Возврат к крепостничеству

We use cookies. Read the Privacy and Cookie Policy

Возврат к крепостничеству

Амбивалентный поворот советов к авторитаризму требовал нового решения медиационной задачи. Возникший авторитаризм носил умеренный характер, не доходил до крайних логически возможных форм. На уровне официальной идеологии эта непоследовательность выражалась, например, в противоречивости позиции Ленина по отношению к так называемым кулакам. Он выступал с яростными антикулацкими высказываниями, но одновременно пытался оградить тех, кого называл кулаками, от всеобщего погрома торжествующего локализма и уравнительности. Можно построить два ряда противоположных цитат как из высказываний Ленина, так и из других источников. Власть, чтобы найти общий язык с крестьянством, с силами, возможно, способными укрепить новые формы организации, обращалась с прямыми призывами к убийствам. Так, крестьянский отдел ВЦИК опубликовал обращение «Ко всему трудовому крестьянству и деревенской бедноте», в котором говорилось: «Арестовывайте и беспощадно истребляйте всех, кто подбивает вас на заговоры и выступления против советской власти» [24]. На местах принимались такого рода резолюции: «Берегитесь! Настала пора уничтожить эксплуататоров. Да здравствует красный террор против врагов революции!» (постановление собрания бедноты Спасско–Никольской волости). Власть и народ синкретически слились в единое целое в своем стремлении истребить реальных, расхаживающих по улицам оборотней извечной кривды, принявших обличье кулаков, буржуев, заговорщиков и т. д. Ленин разжигал ненависть к кулаку: «Везде жадное, обожравшееся, зверское кулачье соединялось с помещиками и с капиталистами против рабочих и против бедноты вообще. Везде кулачье с неслыханной кровожадностью расправлялось с рабочим классом. Везде оно входило в союз с иноземными капиталистами против рабочих своей страны… Кулаки — бешеный враг Советской власти. Либо кулаки перережут бесконечно много рабочих, либо рабочие беспощадно раздавят восстания кулацкого, грабительского меньшинства народа против власти трудящихся. Середины тут быт не может. Миру не бывать… Кулаки — самые зверские, самые грубые, самые дикие эксплуататоры…» [25]. Ленин призывал к прямому их истреблению: «Беспощадная война против этих кулаков! Смерть им!» [26]. 11 августа 1918 года он писал: «Повесить (непременно повесить, дабы народ видел) не меньше 100 заведомо кулаков, богатеев, кровопийц» [27]. Он требовал «очистки земли российской от всяких вредных насекомых» [28] и т. д. Причины подобных призывов были те же, что и у Разина, когда его авторитет среди масс зависел от его способности совершить зверскую расправу с врагами, с их женами и детьми. Достаточно вспомнить, как до сих пор популярна песня, центральный эпизод которой — «и за борт ее бросает в набежавшую волну», и затем: «Что ж вы, братцы, приуныли?» В песне нет ужаса перед этим жестоким убийством, но есть недовольство окружения Разина его связью с княжной, что и толкает на убийство.

Открытый призыв к истреблению кулака (по подсчетам Ленина, кулацкие семьи составляли 2 миллиона из общего числа 15 миллионов земледельческих семей, т. е. немногим более 13%) [29] сочетался с иной, почти противоположной линией. «Богатого крестьянина не экспроприировать» [30]. В замечаниях к проекту декрета об обложении сельских хозяев он пытается сузить понятие о кулаке: «1. Не все 2 миллиона кулаки. 2. Богатый крестьянин может быть очень зажиточным, но не кабалыциком и прочее. 3. Капиталистов мы экспроприируем и конфискуем, — у богатого крестьянина — НЕТ» [31]. Ленин прямо говорит: «Экспроприация даже крупных крестьян никоим образом не может быть непосредственной задачей победившего пролетариата» [32]. Богатое крестьянство не было ликвидировано, но летом и осенью 1918 года две трети его земель при перераспределении попали в руки менее обеспеченных семей. К этому времени 95% сельскохозяйственной земли было в руках крестьян.

Таким образом, выясняется на первый взгляд довольно странное обстоятельство. В своей интерпретации массовой инверсионной волны Ленин допускал определенную непоследовательность, двойственность, настороженность, т. е. следовал логике хромающих решений. Очевидно, он ощущал серьезную опасность в уравнительности, заключавшуюся прежде всего в том, что она наносила удар по хозяйству, подрывала экономические возможности общества. Псевдосинкретизм был ориентирован не только на ценности массового сознания, но и на ценности роста и развития, на определенный вариант модернизации. Трагедия, однако, заключалась в том, что обе эти тенденции находились в состоянии раскола, т. е. они дезорганизовывали, подавляли друг друга. Однако, чтобы это выявилось, требовалось время. Пока победа новой версии псевдосинкретизма проявлялась во всеобщем повороте к крепостничеству, которое стало буквально захлестывать общество. Обращает на себя внимание быстрота, с какой сельские миры, советы, кооперативы, промышленное производство, хозяйство и т. д. стали звеном крепостнической системы. Военный коммунизм превратился в целостную систему всего за какие–нибудь несколько недель. Это не может быть объяснено только насилием, главное — массовый возврат к исторической традиции. Этот поворот открывал путь для решения медиационной проблемы на основе соединения уравнительных социальных отношений и массовых уравнительных ценностей.

