1. Мифологическое клише в романе: мотивы

При исследовании современного литературного произведения в аспекте отображения в нём универсальных мифологических категорий, интуитивно воспроизводимых автором, речь может идти исключительно о том, что тот или иной образ или мотив восходит к определённому архетипу (более или менее полно носит его черты, либо совмещает черты нескольких), но не является его абсолютным воплощением. Нужно помнить, что писатель (даже вполне сознательно обращаясь к мифологии, как это делает Толкиен) использует структуру архаических повествовательных форм лишь в виде сюжетного клише, о котором упоминалось выше, то есть неосознанно, поэтому мифологические представления в современном художественном тексте проявляют себя в переосмысленном, трансформированном виде.

Прежде чем приступать непосредственно к анализу конкретного текста с точки зрения преломления в нём черт мифологического мышления, необходимо предварительно это мышление охарактеризовать. Среди основных его признаков — убеждённость в качественной неоднородности пространства и времени; противопоставление «своего» и «чужого»; восприятие противоположностей как тождества. В рамках мышления такого типа всё «своё» воспринимается благим, всё «чужое» — загадочным и враждебным (без различия, лучше оно или хуже, чем «своё»). «Свой» мир упорядочен социально, религиозно, этически, его бытие основано на законах, это единственно «настоящий», «реальный», «правильный» мир. Мир «чужого» — непонятный, таинственный, потенциально опасный, почти всегда смертоносный — это всё, что находится за пределами «своего» (территории данного племени или народа). «Чужое», «иное» — миры богов, страна мёртвых, леса и моря, где обитают духи и животные, или же соседнее племя. Иной мир может выглядеть либо ослепительно великолепным, либо донельзя отвратительным — обе крайности легко переходят одна в другую, воспринимаясь равно негативно (пример тождества противоположностей) [Баркова 1998a. С. 5—6].

Мифологическое пространство-время — это особый хронотоп. Время мифа лишено протяжённости (это либо вечное настоящее [Гуревич 1984. С. 146], либо эпоха первотворения, то есть период, когда времени не было [Мелетинский 1976. С. 173, 269]); возраст мифических героев не меняется — одни вечно юны, другие вечно стары. В героическом эпосе категория времени несколько отличается от времени собственно мифического: эпические события народ относит к глубокой старине, они отделены «абсолютной эпической дистанцией» и полностью завершены [Гуревич 1984. С. 108—109; Гуревич 1979. С. 25; Буслаев. С. 47]. В классическом эпосе время первотворения сменяется зарёй национальной истории [Путилов 1971. С. 32; Мелетинский 1969. С. 434], представая в своеобразной исторической, а точнее — квазиисторической форме [Мелетинский. 1976. С. 276]. Последнее утверждение как нельзя более применимо к миру Толкиена, поскольку сам писатель считал, что события, описанные им, реально происходили в отдалённейшем прошлом.

Восприятие пространства даёт такую картину: «свой» мир — центр мироздания, окружённый со всех сторон иным миром (или мирами). Необходимость мифологической защиты от «чужого» мира порождает образ «мировой ограды» как воплощения сил Порядка в противоположность иномирному Хаосу. «Мировая ограда» может представляться горами, но чаще всего — рекой, отделяющей мир живых от мира мёртвых.

Тесно связанным с образом «мировой ограды» является мифологический образ «мировой оси», поддерживающей небо. Наиболее часто «мировая ось» имеет вид мирового древа, крона которого образует верхний мир, ствол находится в срединном, а корни — в подземном мире (поскольку мировое древо проходит через все миры, то оно является своеобразной лестницей, по которой мифологический герой странствует в иной мир). Другие формы «мировой оси» — мировая гора, на вершине которой обитают боги [Мелетинский. 1976. С. 270], или же великан. «Мировая ограда» и «мировая ось» могут отождествляться в соответствии с мифологическим принципом тождества противоположностей (см. Приложение 1. Ось и антиось).

Анализ «Властелина Колец» с точки зрения преломления в нём черт мифологического мышления предпочтительнее будет начать с выяснения вопросов пространственно-временных связей и соотношения «своего» и «чужого».

