Община и крестьянское хозяйство

Община и крестьянское хозяйство

Споры вокруг общины в истории России касались не только ее социального и духовного смысла. Возрастало внимание к ней как к хозяйственной ячейке. Специфика крестьянского хозяйства оказалась мало изученной, хотя это звучит несколько странно в стране, где на протяжении почти всей истории именно этот тип хозяйства определял судьбы страны. Наука пыталась изучать сельское хозяйство на основе методов политической экономии, которые были для этой цели непригодны. Что же касается тех исследований, в которых содержались попытки преодолеть этот недостаток, то они с трудом доходили до сознания общественности. После 1917 года эти исследования запрещались, а оставшиеся в живых ученые были уничтожены. За время своей учебы в Московском государственном экономическом институте на факультете экономики сельского хозяйства я ни разу не слышал об этих исследованиях, за исключением некоторых имен, которые упоминались лишь как «враги народа» и «кулацко–буржуазная агентура».

Между тем А. В. Чаянов, который, видимо, впервые в истории науки исследовал хозяйственные механизмы трудового семейного крестьянского хозяйства, показал, что в основе его деятельности лежит особая мотивация, субъективно ощущаемое равновесие между полезностью благ и тягостностью необходимых для их получения затрат. Здесь отсутствует капиталистическое стремление к максимизации доходов, но преобладает желание соблюсти некоторый баланс между затратами и результатами. 90% этих хозяйств не были затронуты капиталистическими отношениями [15]. Переворот уничтожил возможности капиталистического развития, тем самым выбрав докапиталистическую альтернативу. Этот выбор был результатом мощного массового давления. Власть, с ее народническими стремлениями, с одной стороны, и модернизаторскими — с другой, оказалась в сложной ситуации. Интересно, что в отличие от Столыпина высшее руководство новой власти никогда официально не выражало своего отношения к необщинному хуторскому землепользованию. Наркомзем же относился к нему как к нежелательному явлению. Выбор политики затруднялся тем, что именно на хуторах и отрубах урожаи, как правило, были выше [16]. Между тем изменения удельного веса разных форм землевладения всегда вызывали острые дискуссии, в особенности переход к крестьянству земель, принадлежащих другим сословиям. Этот процесс внушал страх специалистам. Они видели в нем фактор падения культуры земледелия. «Не разоряйте страны нашей, не превращайте ее в исключительно серое крестьянское царство». Проблема заключалась в том, что в результате скупки общинами земель «культурный землевладельческий элемент с каждым годом тает, сходя на нет». Скупка земель приводит к тому, что «целые уезды совершенно лишены рентных хозяйств и, следовательно, культурного элемента, так как этот элемент представлен в наших сельских местностях исключительно землевладельцами» [17]. Инновации практически шли через помещиков, состоятельных хозяев, тогда как «бедняки с недоверием относились к нововведениям: «Мы люди темные, где уж нам, старики так делали»» [18]. Вектор динамики воспроизводства шел, отдаляясь от попыток интенсивного воспроизводства, и усиливал экстенсивное. Этот процесс не зависел от суеты политических событий, но, наоборот, сам определял их с возрастающей силой.

В человеческой истории активизация традиционализма не явилась чем–то новым. Силы традиционализма и раньше в истории уничтожали государственность, допустившую чрезмерный для данной культуры рост товарно–денежных отношений, расслоение общества на богатых и бедных, и создавали новую синкретическую государственность, которая, впитав в себя заряд массового ортодоксального традиционализма, возвращалась к относительно сбалансированному обществу традиционного типа. О такой государственности мечтали славянофилы, за такое общество сражался Пугачев и в той или иной степени все поднимавшие восстания крестьяне. Именно в этом направлении шла обратная инверсия прошлого глобального периода, шли основные силы, уничтожившие старую государственность, вступившую на путь модернизации и либерализма.

Новое общество, по своей сути, стремилось отмести все ценности и социальные отношения, идущие от процессов нетрадиционного типа, от всего враждебного синкретической культуре и ее институтам, от форм конструктивной напряженности, которые отклонялись бы от локализма, отходили от статичного воспроизводства. Эта государственность могла опираться на общины и отвергать всякое правовое разделение власти, права личности, модернизацию и т. д.

Сокрушительная мощь локальных миров давала основание предположить, что для этой государственности будет характерна не сильная централизация, но, наоборот, господство локальных миров, возможно среднего уровня, т. е. общество типа Киевской Руси. Уместно вспомнить, что некоторые ставили под сомнение существование в ней государства. И развитие действительно шло в этом направлении.