающим при межкультурных контактах. Исследователи исходят из того, что девочки и мальчики общаются в однополых группах сверстников, где коммуникация осуществляется по разным правилам. Тем самым формируются различные представления, практики и ожидания для общения в кругу друзей. С точки зрения данного подхода женская «слабость» в разговоре может проявиться вне интенции, если речевое поведение обоих полов соответствует тем моделям, которые они усвоили в процессе социализации. Разница в коммуникативном поведении полов вначале измерялась по шкале от соперничества до сотрудничества; в последние годы шкала видоизменилась, и различия теперь колеблются от приватного до публичного (общественного) [Tannen 1994; Schoenthal 1994; Kotthoff 1996]. В юношеских и мужских группах преобладают, например, модели коммуникативного поведения в соответствии с нормами публичной коммуникации, направленной на конкуренцию, в девичьих группах – в соответствии с нормами приватной коммуникации, ориентированной на установление взаимопонимания [Maltz, Borker 1982/1991; Branner 2001]. Сторонников принципа разграничения мужской и женской культур критикуют за то, что они слишком обобщают различия и не учитывают широту репертуара речевого поведения женщин и мужчин [Giinthner 1992].

Кроме того, исследователи исходят из того, что мужчина демонстрирует свое доминирование в коммуникации всегда сходным образом независимо от контекста общения. Сегодня мы видим, что в западных обществах существует ограниченное число моделей речевого поведения, которые по-разному используются женщинами и мужчинами вне зависимости от контекста [Gal 1989; 1995; Baron, Kotthoff 2002]. Тезис о том, что мужчины систематически чаще перебивают женщин, мы, например, не можем считать убедительным [James, Clarke 1993; Kotthoff 1993]. Также бессмысленно интерпретировать каждое перебивание как признак доминирования [Tannen 1993]. Стиль речевого поведения многообразен. Мы владеем широким арсеналом стилей, которые, однако, по-разному используются в зависимости от ситуации общения, а также формируют ситуацию общения как таковую [Hinnenkamp, Setting 1989; Sandig, Setting 1997].

Теоретическое осмысление гендера приобрело в последние годы новые очертания. Хотя я не утверждаю, что все ранние положения в лингвистике были эссенционалистскими, но в последние годы в теории гендера более четко выделяется конструктивистский потенциал [Kotthoff 1992а; Crawford 1995; Cameron 1997; Bucholz et al. 1999; 2001; Giinthner 1994; 2001]. В настоящее время дискуссия разворачивается вокруг того, может ли гендер рассматриваться как габитус в смысле Бурдье [Behnke, Meuser 2002], или как «конструирование гендера» (doing gender) в смысле Фенстермейкер и Уэст [Fenstermaker, West 1995], или как «индексация гендера» (indexing gender) в смысле Оке [Ochs 1992]. Эмпирические социальные науки, в которых пол традиционно исследуется с позиций дискурсивного анализа, уже с 70-х гг. подвергаются сильному влиянию энтометодологии Гарфинкеля [Garfinkel 1967] и социологии коммуникации Гофмана [Goffman 1977/1994; 1979/1981]. Сторонники этого направления никогда не исходили из того, что биологический пол неизбежно влечет за собой формирование культурного пола. Поскольку с самого начала (например, у Гарфинкеля и Гофмана) перформативность гендера стояла на первом плане и рассматривалась по отношению к телесному многообразно, для лингвистики дискурса работы Дж. Батлер [Butler 1993; 1995] были не настолько революционными, насколько они воспринимались гуманитарными науками [Vinken 1993]. Расхождения в подходах конструктивистов вращаются вокруг небольшого, но чрезвычайно важного различия в определении телесного, которое рассматривается либо как дискурсивно сконструированное (у [Butler 1991; 1993; 2002]), либо как многообразно вовлеченное в дискурсивные конструкты [Kotthoff, Wodak 1997; Baron, Kotthoff 2002]. В первом случае гендер является произвольным, созданным за счет повтора речевых действий. Во втором случае материальность телесного рассматривается как тесно связанная с процессом натурализации совокупность факторов, которая различными способами включает телесные феномены, от подчеркивания биологических различий до произвольного создания различий.

Поскольку гендер не всегда является первостепенным для коммуникации и часто применяется неосознанно, представляется разумным рассматривать дискурсивные практики, реализуемые человеком, как составную часть его габитуса. Бурдье понимает габитус как систему устойчивых и передаваемых из поколения в поколение диспозиций к практическим действиям [Bourdieu 1979/1987, 98]. Ключевым понятием при генезисе габитуса является взаимовлияние культуры, истории и окружающей среды. Коллективные диспозиции заложены в телесном и не всегда осознаваемы. Условия жизни создают габитус посредством «автоматического» приобретения знаний и овладения практиками без каких-либо объяснений. Все это дополняется осознаваемыми традициями.