Как и в рамках мифологического мышления, разным народам, населяющим Средиземье, свойственно всё «своё» воспринимать единственно правильным и неоспоримо благим, а ко всему «чужому» относиться настороженно, а нередко и враждебно. Любой обитатель Средиземья — будь то хоббит, эльф, гном или человек — воспринимает земли другого народа как иной мир, непонятный и потенциально опасный. Всё, что лежит за границами родной страны, видится дурным либо грозящим бедой: хоббиты даже ближайших своих соседей — жителей поселения Брыль — не говоря обо всех остальных, живущих за пределами Шира, считают «заблудшими недотёпами» и полагают «не стоящими внимания» [ВК. С. 158] эльфы, враждующие с гномами, предпочитают не приближаться к горам, а гномы, в свою очередь, не любят лесов — прибежища Дивного Народа; Келеборн, Владыка Лориэна, предостерегает Хранителей против Леса Фангорна, советуя миновать его в пути, Фангорн же в разговоре с хоббитами отзывается о Лориэне так: «Я поражен, что вам удалось самим выбраться оттуда» [ВК. С. 463]; люди Рохана недоверчиво относятся к Следопытам Севера: «Ни эльфов, ни их родичей нам не надо. И без того времена смутные» [ВК. С. 742].

Неприятие одного мира другим проявляется не только во враждебном отношении их представителей друг к другу. Речь может идти и об определённого рода обоюдной «невидимости», характерной для существ, принадлежащих разным мирам [Пропп 1948. С. 165—166]: о хоббитах в Средиземье мало кто знает, эльфы редко показываются, энтов почитают за старые сказки.

Признаки изначальной чуждости одного мира другому можно найти и в том, каким образом протекает непосредственный контакт миров, в каком бы виде он ни происходил: так, например, благой мир отпугивает враждебный — песнь эльфов мешает назгулу на ночной дороге у границ Шира продолжать погоню за хоббитами; речь назгулов воспринимается хоббитами как устрашающий вой; мечи, сработанные эльфийскими кузнецами, начинают светиться голубоватым огнём, если поблизости оказываются враги — орки; Голлум испытывает отвращение и боится всего, что имеет отношение к эльфам,— верёвка из Лориэна обжигает его, он не может есть лембас — эльфийскую пищу; имя Элберет и свет фиала Галадриэли разрушает чары Безмолвных Стражей крепости Кирит Унгол.

В восприятии пространства жителями Средиземья воспроизводится мифологическое представление о том, что «свой» мир является центром мироздания (само название Middle-Earth — «срединная земля» — в этом смысле уже показательно), где только и течёт настоящая жизнь, а все земли вокруг — иномирная территория, населённая существами, представляющими большую или меньшую опасность. В качестве наиболее удачного примера здесь можно привести хоббитов (раз уж «в книге речь идёт в основном о хоббитах» [BK. С. 9]), с недоумением относящихся к тем соплеменникам, которые по неизвестным причинам подвержены страсти к путешествиям: никакого смысла покидать Шир — прекраснейшее место на свете — хоббиты не видят. То же самое можно сказать и о других народах: большинство обитателей Средиземья предпочитает оставаться под защитой родных границ. Границы же земель, описанных в книге, воспроизводят образ «мировой ограды» — это либо река (Брендидуин, защищающий Шир с северо-востока; Седонна и Бруинен — двойная водная преграда на пути в Ривендел; Нимродель и Андуин, охраняющие покой Лориэна; тот же Андуин, служащий последним рубежом между Мордором и Гондором), либо горы (самый яркий пример — Мордор, практически полностью окружённый кольцом горных цепей).

Образ «мировой оси», соотносящийся с образом «мировой ограды», представляется, в основном, как отголосок мотива мирового древа (исполинский мэллорн, растущий на холме Керин Амрот: «здесь сердце эльфийского народа, живущего в этом мире» [ВК. С. 362]; Белое Древо Гондора — потомок Древнейшего из Древ; мэллорн, выросший на Праздничной Поляне в Шире из семечка, подаренного Сэму Владычицей Лориэна). К мотиву мировой горы как оси восходит образ Роковой Горы Ородруин (О двойственности в восприятии образа мировой горы: [Мифы народов мира. С. 313]) («с подножием, утонувшим в пепле, с вершиной, окутанной тучами» [ВК. С. 868]), к которой лежит путь Фродо; здесь проявляет себя мифологический принцип тождества противоположностей: приближаясь к центру (в огне Ородруина было рождено Кольцо, в нём оно может быть уничтожено — к Горе обращены все помыслы тех, кто защищает Средиземье от Саурона), Хранитель Кольца одновременно движется и к границе (страна Мордор лежит на крайнем юго-востоке тех земель, где разворачивается действие «Властелина Колец»), то есть происходит уподобление центра и границы. Тождество границы мира «своего» и оси мира «чужого» вообще характерно для мировой мифологии (таковы, например, древнегреческие столбы гермы).

