11

Я смотрел на спящих и улыбался. Как я мечтал когда-то подарить эльфам свою Музыку! Свой мир. Силу свою. Как я ждал их прихода! Ждал их радости, изумления, восхищения, благодарности. Встретил — ужас. Непонимание. Отвращение. Потом — ненависть.

Тогда я принял под свою власть орков. Народ, который появился в Арде случайно. Результат противоборства двух Тем в Песни Творения.

Орков легко было подчинить. Они боялись меня, но иначе, чем эльфы. Без неприятия. Напротив, их явно влекло ко мне. Не сразу я понял, что Дети Диссонанса глухи. Что моя Музыка им полностью безразлична. Равно, как и любая другая. Им нужен был сильный вожак — и они получили то, что хотели. Твёрдую руку. Волю, держащую их в узде и не позволяющую перебить друг друга в борьбе за лучший кусок. А я получил воинов. Свирепых и выносливых воинов, готовых идти за меня в огонь и в воду, потому что моего гнева они страшились больше, чем любых врагов. И ещё потому, что я обеспечил их хорошим оружием и кормёжкой. Я получил командиров, готовых перегрызть за меня глотку любому, потому что я помог им обрести вожделенную власть. Я получил слуг. Полностью послушных моей воле. Послушных — и чуждых мне.

И вот теперь — Люди. Те, кому принадлежит будущее. Те, кто должен запомнить, принять и полюбить мою Музыку ещё до Пробуждения. Не слуги — наследники. Продолжатели Песни.

Я смотрел на спящих — и вдруг мне показалось, что Сильмарили вспыхнули необычно ярко, озарив всё вокруг. Только свет был какой-то странный — словно мелодия Ибринизилпатанезела зазвучала громче, заглушив на время голос Тулукхеделгоруса. Я оглянулся на Феанора — и замер. Пламенный неотрывно смотрел в небо, и из его широко распахнутых глаз катились слёзы. Я проследил за его взглядом и едва не вскрикнул. Там, высоко, выше даже Пути облаков, медленно плыла серебристая ладья. Ладья, сияющая возрождённым светом Белого Древа. Ладья, которой управлял — аманец. Майа. Я бессознательно двинулся следом за ней, инстинктивно перешагивая через спящих. Музыка Ибринизилпатанезела была так сильна, что я, как ни вслушивался, не мог понять, кто правит ладьей.

…«Властелин!!!» — похоже, Саурон дозвался меня не сразу. Осанвэ было слабым — почти, как во время войны, когда Диссонанс гасил безмолвную речь. «Властелин, какие будут приказания?»

«Это кто-то из майар,— откликнулся я.— И он мне нужен. Вместе с ладьей. Заприте его, но пока не трогайте. Вернусь — сам побеседую».

«Сделаем, Властелин!» — с радостной готовностью ответил мой помощник.

Вот так. Кто бы ни был этот отчаянный майа — посол или беглец — ему придется крепко усвоить, что ни по Эндорэ, ни над Эндорэ нельзя разгуливать без моего позволения.

И всё же скверно. Появление этой ладьи означает, что граница между Аманом и Эндорэ, которую я полагал нерушимой, снова открыта. Неужели ловушка Оромэ сработала, вопреки всем нашим стараниям обмануть её?

Разумнее всего было бы сейчас же вернуться в Ангбанд, но… Я в нерешительности взглянул на Людей. Один из спящих шевельнулся. Потом другой. Они вот-вот пробудятся. Бросить всё — сейчас? Не доведя до конца один из важнейших планов? Позволить аманцам помешать мне? Ну уж нет!

Я останусь здесь. Саурон справится. На то он и Саурон.

Я вернулся к Пламенному, собираясь успокоить его. Сказать, что всё под контролем, и нет никаких причин, чтобы так огорчаться. Никто в Арде не сможет воспрепятствовать нам.

…Слова замерли у меня на губах, когда я приблизился и увидел лицо нолдо. Феанор плакал — от счастья.