Либерализм или соборность?

Либерализм или соборность?

Либерализм пришел к власти, разоблачая ложь идеологии второго глобального периода. Достаточно вспомнить солженицынское «жить не по лжи». Наблюдения за современной жизнью общества показывают, что суть лжи не сводится к попытке власти, газет и т. д. намеренно на основе каких–то злодейских мотивов ввести в заблуждение народ. Дело в чем–то другом, в том, что сам язык, на котором мы говорим, сами, казалось бы, очевидные идеи, которые мы защищаем, сами институты, которые мы строим, сами цели, которые мы преследуем, содержат в себе какую–то двусмысленность, свое самоотрицание. Эту двусмысленность нельзя преодолеть обращением к Правде, содержание которой всегда столь же двусмысленно и абстрактно. Либерализм пришел к власти, сражаясь с упрощенным представлением о лжи как результате злонамеренности и корысти. Но либерализм оказался неподготовленным к тому, что двусмысленность пронизывает нашу жизнь до самых ее метафизических основ и вовсе не готова рассеяться от одного слова Правды. Грозная опасность, которая стоит перед либерализмом у власти, возникла не с той стороны, откуда ее ожидали: не от остатков номенклатуры, а из каждой клеточки нашей жизни. Отсюда опасность того, что решения, принятые на либеральной основе, вновь созданное государство, реформы, включая экономическую, окажутся некоторым образом двусмысленными, т. е. содержащими в себе элемент саморазрушения.

Инверсия, приведшая к новому периоду, породила массовую веру «в наших демократов» (не столько в демократию, сколько именно в демократов). В ответ на эту веру они должны спасти страну, т. е. в некотором смысле совершить чудо, на которое способен лишь тотем. В противном случае общество готово отказать им в доверии, чтобы заменить их кем–либо другим, точно так же как не оправдавший себя божок может быть наказан и заменен другим. Таков реальный менталитет общества, его культурная основа. И сегодняшняя власть, как и предшествующие, опирается именно на эту специфическую культурную основу, которая является по своей сути долиберальной. Аналогичную ситуацию можно было наблюдать между февралем и октябрем 1917 года. Существование либеральной власти означает не господство в стране либерального нравственного идеала, но, возможно, господство особого соборно–либерального идеала. Либерализм имеет в стране слишком слабые культурные почвенные корни. Он может быть господствующим при иной социальной субстанции: в условиях массовой частной инициативы, развитой формы частной собственности, массовой ответственности за большое общество.

Либерализм в России ведет за собой людей, тяготеющих к соборному идеалу, к разным формам утилитаризма, включая и умеренный. Эти слои, порожденные традиционализмом, склоняются к локализму, но нуждаются в языке, лозунгах либерализма для доказательства якобы причастности сил локализма к ценностям большого общества. Им это необходимо для объединения сил в борьбе с властью, с государством, бюрократией, коррупцией, для возвышения до уровня целого. Либеральные лозунги нужны локализму прежде всего для решения отрицательных задач, т. е. прежде всего для сокрушения государственности, превращения ее в собственную тень, для перехода монополии на дефицит на нижние уровни. Эти по сути антилиберальные цели свидетельствуют о внутренней расколотости соборно–либерального идеала, о его гибридном характере. На последнем этапе первого периода этот идеал распался на свои ипостаси, вступившие в кровавый конфликт, который выявил антитрадиционистскую суть либерализма, в результате чего либерализм, «кадет» (т. е. либерал) стал главной и непосредственной жертвой поднявшейся волны архаики.

Соборные ценности, существующие в рамках соборно–либерального идеала и прикрытые либеральными оболочками, постепенно, не сразу раскрывают свою антилиберальную сущность. Идеи демократии, борьбы против удушающего централизма, против бюрократической номенклатуры оказываются на самом деле направленными на борьбу за локализм, стремящийся разбить все формы интеграции страны без соответствующей опоры на культурные интеграторы. Тем самым страна может превратиться в хаотический конгломерат захолустных провинций, каждая из которых лишь стремится захватить ресурсы в границах своего региона, не считаясь с жизненными потребностями соседей. Этот процесс в различных формах продолжается в масштабе не только бывшего СССР, но и собственно России. Локалистские тенденции проявляются то на Дальнем Востоке, то в Калининградской области, то на Урале, то в республиках, входящих в Российскую Федерацию. Таков же характер возникших в 1991 году идей создать Енисейскую республику вместо Красноярского края, образовать Сибирскую советскую федеративную республику как субъект Российской Федерации, создать Русский автономный округ Енисейской республики [4]. Депутаты всех уровней Иркутской области предложили признать эту область территориально–государственным образованием с расчетом «обрести право принимать собственные законы» [5]. Высказывались предположения, что на территории стран, входивших ранее в СССР, может сформироваться 40–50 различного рода образований государственного типа, между которыми возможно возникновение конфликтов самой разной степени остроты [6].