Подобное же отождествление связано с темой Валинора и погибшего острова Нуменор: как Благословенные Земли, отображение архетипа благого, «верхнего» иного мира, они представляют собой центр (эльфы Средиземья стремятся вернуться в Валинор; потомки нуменорцев хранят память о погибшем древнем королевстве — перед трапезой воины Фарамира, соблюдая обряд, в молчании обращаются на минуту лицом на запад, где когда-то был Нуменор); лежат же эти земли на Заокраинном Западе, за морем, то есть для Средиземья представляют собой дальние границы мира.

Расположение благого иного мира на западе характерно для кельтской культуры (королевство Коннахт на мифологической карте Ирландии, край племён богини Дану и сохранения друидического знания, Острова Блаженных артуровского цикла) [Рис А., Рис Б. С. 132 и след.; Мифы народов мира. С. 635] . Восток и север, в свою очередь, оказываются областями смертоносного иного мира — такие представления свойственны скандинавской мифологии [Старшая Эдда. С. 31—34, 108—109; Мифы народов мира. Т. 1. С. 287—288], в Средиземье же на востоке расположен Мордор, а на севере некогда существовало королевство Ангмар, где правил Чёрный Чародей — предводитель назгулов.

В организации пространства Средиземья немаловажное значение имеют перепутья и перекрёстки как места контакта с иным миром, точнее — с миром мёртвых (ночной культ Гекаты и гермы — изображения, типологически сходные с изображениями умерших предков-покровителей — в Древней Греции; культ компитальных ларов в Древнем Риме [Штаерман. С. 170—171]). В трактире в Брыле — поселении, расположенном на перепутье дорог — Фродо впервые встречает Арагорна, здесь же Кольцо первый раз с тех пор, как Фродо стал его Хранителем, проявляет свою волю, «случайно» надевшись на палец хоббита и тем самым обнаружив себя для назгулов. Гора Заветерь, на вершине которой расположена разрушенная древняя дозорная башня Амон-Сул (здесь «проходил рубеж обороны против Зла из Ангмара» [ВК. С. 195]), оказывается тем местом, где Фродо был ранен моргульским клинком во время ночного нападения назгулов (при этом он ещё и надевает Кольцо, тем самым приобщаясь к миру Врага, причастного к созданию Кольца,— этому же миру принадлежат и назгулы). На последнем этапе пути в Мордор Фродо и Сэм в компании Голлума оказываются на перекрёстке дорог, где в кругу деревьев видят величественную некогда статую, ныне осквернённую орками,— своеобразную герму; примечательно, что достигают они перекрёстка на закате, в преддверии ночи, и выбрать им предстоит дорогу в страну тьмы, то есть в мир смерти. У чёрного Камня Эреха, ночью, собирает Арагорн призрачное войско мёртвых, дабы исполнили однажды нарушенную клятву — так встречаются два мира: мир живых, к которому принадлежит Арагорн, и потусторонний мир неуспокоенных мертвецов.

Время протекает для народов Средиземья целиком в соответствии с мифологическими представлениями: «…время нигде не стоит на месте. Но в разных местах ход его неодинаков» [ВК. С. 397]. Для эльфов мир меняется и медленно, и быстро — хоббиты никак не могут понять, как долго Отряд Хранителей гостил в Лориэне: несколько дней или несколько недель, время для них пролетело незаметно; о Ривенделе Бильбо говорит так: «Время здесь не замечаешь, оно просто есть, и всё тут» [ВК. С. 239]; в Стране Мрака Сэм обнаруживает, что потерял счёт дням — здесь «время течёт иначе» [ВК. С. 843]. Старейшие обитатели Средиземья энты неторопливы в мыслях, речах и действиях, их восприятие времени сильно отличается от, например, хоббитского: Фангорн постоянно уговаривает Мерри и Пиппина не спешить, называя их «торопливым народом»; он настолько стар, что имеет право звать «молодым» Сарумана, настолько древен, что помнит те времена, когда эльфы только-только пробудились. Возраст героев «Властелина Колец», подобно возрасту мифических героев, практически не меняется (то есть он меняется по сути, но это остаётся незаметным): Гэндальф и Саруман предстают в образе старцев; эльфы вечно юны, несмотря на многовековую мудрость; возраст Арагорна невозможно угадать; Бильбо и Фродо, хранившие Кольцо, получают более долгую жизнь, чем им была отмерена изначально (то есть через Кольцо приобщаются к иному миру, а значит определённым образом оказываются вовлечены в поток времени, отличающийся от их собственного).

