23

Крупный угольно-чёрный ворон в несколько прыжков достиг середины пещеры и по-хозяйски осмотрелся. Орочка под его взглядом съёжилась, вскочила и бочком прошмыгнула к выходу. Птица, между тем, деловито направилась к шкурам, на которых ничком лежал нолдо. Некоторое время ворон внимательно наблюдал за раненым, наклонив голову набок. Потом осторожно потянул Феанора клювом за ухо.

Пламенный медленно повернул голову — скорее удивлённо, чем рассержено. Встретив донельзя знакомый взгляд, чуть сощурился: «Ну и?».

Ворон подскочил к плошке с бульоном, которая, за неимением мебели, стояла на полу возле очага. Сунул в неё клюв, словно пробуя варево. Снова поднял голову, посмотрел на Феанора, каркнул. Вернулся к ложу и уселся у изголовья, не сводя с Пламенного пристального взгляда. Словно ждал чего-то.

Но Феанор не отвечал. В нём произошел тот надлом, когда ярость сменяется апатией. Холод, ползущий от ран, жажда, раздражение на орков и нелепую историю с Шагри, наконец, сорванная попытка исцелиться,— всё это оказалось сильнее даже врождённого неистовства.

На некоторое время воцарилось молчание. Ворон всё так же неподвижно смотрел на Пламенного и повернул голову только, когда в пещеру вошла Шагри с глиняным кувшином.

— Принесла кровь,— сказала орочка, опасливо косясь на ворона.— Кровь земли из потока, что возле сломанного колючего дерева. Приказала госпожа Тарити.

И остановилась в ожидании приказаний.

«Она мне ещё и кровь притащила!» — простонал Феанор. Но потом пропущенные было слова «кровь земли» заново прозвучали в сознании.

«Неужели они так называют воду?!».

— Давай сюда.

И точно: родниковая вода. Будь кувшин чист, вода была бы чистой. Но Феанор сейчас был рад и этой. Он пил большими, торопливыми глотками.

Шагри дождалась, пока кувшин опустел, приняла его и молча вышла.

И тут же появилась Таринвитис. Ворон взлетел ей на плечо и снова не мигая уставился в лицо Пламенному. Майэ заговорила. Медленно, с паузами, совсем не похоже на её обычную манеру. Казалось, она повторяла вслух что-то, слышное ей одной:

— Благодарю тебя. Ты свершил почти невозможное. Ты спас Эндорэ от разрушения. Я жду тебя. Ангбанд ждёт тебя. Но не теперь. Пока ты не восстановишь силы, тебе нельзя приближаться ни к Цитадели, ни ко мне. Пока ты не восстановишь силы, я не могу говорить с тобой. Я не хочу повторения Арамана. О тебе позаботятся, Феанор. Ты не будешь ни в чём нуждаться. Я о тебе позабочусь.

— Хо?ро?шо… — медленно ответил Феанор. Он хмурился, но уже не от раздражения, а размышляя. Он пытался понять логику поступка Мелькора — и не мог. Она была — и этого было достаточно, чтобы гнев Пламенного иссяк. Она ускользала от Феанора — и это не давало принять правильное решение.

Он не мог задать прямого вопроса: после такого предупреждения он бы не стал прибегать к осанвэ (в самом деле, араманского урока хватило даже ему!). Спрашивать через эту майэ или ворона… пожалуй, не стоит. Похоже, у Мелькора есть тайны от этой… как же её зовут?

Ворон щёлкнул клювом, перелетел к Феанору и снова уселся рядом с изголовьем. Майэ продолжила — уже обычным тоном:

— Наречие орков Нагорья отличается от языка Цитадели. Но теперь я здесь и прослежу, чтобы у тебя было всё, что пожелаешь. Шагри сейчас принесет ещё воды. За мёдом и ягодами я послала.

Феанор ответил резко, почти грубо:

— Больше всего я желаю отсюда уехать! Так что больше всего мне сейчас нужны конь и моя одежда, если от неё хоть что-нибудь осталось. Если она превратилась в жжёные лохмотья — то любая одежда.

Майэ молчала некоторое время, словно прислушиваясь. Потом ворон опять взлетел ей на плечо, и Таринвитис вышла, так и не сказав ни слова.

Феанор сел, обхватив руками колени. Он твердо решил уехать как можно скорее. Спорить с этой майэ (как же всё-таки её имя? Ведь слышал. Не дал себе труд запомнить! зря…) он не собирался. Он собирался просто сделать по-своему.

Тем более, что он наконец осознал логику Мелькора. Пламенный понял, что, покуда яд когтей Унголианты — в нём, ему нет дороги к своему другу.

«Тогда я тем более должен как можно скорее уехать! Тогда мне эта майэ не помощница, а я опасен для неё».

Шагри вернулась в сопровождении ещё пары орочек. Перед Феанором поставили уже знакомый кувшин с водой. Рядом пристроили одежду. Штаны и сапоги Феанора выглядели, как новенькие, словно их не коснулось пламя. А вот вместо рубахи и туники орки принесли безрукавку из довольно грубо выделанной кожи. Шагри с очень серьёзным и старательным видом разложила рядом с кувшином обещанную майэ снедь, после чего орочки удалились, так и не проронив ни слова. Похоже, им запретили разговаривать с нолдо.

Феанор глянул на еду искоса. Да, конечно, мёд и ягоды — это замечательно. Это было бы замечательно, не выгляди миски так, будто ими только что рыли землю. Половина ягод была раздавлена; выбирать то ли грязь из мёда, то ли мёд из грязи нолдо тоже не хотелось.

«Немедленно уезжаю».

Пламенный взялся за свою одежду. На ней не было ни малейших следов починки. А ведь пробежка через горящий лес…

«Не эта ли майэ постаралась? Надо будет поблагодарить. И… понятно, почему не починена рубаха: то, что порвано когтем Паучихи, восстановить нельзя».

Феанор оделся, повертел в руках безрукавку, бросил. Опоясался мечом и вышел из пещеры.