Пульсирующий процесс дезинтеграции по своей социокультурной сущности аналогичен процессам, протекавшим при окончании первого периода, когда на территории бывшей Российской империи летом 1918 года существовало по крайней мере 30 «правительств» [7]. На первом этапе первого периода существовало примерно 15 независимых княжеств–земель. Можно подумать, что исторический опыт существует лишь для того, чтобы его игнорировать. Эта сложная реальность, обусловленная исторической слабостью социокультурных интеграторов, создает весьма слабую базу для либерализма, для устойчивого перехода к либеральной цивилизации. Дело нисколько не улучшается, а скорее ухудшается тем, что все эти процессы странным образом отождествляются с демократическими, либеральными и т. д.

Локализм разрушает всю структуру государства, систему управления, разгоняет квалифицированные кадры управленцев: «Ликвидация союзных министерств сейчас идет так, что может произойти лишь хаотический «сброс» людей, профессионально знающих условия хозяйствования… Мы обрекаем себя на паническое формирование уже в недалеком будущем новых государственных структур из новичков… лишаем себя шансов ускорить движение к рынку» [8]. Точно так же, как после падения царской власти, новая система управления оказалась крайне неэффективной. Важнейшая ее особенность — это то, что представительные выборные органы власти стремятся по советскому образцу соединить в себе и законодательные, и исполнительные функции. Беззакония в деятельности местных органов власти стали обычным делом. Нарушаются законы, указы Президента, никто не несет за это ответственности, что порождает эскалацию безответственности. При этом государственная система постоянно теряет свою органическую целостность, так как главные держатели монополии на дефицит смещаются на средние уровни. Имеет место сращивание соответствующих звеньев государственного аппарата и хозяйственных структур там, где это не произошло еще раньше. Хаотичность и неэффективность управления нарастают.

Аппарат Ельцина подготовил интересный документ «О дезинтеграции и срочных мерах по борьбе с сепаратизмом» [9]. Из него видно, что центральное правительство России не столько противостоит локализму, сколько само является важным элементом его нарастания. В документе говорится, что в последние месяцы (имеется в виду конец 1991 — начало 1992 года) резко возросло давление республик, краев и некоторых областей на правительство с целью получения прав по регулированию хозяйственной, внешнеэкономической деятельности, распоряжению государственной собственностью, распределению материальных и денежных ресурсов. Поток обращений возрастает каждую неделю, что превращает правительственный аппарат в механизм по предоставлению льгот отдельным регионам, влечет за собой экономическую дезинтеграцию страны. Авторы документа считают, что возникла серьезная угроза распада экономического пространства на автономные регионы с уникальными режимами хозяйственной деятельности. Вслед за хозяйственной дезинтеграцией неизбежна дезинтеграция государственного регулирования, которая, в свою очередь, приводит к политической дезинтеграции. В записке содержится перечень административных единиц, которым указами президента, решениями правительства предоставлены различные льготы в использовании ресурсов, освобождение от экспортных пошлин. Эта сокрушительная волна локализма повышает в каждом локальном районе возможность коррупции, истощения ресурсов.

Очевидно, что либерализм в условиях развитой либеральной суперцивилизации, как это имеет место на Западе, и либерализм в стране, еще не ставшей либеральной, — различные явления. Российский либерализм нуждается в серьезной перестройке, в преодолении своего абстрактного характера, в отказе от фетишистской веры в волшебный результат воплощения либеральных идеалов любыми средствами. Неорганичное развитие российского либерализма привело к тому, что он подчас заражен все теми же манихейскими представлениями, верой в возможность инверсионного воплощения в жизнь своих идеалов (например, уверенность в возможности легких очевидных решений). Здесь можно проследить далеко идущую аналогию с ленинской идеей мгновенного переворота, программа которого может быть воплощена «одним указом», «одним ударом». Либерализм часто, отражая общий настрой, склоняется к такой точке зрения: «По сути нам действительно придется насаждать реформы в это общество, которое, по всей видимости, их отвергает» [10]. В России, к сожалению, это обычный метод проведения реформы. Еще П. Столыпин считал, что не следует «ставить в зависимость от доброй воли крестьян момент ожидаемой реформы: народ темен, и неизвестно, когда он дозреет до понимания ее настоятельной необходимости» [11].