Следующим мотивом, проявлению черт которого в трилогии необходимо уделить внимание, является мотив инициации (Подробно об обряде инициации: [Пропп 1948. С. 150].).

Строго говоря, вся структура романа представляется в той или иной мере соответствующей схеме посвящения — в результате пройдённых испытаний изменяются не только герои, но и суть того мира, в котором они живут (Зло оказывается поверженным, Эпоха подходит к концу, но из Средиземья также уходят эльфы и маги, и с ними — нечто прекрасное). Можно говорить о своеобразной комплексной инициации, делящейся на несколько этапов и протекающей по-разному для разных героев.

В. Я. Пропп пишет: «Обряд посвящения производился всегда именно в лесу» [Пропп 1948. С. 151]. Лесов в Средиземье много, и каждый из них может быть назван местом проведения инициации для того или иного героя: Древлепуща для четвёрки хоббитов, Фангорн для Мерри и Пиппина, Лориэн для всего Отряда, рощи Итилиена для Фродо и Сэма. Такое же значение имеют и горные пещеры, спуск в которые ассоциируется с нисхождением в царство смерти (обряд посвящения тесно связан с представлением о пребывании в мире мёртвых [Пропп 1948. С. 344]): имеются в виду копи Мории для девяти Хранителей (особенно для Гэндальфа) и логово Шелоб для Фродо и Сэма.

Обряд инициации предполагает наличие патрона, олицетворяющего собой властителя смерти (ибо инициация мыслится как временная смерть [Пропп 1948. С. 167]). В Древлепуще им оказывается Том Бомбадил — Хозяин Леса, наследник черт древнего Бога Земли [Баркова 1998. С. 18]: хоббитам он кажется настоящим великаном, примечательная черта его внешности — длинная борода (об облике Бога Земли: [Голан. С. 189].); ему подвластны деревья в лесу — Старый Вяз отпускает хоббитов, которых до этого буквально «проглатывает» (при инициации предполагалось ритуальное проглатывание посвящаемых [Пропп 1948. С. 307—309]); его супруга носит черты богини жизненных сил природы — она дочь реки, песней и танцем способна влиять на погоду; Том в какой-то мере тождествен своим владениям — не хочет покидать их, остаётся внутри границ, которые сам себе установил, сила его «не в нём самом, а в земле» [ВК. С. 277]; он является владыкой мёртвых — на его землях лежат древние Курганы, он спасает (буквально — воскрешает) хоббитов, попавших в лапы нежити из Курганов; Том почти постоянно поёт либо разговаривает стихами — черта владыки поэзии и музыки[6]; он выступает в роли дарителя для хоббитов — вручает им кинжалы из тех сокровищ, которые были захоронены в Курганах (мотив загробного оружия [Пропп 1948. С. 277, 282]). В картине мира Тома Бомбадила соединены признаки как благого, так и враждебного, смертоносного иного мира: радушие Тома и Златеники соседствует со злобой и Старого Вяза и нежити, то есть можно говорить о наличии тождества противоположностей.

В Лориэне Отряд Хранителей (своеобразная трансформация мотива лесного братства в том аспекте, что это группа мужчин, проходящих инициацию одновременно [Пропп 1948. С. 203—209]) подвергается испытанию со стороны Владычицы Галадриэли — хозяйки иного мира: она заглядывает глубоко в душу каждого, видит тайные помыслы, искушает выбором между исполнением самого заветного желания и следованием долгу. То есть здесь испытание носит скорее психологический характер, и, пройдя его, герои делают окончательный выбор — каждый свой, соответствующий собственной сути. Что касается чисто мифологических мотивов, то в этом отношении стоит упомянуть верёвочный мост через Келебрант, преодолеваемый героями («царство живых отделено от царства мёртвых тонким, иногда волосяным, мостом, через который переходят умершие или души умерших» [Пропп 1948. С. 415]), а также то, что Хранителям завязывают глаза перед тем, как провести во внутренние земли Лориэна — отголосок временной слепоты посвящаемых [Пропп 1948. С. 224]. Перед тем, как попрощаться с Отрядом, Галадриэль выступает в качестве дарителя — преподносит каждому из членов братства некий «волшебный предмет», образ которого восходит к образу «волшебного помощника» как персонифицированной силы, обретённой прошедшим инициацию [Пропп 1948. С. 253—287].