В отличие от гипотезы произвольности Дж. Батлер [Butler 2002] мы понимаем гендер как процесс социальной типизации, который выходит за пределы индивидуального поведения. Поведение продуцирует или репродуцирует межличностную типизацию / унификацию. Эти ожидания внутри отдельной культуры более или менее стабильны. Гендер, таким образом, скорее социальная, чем индивидуальная категория, т. к. личный контроль над тем, насколько серьезно принимается в расчет гендер, ограничен. Окружающие могут неосознанно оценивать действия и поступки человека в рамках традиционной системы полоролевых отношений. В оформлении внешнего вида роль также играет подчеркивание телесных различий. Несмотря на это, имеется значительное пространство для творчества в том, каким образом и насколько убедительно кто-то представляет себя женщиной или мужчиной и насколько интенсивно эти отличительные особенности подчеркиваются в коммуникации. Поэтому мы сегодня говорим о мужественности и женственности [Connell 1995].

Хотя ясно, что исследование пола с позиций лингвистики дискурса должно заниматься моделями коммуникативного поведения как женщин, так и мужчин, все же на первом этапе гораздо больше внимания уделялось женской речи, чем мужской, и часто женская речь оказывалась по сравнению с мужской «дефицитной» [Johnson, Meinhof 1997]. Тем самым исследования пола сначала следовали подходу, распространенному в ранней социолингвистике. Однако это способствовало интенсивному изучению женской речи (зафиксировано до 1994 г. в библиографии научных трудов Грот и Пейер). Торн [Thorne 2002] поясняет, что многие годы большое внимание уделялось изучению (речи) прежде всего девочек и женщин, так как в этой области должны были быть пересмотрены многие мифы и ошибочные оценки и представления.

Современные исследования пола должны быть в состоянии объяснить, почему гендер является столь стабильным фактором общественного строя, а также как выражаются и осуществляются его изменения. Установлено, что этому более всего способствует соединение дискурсивного анализа и этнографии. Эккерт и Мак-коннел-Джине [Eckert, McConnell-Ginet 1992] подчеркивают, что на наше речевое поведение накладывает отпечаток деятельность, которой мы занимаемся и в рамках которой мы вступаем в социальные отношения. Камерон отмечает, что благодаря понятию коммуникативной практики связь языка, речи и пола становится опосредованной связью: «Потенциальное преимущество этого заключается в том, что оно уводит от общих утверждений и обычно сопутствующих им стереотипных толкований. Сужение фокуса позволяет согласовывать как внутригрупповые, так и межгрупповые различия» [Cameron 1997, 34].

Однако мы не исходим из того, что пол символизируется и индексируется всегда одинаково вне зависимости от контекста: в определенных видах речевой деятельности и ситуациях общения, которые в обществе связаны с устойчивыми ассоциациями, гендер выражается определенным образом. Гендерная призма подходит для инсценировки различных идентичностей. Например, мужчина может позиционировать себя в определенном контексте сдержанным стилем речевого поведения (который чаще рассматривается как фемининный) как «не-мачо» или как «мужчина новой формации», женщина, напротив, подобной моделью поведения представляет себя как традиционная женщина, поскольку исконно различные признаки сдержанности обнаруживались чаще всего у женщин.

Темы и определения, связанные с полом, лишь иногда находятся в центре интеракции, например, при сексуальных домогательствах [Alberts 1992], сексистских шутках [Mulkay 1988], при сексистских репликах во время речи женщин-депутатов [Burckhard 1992], а также при уничижительных сообщениях о женщинах-политиках в СМИ [Bendix, Bendix 1992]. Часто эта тематика как нечто привычное выносится за рамки обсуждения. В журнале «Discourse & Society», например, в № 8 за 1997 г. и № 10 за 1999 г. была развернута теоретическая дискуссия о том, что понимает этнометодология под «конструированием гендера» (doing gender) (см. также [Kotthoff 2002]).

В области изучения моделей коммуникативного поведения лиц разного пола результаты исследований неоднозначны. Это объясняется, во-первых, тем, что мужественность и женственность даже внутри отдельно взятой культуры интерпретируются по-разному, во-вторых, тем, что гендер для некоторых контекстов совершенно не релевантен и становится «дремлющей категорией» (ruhende Kategorie) [Hirschauer 1993], и, в-третьих, тем, что до сих пор исследования сосредоточены только на изучении речевого поведения. Люди очень интенсивно подчеркивают свой пол внешним видом и языком тела. Например, анализ моды не оставляет никаких сомнений в том, что пол ритуализируется в прическах, украшениях, косметике, одежде и т. д. [Barnard 1996; Richard 1998; Posch 1999]. В области языка тела достаточно упомянуть типичные различия полов от широко расставленных при сидении ног у мужчин до склоненной головы у женщин [Henley 1977; Wex 1980; Miihlen-Achs 1993]. Пол не должен безусловно стереотипизироваться на уровне стиля речевого общения. Типизация может проявляться во внешнем облике. В области речевого поведения наблюдаются различные маркеры изменения традиционной модели поведения того или иного пола.