В приведенных высказываниях сформулирован важнейший элемент трагедии российского либерализма, выброшенного к вершинам власти. Российский либерализм оказался и дома, и одновременно бесприютным. Либерализм с вершин мирового опыта в этой драматической ситуации пытается делать ставку на меры, которые неприемлемы для большинства населения, что в конечном итоге означает сползание либерализма с его собственных либеральных позиций. Такая двойственность, внутренняя противоречивость либерализма в условиях господства локальной соборности создает условия для элементов либерального утопизма, для веры в воплощение либерального идеала через слово и административное насилие. «Утопия смотрит на нас из каждой журнальной статьи, из каждого газетного заголовка… Это уже не «город солнца» или «страна на Луне», а Запад или Америка… Этот Запад и эта Америка не более реальны, нежели «города солнца» и «сны Веры Павловны»… Новые утопии не менее опасны, чем прежние» [12].

Это переворачивание либерализма в России — результат расколотости общества, существования в нем двух взаиморазрушающих противоположностей — не означает невозможности либерализма в России. Но в этой необычной ситуации либерализм должен быть иным: он должен преодолеть свой абстрактный характер.

Положение либерализма осложняется тем, что он не смог осмыслить значения превалирования в системе управления страной хромающих решений и противопоставить им нечто иное. Власть до сих пор на всех уровнях постоянно захлестывается стихией хромающих решений. Например, в апреле 1992 года планово–бюджетная комиссия Верховного Совета рассматривала проект постановления «О прогрессивном налогообложении прибыли предприятий и организаций торговли и общественного питания в 1992 году», где предусматривалось обложение предприятий, получающих прибыль свыше 3–8%, по ставкам 75—90%. Вместе с тем в выступлении Б. Ельцина в январе говорилось о возможности снижения торговой надбавки примерно до 8% [13]. Очевидно, что все это отрицало сам замысел проводимой в стране экономической реформы. Решение об обложении 60–процентным подоходным налогом доходов иностранцев, живущих и работающих в России, заставит большинство крупных компаний переменить свои планы, так как этот налог большинству окажется не под силу. Правда, американская газета «Джорнэл оф коммерс энд коммершл» замечает на это, что «пока среди иностранцев в Москве никто не паникует, поскольку в местных обычаях менять законы в последний момент» [14]. Эти хромающие решения стали фактором обсуждения с другими государствами. Впрочем, сами эти решения — старая стойкая непрерывная российская традиция. Еще в прошлом веке в делопроизводстве была такая ситуация, что «составлять журналы по каждой бумаге совершенно излишне, потому что то и дело одна бумага отменяет другую» [15].

Итак, действующий в России либерализм носит абстрактный характер, т. е. он недостаточно глубоко и широко прорабатывает социокультурную реальность через принципы либерализма, не проявляет достаточной озабоченности развитием самих принципов либерализма в специфических условиях России. Абстрактность либерализма проявляется сегодня, во–первых, в том, что он оказался недостаточно подготовленным к решению задачи, поставленной необходимостью формирования повседневного воспроизводства государства. В этом сказалась и традиционная оппозиционность большинства либеральной интеллигенции к власти как таковой. Эта оппозиционность выражает не что иное, как превалирование в ее сознании освоенных интеллигентским сознанием массовых догосударственных ценностей. Во–вторых, либерализм сегодня не в состоянии осмыслить свое положение как фактора формирования государственности в социальной среде, требующей сложных решений, не сводимых к расхожим ценностям здравого смысла. Иначе говоря, либерализм стоит перед угрозой собственной неспособности найти путь, ведущий к либеральной государственности. В этом — серьезная угроза либерализму, так как борьба за укрепление государственности как неизбежная реакция на ослабление государства может в этих условиях происходить не в рамках диалога разных форм либерализма, а в усиливающейся борьбе против либерализма. В–третьих, важнейший слабый пункт абстрактного либерализма — ограничение поиска выхода из создавшейся ситуации реформой, которая сводится к экономическим преобразованиям. По существу такой редукционизм противоречит принципам либерализма, является попыткой свести его суть к плоскому утилитаризму. Это теоретическое заблуждение само по себе достаточно, чтобы подорвать либеральную власть.

Критическая ситуация, в которой находится пришедший к власти либерализм, — свидетельство отсутствия оснований полагать, что имел место выход страны за рамки промежуточной цивилизации, что реально был осуществлен переход к либеральной суперцивилизации. Это означает, что в обществе пока еще господствует не либеральный, а соборно-либеральный нравственный идеал.