Узкий мост, висящий над бездной, встречается героям и в Мории — древнем Подгорном королевстве гномов, которое они миновали ещё до Лориэна. Проход Отряда через Морию представляет собой отражение понятия «катабасис» [Пропп 1948. С. 344] (нисхождение в царство мёртвых). Чтобы попасть под своды пещер Казад Дума, Хранителям нужно отомкнуть Врата, сделать это можно при помощи слова как пароля: «…герой или произносит магическое слово, открывающее ему вход в иное царство, или приносит жертвоприношение» [Пропп 1948. С. 156]. У Врат Мории, в тёмном озере, живёт водяной монстр, который представляет собой стража, охраняющего, подобно древнегреческому Керберу, врата из царства мёртвых [Пропп 1948. С. 345—346] (здесь под областью смерти подразумевается Мория) — чудовище захлопывает створы дверей и заваливает их обломками скалы и стволами деревьев, отрезая путь назад, то есть пропускает героев в царство мёртвых, но не позволяет выйти из него. Членам Отряда приходится сражаться с чудовищами (ночью с варгами — перед тем, как войти во Врата Мории, с орками и троллями — в полумраке пещер); во время схватки огромный орк ударяет Фродо копьём, однако не причиняет почти никакого вреда: Фродо защищён кольчугой из мифрила, подаренной ему Бильбо, — здесь присутствует трансформированный мотив неуязвимости героя, восходящий к его каменнотелости [Баркова 1994. С. 63]. Невыносимо тяжкой жертвой и по-настоящему трудным испытанием для Отряда в Мории становится гибель — как они тогда думали — Гэндальфа. Поэтому выходят члены братства на солнечный свет изменившимися, сражёнными горем — за возможность выйти они заплатили слишком дорого.

Для Мерри и Пиппина одним из следующих этапов инициации становится пребывание в плену у орков: их держат связанными, нещадно хлещут кнутом, избивают, швыряют о землю, при этом поят какой-то отвратительной жидкостью (чтобы не совсем потеряли силы и могли бежать дальше) — посвящаемых во время обряда подвергали страшнейшим пыткам и истязаниям, а также заставляли принимать различные ядовитые напитки. «По-видимому, эти жестокости должны были, так сказать, отшибить ум. Продолжаясь очень долго (иногда неделями), сопровождаясь голодом, жаждой, темнотой, ужасом, они должны были вызвать то состояние, которое посвящаемый считал смертью» [Пропп 1948. С. 181].

От смерти хоббиты спасаются в лесу Фангорна, где встречают его Хозяина, который и становится для них патроном инициации: одаривает их силой, напоив живительной водой, от которой раны и рубцы затянулись, а сами хоббиты даже немного подросли; рассказывает о многом — то есть даёт знания, при этом сам выспрашивает, как и положено стражу иного мира (в данном случае тождественному владыке, подобно Яге русских сказок [Пропп 1948. С. 152—158, 165—172]). Фангорн ещё в большей степени, нежели Бомбадил, тождествен своим владениям, так как менее антропоморфен — является, по форме, деревом, даже его имя совпадает с названием леса, где он обитает (так, в Древней Греции Аид — и название царства мёртвых, и имя его владыки). В гостях у Фангорна Мерри и Пиппин сами частично уподобляются обитателям леса: отведав напитка, предложенного энтом, они, словно растения, наливаются силой и бодростью, прибавляют в росте, чувствуют, как становятся длиннее волосы, а сам Фангорн обращается к ним так: «…я говорил с вами, как с молодыми энтами» [ВК. С. 474]. Уподобление героя иномирным существам (изначально — животным) является своеобразным «пропуском», возможностью попасть в иной мир и условием пребывания в нём [Пропп 1948. С. 225, 289].