Возврату к крепостничеству не следует удивляться. Его природа вовсе не в насилии злодеев–эксплуататоров над беззащитными крестьянами, не в сфере политики, но в системе традиционных отношений, экстраполируемых на большое общество. «Крепостническая несвобода крестьян увековечивалась почти безысходной принадлежностью к своему сельскому сословию и сельскому обществу» [33]. Экстраполяция субкультуры древнего сельского мира общины на большое общество неизбежно привела к распространению на все общество жесткой зависимости личности от целого. В 1861 году реформа отменила лишь государственное крепостничество и крепостную зависимость от дворян, но не затронула и не могла затронуть крепостничество внутри общины. Следовательно, формирование новой государственности в условиях активизации архаичных сил неизбежно происходило на основе мощных выбросов крепостничества до самих вершин власти. Противостояние этому процессу посредством способности высшей власти интерпретировать его на основе антикрепостнических идей имеет весьма ограниченные возможности. Та часть общества, которая во имя уравнительности согласилась пожертвовать локальной независимостью, личностным развитием, неизбежно воспроизводила общество по типу древней общины в ее авторитарной версии.

Напряженность псевдосинкретизма позволила использовать архаичное культурное наследие для жесткого подтягивания общества к высшей Правде, которая воплощалась в высшем руководстве, причем последнее закрепощалось в первую очередь. Каждый член правящей элиты был обязан беспрекословно подчиняться решениям партийных инстанций, отправляться в любое заданное место и заниматься любой порученной работой. Создавать свои группировки, фракции и защищать свое особое коллективное мнение запрещалось. Сложилась особая этика беспрекословного подчинения указаниям партии и самоотверженной работы чуть ли не по 24 часа в сутки во имя общего блага. Крепостническая зависимость этих людей была сильнее и уж во всяком случае требовала большего напряжения, чем это имело место у правящего слоя Московского государства. Закрепощение распространялось на весь партийный и государственный аппарат. Крепостничество охватило все общество. Никакое насилие, никакая даже самая могучая диктатура не могли бы дать такого эффекта.

Люди стремились к порядку в исторически известных им формах, к крепостничеству. Оно выступило прежде всего в форме принудительного труда. Эта идея жила с первых дней существования новой власти. «Декларация прав трудящегося и эксплуатируемого народа», принятая в январе 1918 года, содержала следующий пункт: «В целях уничтожения паразитических слоев общества и организации хозяйства вводится всеобщая трудовая повинность». Кодекс законов о труде, вышедший в конце 1918 года, предусматривал «обязательное привлечение к труду всех трудоспособных граждан». Всеобщая трудовая повинность и милитаризация труда были основой политики военного коммунизма, все слои населения обязаны были нести натуральные повинности, такие, как заготовка, погрузка топлива, борьба со снежными заносами, земляные работы и т. п. Обычным явлением были мобилизация специалистов, милитаризация предприятий и учреждений. В Москве и Петрограде были введены трудовые книжки в качестве средства обеспечения участия всего трудоспособного населения в «производительном труде». Уклонившиеся от трудовой повинности подвергались «увольнению с лишением свободы» [34].

Всеобщая трудовая повинность «состояла в принудительном привлечении буржуазии и близких к ней элементов, а зачастую и крестьянства определенных областей, к выполнению необходимых работ — чаще всего очистки снега, заготовки дров, земляных работ, и т. п… «Трудовые книжки» должны были служить орудием контроля… Что касается милитаризации труда, окончательно завершавшей трудповинность, то она состояла в прикреплении рабочих и служащих к их предприятию без права прекращения работы или свободного перехода на др. предприятия. Подобное передвижение должно было совершаться только по указаниям соответственных хозяйственных органов — в первую голову Главкомтруда, — органа, проводившего трудповинность и «ведавшего» движением рабочей силы. Профсоюзы обязаны были активно помогать проведению указанной системы, вводить трудовую дисциплину, бороться с трудовым дезертирством и т. д.» [35]. Любопытно, что труд рассматривался и как благо, и как средство избавления от всех пороков, и как наказание. Все население страны включалось в кооперативы. «Каждый гражданин обязан стать членом коммуны» [36]. Различие между свободными и заключенными неуклонно размывалось.

Насилие рассматривалось как средство решения любых вопросов: декретом от 9 мая 1918 года предлагалось в недельный срок сдать все излишки хлеба, причем объявлялось, что выполнение декрета будет обеспечено применением вооруженной силы [37]. Лично Лениным было подписано следующее постановление: «В кратчайший срок отобрать у гражданского населения, а также у всех служащих во всех советских учреждениях, с изъятием временно для военных целей все шинели» [38]. Очевидно, что это сравнительно быстрое восстановление крепостничества требует многозвенного, многоэтапного анализа, который бы охватил важнейшие стороны этого сложнейшего процесса. Необходимо исследование того, как это архаическое явление сплеталось с модернизацией, усеченными элементами либерализма и т. д., т. е. с другим аспектом расколотого общества.