В рощах Итилиена Фродо и Сэм встречаются с Фарамиром, который является для них также в определённом роде патроном инициации. До того, как вступить на итилиенские земли, усталые хоббиты долго плутают по горам и болотам, перемазываются болотной грязью, при этом не снимают эльфийских плащей, подаренных Владыками Лориэна,— плащи сливаются с окружающим ландшафтом, делая их обладателей практически невидимыми, защищая их: обрядом предполагалось неумывание посвящаемых, подразумевающее обретение ими невидимости [Пропп 1948. С. 224]. Как страж и одновременно (в мифологическом аспекте) хозяин Итилиена Фарамир выспрашивает хоббитов. Затем, завязав им глаза (снова мотив временной слепоты), их приводят в заповедное место — пещеру, скрытую под струями водопада. Воины Фарамира — некое подобие «лесных братьев» [Пропп 1948. С. 203—210], пещера — нечто вроде дома посвящаемых. В рощах «зелёная с коричневым одежда делала воинов почти невидимыми» [ВК. С. 622], двигаются они быстро и бесшумно. Их предводитель Фарамир мудр, обладает в какой-то мере даром провидения, всеведения (черта Владыки иного мира), который проявляется как необычайная прозорливость: он догадывается о неладах своего брата Боромира и Фродо, понимает, что «проклятье Исилдура», упомянутое в предсказании, — это некое могущественное оружие Врага, которым Боромир хотел завладеть ради победы Гондора и собственной славы. Отпуская Фродо и Сэма в дальнейший путь, Фарамир как патрон даёт им знание: предупреждает о злобе и коварстве Голлума, ужасе перевала Кирит Унгол, чёрной силе Девятерых Кольценосцев из Минас Моргула, а также снаряжает хоббитов в дорогу (даёт еду, посохи) — как даритель. Подчеркнём, что в качестве патрона инициации Фарамир выступает только в данном эпизоде; в других главах его функции совершенно иные. Такое совмещение различных функций в одном образе вообще характерно для литературных произведений, строящихся на мифологическом клише [Баркова 1998б. С. 160].

Следующим этапом инициации для Фродо и Сэма становится перевал Кирит Унгол. Они долго идут во чреве горы, во тьме пещер (которая ещё плотнее и гуще, чем в Мории), потеряв ощущение времени и расстояния, — здесь трансформирован мотив чрева иномирного чудовища, проглатывающего посвящаемых [Пропп 1948. С. 150]. Собственно чудовищем (здесь также стражем мира смерти, тождественным Владыке) является гигантская паучиха Шелоб. Опутанный её паутиной как саваном, отравленный её ядом, Фродо пребывает в состоянии временной смерти; нашедшие его орки переносят пленника в сторожевую башню, в потайную комнату на самом верху (отголосок мотива запрета соприкосновения с землёй для посвящаемых, в особенности для будущих вождей [Пропп 1948. С. 134-136, 205-206]); в башне Фродо бьют, отбирают одежду, допрашивают, поят отвратительной жидкостью, таким образом, доводят до полубеспамятства — отображение истязаний посвящаемых, приводивших к временному безумию и потере памяти [Пропп 1948. С. 181, 225—226]. Если Фродо оказывается переправленным через границу Мордора в полумёртвом состоянии, то Сэму приходится самому пробиваться, сражаясь с чудовищами: сначала с Шелоб, потом с орками в сторожевой башне (Сэм как волшебный помощник героя берёт на себя непосильную задачу [Пропп 1948. С. 253—254] — именно он спасает Кольцо и вносит его на территорию Мордора).

В Стране Мрака хоббитам, чтобы остаться незаметными, приходится уподобиться её обитателям: они переодеваются орками. Последний отрезок пути до Ородруина даётся с огромным трудом: они почти умирают от жажды, задыхаются от дымов, падают от усталости, то есть подвергаются тяжёлым физическим испытаниям, характерным для обряда инициации. В конечном итоге, они опять же попадают в пещеру, олицетворяющую собой чрево,— Саммат Наур, в огне которой было закалено Кольцо. Здесь происходит решающая битва со Злом: Фродо борется с Голлумом и одновременно с самим собой (отказ в последний момент уничтожить Кольцо — не мифологический, но психологический ход в развитии сюжета). Из гибнущего Мордора хоббитов выносят орлы, в мифологии функция птицы — быть переносчиком героя в иное царство (и особенно часто — из него), то есть одновременно волшебным помощником и проводником [Пропп 1948. С. 254—257].

В романе воплощается традиционная сказочная структура финала: лёгкость возвращения после основного испытания и потом — «второе вредительство». Насколько долог и труден для сказочных героев путь к месту основного испытания, настолько лёгок и быстр обратный. Во «Властелине Колец» быстрота и лёгкость обратного пути оказываются сюжетно разнесёнными: орлы стремительно переносят хоббитов из Мордора в Гондор, а затем семь Хранителей неспешно разъезжаются по своим землям.

«Второе вредительство» обычно подстерегает героя сказки либо на границе мира людей, либо непосредственно дома [Пропп. Функция № 22]. В сказке «второе вредительство» выражается в том, что старшие братья героя или его соперник похищают у героя (часто — спящего) сокровища, за которыми он ездил в потусторонний мир, и (или) невесту. Во «Властелине Колец» таковым является лиходейство Сарумана в Шире. В сказочных и эпических сюжетах герой преодолевает «второе вредительство» благодаря своим магическим качествам, полученным в ходе инициации, а также добытым волшебным предметам (помощникам). Это находит прямые соответствия в тексте романа Толкиена: Мерри и Пиппин, ставшие настоящими воинами, легко побеждают бандитов Сарумана, а Сэм, благодаря дару Галадриэли, чудесным образом возрождает земли и сады Шира. Невольно возникает параллель между возвращением хоббитов и возвращением Одиссея: разорённый дом и жена (невеста), хранящая верность герою (Рози дожидается Сэма); отметим, что сюжет «Одиссеи» в мировой литературе чрезвычайно распространён.

Ещё одна деталь: четвёрку хоббитов, возвратившихся в Шир, сначала никто не узнает — неузнавание есть знак успешного прохождения инициации [Пропп 1948. С. 225].

Завершая рассмотрение инициатических мотивов, рассмотрим линию Фарамира: пребывание с отрядом воинов в лесу; попытка Денетора возжечь для раненного в бою с врагами (аллюзия битвы с чудовищами), но ещё не умершего (то есть находящегося в состоянии временной смерти) сына погребальный костёр («в обрядах инициации неофиты в самых разнообразных формах подвергались воздействию огня» [Пропп 1948. С. 190], Денетор здесь — патрон инициации); в конечном итоге возвращение к жизни, смена статуса — Фарамир становится на короткое время Правителем Гондора, а затем — Князем Итилиена, и женитьба на Йовин (только прошедшие обряд инициации имели право вступать в брак [Пропп 1948. С. 150]).

С образом Йовин также связаны мотивы инициации: долгое пребывание в качестве сиделки при больном Правителе Теодене — то есть бесстатусность, в какой-то мере — изоляция девушки перед вступлением в брак [Пропп 1948. С. 136—138]; смена имени и облика — как воин Дернхельм она отправляется на битву к стенам Гондора, нарушая запрет Теодена; бой с чудовищем — назгулом, поражение его; состояние временной смерти — результат непосредственного контакта с миром мёртвых, олицетворённым Предводителем Кольценосцев; возвращение к жизни, осознание себя женщиной, а не воином, щитоносцем Рохана: «Отныне я стану целительницей и буду любить всё, что растёт и плодоносит» [ВК. С. 911]; и, в конечном итоге, вступление в брак.

Для многих героев, принимавших участие в Войне Кольца, происходит смена статуса, возвышение тем или иным образом (например, воцарение Арагорна, получение хоббитами почётных должностей в их родной стране, обретение Гэндальфом ещё большей мощи, получение Фродо права уйти за Море, в Блаженный Край) — посвящение предполагало подобное возвышение, обретение могущества тем, кто сумел пройти испытание, доказать, что достоин возвыситься (инициация вождей [Пропп 1948. С. 407—408]).

Ещё один мифологический мотив, в определённом виде обрабатываемый во «Властелине Колец»,— это сюжет боя героя с чудовищем.

Структура архаического поединка включает в себя три этапа: бой на расстоянии, оканчивающийся неполной победой героя; контактный бой, в котором чудовище оказывается поверженным; «истребление змеёнышей» — факультативный этап, закрепляющий победу героя [Баркова 1996a. С. 67].

В качестве примера такого трёхчастного поединка можно привести сражение хоббитов с Шелоб: частичное поражение на расстоянии — свет фиала ослепляет её и заставляет отступить; контактный бой — Сэм всаживает в брюхо паучихе эльфийский клинок (Шелоб находится над Сэмом — отголосок мотива разрубания Змея-поглотителя изнутри [Пропп 1948. С. 314—324]); добивание — Сэм снова ослепляет её, догоняет и ударяет по лапе (скорее от отчаяния, но в мифологическом смысле это является указанием на уязвимость конечностей Змея и всех образов, восходящих к нему [Иванов, Топоров. С. 166—167]).

Подобная структура наблюдается в сражении Йовин и Мерри с Черным Всадником: сначала Йовин обезглавливает крылатое чудовище, служившее назгулу средством передвижения и похожее на дракона — неполная победа, и даже частичное поражение, так как назгул ударом палицы разбивает щит воительницы и ломает ей руку; затем Мерри вонзает свой клинок Всаднику «пониже кольчуги в подколенную жилу» [Толкиен] (тот же мотив магической уязвимости ног, ведущей к гибели), и почти одновременно с этим Йовин ударяет мечом в пустоту между плащом и короной, ибо назгул невидим. Здесь можно говорить об отсутствии третьего этапа, однако второй оказывается сдвоенным: Чёрному Всаднику было предсказано, что ни один смертный муж из воинов не сможет погубить его — ни Йовин (женщина), ни Мерри (не человек, а хоббит) не являются таковым, но их объединённые силы и мужество уравниваются с силой могучего воина, неся гибель Предводителю Кольценосцев[7].

Как показывает мировой мифологический материал, архаический поединок — либо первый, либо главный бой в эпической биографии героя [Баркова 1996а С. 69]. Центральные поединки масштабных эпопей реализуют именно эту структуру: таковы бой Ахилла с Гектором в «Илиаде», бой Кухулина с Фер Диадом и другие. Сюжетно такой поединок тяготеет к финалу общего повествования. Всё это мы видим во «Властелине Колец»: для Сэма бой с Шелоб является главным, для Йовин бой с Королем-Чародеем — фактически единственным, оба эти поединка играют определяющую роль в Войне Кольца.

Можно также усмотреть искомую схему поединка в том, как протекает в романе битва со Злом вообще, в глобальном смысле: первый этап — разгром сарумановых орд, при этом нарушаются некоторые планы Саурона, он лишается относительно верного союзника (к этому же этапу можно отнести гибель в Пеленнорской битве Чёрного Всадника — могучего слуги и соратника Саурона); второй этап — собственно уничтожение Кольца как решающий удар; третий этап — устранение беспорядков в Шире, устроенных потерявшим былое величие Саруманом.

Несколько слов о мотиве собственно колец. Его корни уходят в германо-скандинавскую мифологию, в которой кольцо было символом могущества, удачи, славы и, безусловно, власти (Драупнир Одина), но могло и нести на себе печать проклятия (кольцо Андвари в истории Нифлунгов, проклятое золото Нибелунгов). В типологическом же смысле образ магического кольца восходит к волшебному предмету — одному из проявлений волшебного помощника (персонифицируемой сверхъестественной способности героя, получаемой при посвящении) [Пропп 1948. С. 277—278].

Тема кольца, возбуждающего стремление к власти у того, к кому оно попадает, объединяет роман Толкиена с оперной тетралогией Рихарда Вагнера «Кольцо Нибелунга» [Королев. С. 588]. Сам Толкиен Вагнера не любил, подобные сравнения его лишь раздражали, однажды он выразился по этому поводу так: «Оба кольца были круглые, и на том сходство и кончается» [Карпентер. С. 319]. В действительности, различие между перстнем Альбериха у Вагнера и Кольцом Всевластия у Толкиена довольно существенное: первое «лишь возбуждает в своём владельце стремление к наживе и — опосредованно — к власти» [Королев. С. 588], второе действует значительно более тонко, играя на желаниях и тайных мечтах своих «хранителей» [Королёв. С. 588]. Кольцо Всевластия — сокровище, обладающее собственной свободной волей (образ, фольклору не свойственный). Его сила велика, подкреплена силой того, кто его создал; оно само выбирает себе владельца (точнее, именно хранителя — владеть Кольцом в прямом смысле нельзя, оно само себе хозяин).

Устоять против соблазна завладеть Кольцом и не подпасть под его волю дано не многим. Особенно трудно выдержать искушение Мудрым — они слишком хорошо знают, сколь велико могущество Кольца, как приумножится их собственная сила, объединившись с силой, сокрытой в сокровище. Поэтому отказ Гэндальфа и Галадриэли принять Кольцо означает для них серьёзное испытание, нечто сродни духовной инициации, но инициации с обратным знаком: важно именно то, что они не изменяются, а, напротив, остаются собой. Интересно то, что Кольцо абсолютно не имеет силы в землях Тома Бомбадила — вероятно потому, что его власть нисколько не интересует, в своём краю (мире) он полновластный хозяин, этого ему достаточно.

Единое Кольцо управляет всеми остальными (кроме Трёх эльфийских): Семью, переданными гномам, и Девятью, предназначенными для людей. Оно главнейшее, и, обладая волей, подчиняет себе другие Кольца — то есть именно Кольцо Всевластия собственно и является истинным «Властелином Колец», тогда как Саурон — лишь его создатель.